Двадцатого июля исполнилось двадцатилетие литературной работы нашего народного комиссара просвещения товарища Луначарского.
Если Троцкий — революционер–артист,1 гордый, острый дух революции, страсть восстания и ненависти, воин чести и справедливости — вождь победы; если Ленин — русский ясновидящий мужик,2 сумевший просто и прямо дойти до сердца другого мужика, понять его человеческие нужды, тоску по правильной, хорошей жизни, понять его страшную нетронутую земную силу, и в этой силе нашедший опору для разрушения старого, несчастного мира, для усмирения людей–зверей, где умным словом, а где кулаком; то тогда Луначарский — поэт революции, певец орудийного огня баррикад, умеющий и в смерти, и в зверстве находить нежный, прекрасный образ любви и надежды, тень грядущего века мира и красоты, возлюбивший в зверском существе человека его истинную открывающуюся сущность — брата всех и всего, могучего бога,3 для которого, быть может, только и создана, только и существует вселенная, от звезды до былинки.
Луначарский вышел не из рабочего класса;4 он пришел к нам через сознание, через сердце и мысль — не тем прямым путем, по какому идем все мы, когда знаем, что не можем, нельзя идти иначе, негде больше идти, когда эта уверенность живет от ногтя до конца волоса. Мы — рабочие по природе; Луначарский — рабочий по сознанию, по чувству истины.
Революция — живой, стройный организм. Ибо во все, что человек ни делает, он влагает свой образ, свою душу, свое неумирающее желание жить. В революции есть свой мозг и свое сердце.
Она тот же человек, но в огромных, бесконечных размерах. Она тот же человек, с его чистым огненным ликом, но человек без зла и без нечистот, в реках которых он тонет каждый день с горем и отчаянием.
Революция самый большой и самый настоящий человек на земле. А Луначарский самая нежная извилина, самый крутой изгиб его мозга. Тот тонкий напряженный нерв, в котором начинает вздрагивать мысль и в который она возвращается, нагруженная чувствами и представлениями, и в последний раз вспыхивает и сгорает ясным пламенем чистого сознания, светом прозревшей души.
Луначарский — самый ответственный человек в рабочей России. Он руководит работой перевоспитания, переделывания буржуазной звериной, темной толпы в человеческое счастливое самосознающее общество.
Трудовые школы — это могилы ветхого человека, это матерь нового, радостного, могущественного существа.5
Воспитание, которое теперь получает каждое дитя, это та отделка, то достижение желательной формы души, какая получается трудом учителя над туманным, колеблющимся сознанием ребенка.
Воспитание — это придание определенной твердой формы неустойчивому, еще темному, бесцельному сознанию маленького родившегося человека, — железной, скованной, прекрасной формы, которая нужна человечеству в данный момент его жизни, т. е. момент революции, терпения и труда.
Будет время, и оно близко, когда один человек скажет другому: я не знаю ни тебя, ни себя — я знаю всех. Я живу, когда живут все, а один — умираю. Если ударят тебя, то больно и мне. Я потерял себя, но приобрел всех, весь мир.6 Я — все, и все — одно — тоже я.
Социалистическое воспитание и имеет такую цель и такой смысл. — Слить все враждебные, беспорядочные силы человечества в один поток, одну струю, дать им один путь и одну общую цель, увеличить их мощь — из ручейков и рек, текущих туда и сюда, будет один океан.
Луначарский обладает в высшей мере сознанием самого духа революции, особенностей пролетариата как сознательной силы и последнего смысла существования труда во вселенной. Его навостренный, внимательный, вдумчивый глаз видит зорче и дальше. Он уже знает, чем будет дышать завтрашний день, какая новая сила родится революцией, как изменится земля под уверенными взмахами объединившихся людей.
Луначарский прошел все пути и перепутья, все узлы, все глубины буржуазной мысли. Он видел гибель мудрости господ, он увидит и торжество засмеявшихся рабов.
Есть в Луначарском одно, что не смогла в нем сжечь никакая хитрость буржуазии, никакой обманный прекрасный цвет их заблудившегося разумения, что спасло его и сделало нашим первым другом. Тысячи хороших, честных, талантливых людей погибли в призраках буржуазной мысли — Луначарский только закалился в них, приобрел опытность и не утратил чутья правды до конца, до пришествия бодрых пролетариев, твердых, радостных сынов земли, не бегущих от нее, а возлюбивших ее.
С пролетариатом рванулось вперед все лучшее этого мира, всякая свежая, молодая сила — и Луначарский стал вождем этих юных, великих, уверенных сил, организатором их сознания и создателем первой духовной ценности пролетариата — культуры и оправдания труда признанием главенства труда во всей исторической жизни человечества, признанием его отцом жизни, единственной дорогой, ведущей человека на небо и за небо.
Кончится наша политическая и экономическая борьба с буржуазией, начнется борьба за господство нашего духа, нашей культуры, ясного солнца нашего существа — сознания над страстью, над черной верой, над страхом и выдуманными тайнами буржуазии.
Та победа будет концом наших страданий, крест борьбы будет вынесен на самую высокую гору земли.
Пусть и тогда живет с нами светлый дух пролетария — Луначарский.
<Июль 1920 г.>
Комментарии
Статья приурочена к литературному юбилею наркома просвещения А. В. Луначарского. О грядущем юбилее Платонов узнал из сообщения газ. «Известия»: «20 июля — двадцатилетие литературной деятельности А. В. Луначарского: летом 1900 г. появилась первая статья Луначарского в “Северном курьере”» (Юбилей тов. Луначарского // 1920, 14 июля, №153, с. 2).
Сведения о творческом пути Луначарского Платонов черпал не только из газетных сообщений. Статья свидетельствует, что он неплохо знал о главных вехах литературного пути Луначарского и о его главных трудах (О знакомстве Платонова с работами Луначарского см.: Гюнтер X. Жанровые проблемы утопии и «Чевенгур» А. Платонова // Утопия и утопическое мышление. М., 1991, с. 256–259). Луначарский Анатолий Васильевич (1875–1933) — публицист, литературный критик, драматург, театровед; в правительстве советской России занимал пост наркома просвещения. С юности увлекался марксизмом, в 1903 г. примкнул к большевикам. Участвовал в полемике марксистов и идеалистов, написал книгу «Основы позитивной эстетики» (1904). В 1906–1917 гг. был в эмиграции. Вместе с А. Богдановым организовал и возглавил партийную группу «Вперед», в 1909 г. отделившуюся от большевиков; отстаивал просветительскую программу подготовки кадров образованных рабочих, способных организовать в России сеть культурнореволюционных школ. В 1909 г. вместе с Горьким и Богдановым участвовал в создании на Капри школы рабочих и в разработке идеологии и эстетики пролетарского коллективизма (сб. «Очерки философии коллективизма», 1909). Большой общественный резонанс имела книга Луначарского «Религия и социализм» (1908–1911), в которой было выдвинуто обоснование религиозного статуса социализма как «последней религии», которая идет на смену христианству, «религии угнетенных» (см. наст, изд., т. 1, кн. 1, с. 488–489). Грядущая культура виделась как расцвет «социалистического религиозного сознания»: это «религия Труда, Вида и Прогресса» (Луначарский А. В. Религия и социализм. Т. 2, СПб., 1909, с. 338). Идеи богостроительства и «религии социализма», широко пропагандируемые Луначарским в те годы, вызвали резкую критику со стороны Ленина и были осуждены «большевистским центром» РСДРП(б) как неприемлемая для марксизма форма религиозного сознания. После февральской революции Луначарский вернулся в Россию, вступил снова в партию, был назначен наркомом просвещения (1917–1929). С первых дней революции Луначарский становится одним из организаторов и идеологов пролетарского литературного движения, выступает на страницах практически всех пролетарских изданий этого времени, выбирается почетным председателем Пролеткульта.
Кроме книг по эстетике, перу Луначарского принадлежат первые «Революционные силуэты» — написанные в возвышенно–романтическом стиле портреты вождей русской революции (они печатались на страницах центральных газет, выходили отдельными изданиями массовыми тиражами, входили в самые разные издания его избранных работ).
Платонов пишет статью, не ведая о скором изменении позиции партии по отношению к Пролеткульту. Осенью 1920 г. Ленин выступил с жесткой критикой Луначарского за поддержку Пролеткульта и напомнил ему о «старых» заблуждениях по поводу пролетарской культуры.
После принятия резолюции «О Пролеткультах» (декабрь 1920 г.) Луначарский существенно откорректирует свою позицию (см. ниже прим, к рецензиям Платонова 1924 г., с. 439–441).
Странным образом до сих пор не упоминался один автор из этого окружения [А. А. Богданов, А. К. Гастев, Н. Чужак и др. создателей пролетарской культуры], который, на мой взгляд, больше всех повлиял на мышление А. Платонова. Я имею в виду А. В. Луначарского — и прежде всего его обширный труд «Религия и социализм» (т. 1 – 1908 г., т. 2 – 1911 г.). Я предполагаю, что именно это произведение могло открыть доступ Платонову к тематике раннехристианского и средневекового хилиазма. Особое значение имеют прежде всего две главы второй части. В главе третьей Луначарский, описывая чаяния первых христиан, связанные с ожиданием конца света и с грядущим потребительским коммунизмом, объясняет это ролью христианства как религии угнетенных. Превознесение бедности и критику богатства Луначарский видит прежде всего в Евангелии от Луки. Еще интереснее в этой связи глава четвертая, посвященная христианскому социализму средних веков. Луначарский описывает в ней восходящее к апокалипсической традиции учение Иоахима Флорского о будущем царстве духа, преисполненном созерцательности и монашеского аскетизма. Он указывает, что эти идеи получили свое дальнейшее развитие в «Вечном Евангелии» Жерарда ди Борго Сан Донино, а также у Дольчино, Томаса Мюнцера и других авторов.
В качестве источника А. В. Луначарский использовал книгу К. Каутского «Предшественники новейшего социализма», которая многократно издавалась на русском языке и в которой первая глава «От Платона до анабаптистов» подробно рассказывала о мессианских движениях от раннехристианского коммунизма, монастырских утопий и еретических движений средневековья до таборитов и той роли, которую сыграл в немецкой реформации Томас Мюнцер и «перекрещенцы».
Особый интерес представляет предисловие К. Каутского к русскому изданию своей книги, где прослежена связь между средневековым милленаризмом и русским сектантством, что сразу же придает всей проблеме актуальный характер. Каутский замечает в предисловии: «Нигде оппозиционные секты, порожденные христианством, до самой Реформации включительно, не могут встретить столько понимания и интереса, как в России, в которой и доныне еще существуют религиозные секты, носящие такой же характер. То, что для нас в Западной Европе представляет только исторический интерес, в России является средством уразумения известной доли настоящего.
С другой стороны, в России вся жизнь, все настоящее дает ключ к совершенно иному пониманию христианских оппозиционных сект прошлого».* Сходство в формах религиозной оппозиции в немецком средневековье и в России конца XIX — начала XX века Каутский объясняет сходной ситуацией трудящихся классов, подвергавшихся всё возрастающей эксплуатации и обнищанию и не имеющих сил для осуществления переворота. В то время как в Западной Европе социальный протест уже не был облечен в религиозные формы, в России сектантство сохранилось гораздо дольше и даже проникло в сознание просвещенных классов (Каутский имеет в виду Льва Толстого). Но в современной России социализм, по мнению Каутского, все же приходит на смену традиционным религиозным формам социального протеста и заменяет их «высшей и более совершенной формой, призванной мощной рукой совершить то, что сделать тщетно пытался своими детскими, неумелыми руками религиозный коммунизм».** Тезис Каутского об аналогии между средневековым западноевропейским милленаризмом и оппозиционным духом русского сектанства, видимо, представлял большой интерес для А. Платонова, поскольку последний неоднократно возвращался к проблеме русского крестьянского сектантства. Но об этом речь пойдет позже. Предположение, что А. Платонов столкнулся с идеей переноса милленаристской модели на русские условия прежде всего благодаря Луначарскому и его первоисточнику — Каутскому, конечно не исключает того, что писатель мог пользоваться и другой литературой. Но мы и по сей день не знаем, какой именно.
* Каутский К. Предшественники новейшего социализма. Часть первая: от Платона до анабаптистов. М., 1919, с. XI.
** Там же, с. XIV.
- С. 50. Если Троцкий — революционер–артист… — В характеристике Л. Троцкого Платонов явно солидарен с Луначарским; образ «революционера–артиста» является своеобразным резюме нескольких портретов «второго великого вождя русской революции», созданных пером Луначарского (цит. по: Луначарский А. Лев Давыдович Троцкий // Луначарский А В. Революционные силуэты. Харьков, 1924, с. 30). Если Ленин наделялся Луначарским «почти непогрешимым инстинктом» истории, то в Троцком, по Луначарскому, явлен выдающийся «актер», и с этой стороны Троцкий бесконечно превосходит Ленина: «…он более блестящ, он более ярок, он более подвижен» (Луначарский А. Великий переворот (Октябрьская революция). Ч. 1, Пг., 1919, с. 82). Луначарский не раз обращался к анализу феномена массового успеха выступлений выдающегося «актера» великой революции, «великого агитатора», человека «картинного и героического поведения»: «Эффектная наружность, красивая широкая жестикуляция, могучий ритм, громкий, совершенно не устающий голос, замечательная складность, литературность фразы, богатство образов <…> вот достоинства речи Троцкого»; «Я видел Троцкого говорящим по 2–3 часа перед совершенно безмолвной, стоящей притом же на ногах, аудиторией, которая, как зачарованная, слушала этот политический трактат» (Там же, с. 23–31). В «Великом перевороте», брошюре, к которой, скорее всего, обращается Платонов, Луначарский приводит авторитетные суждения членов партии (в частности, Урицкого), считавших, что именно Троцкий является «подлинным вождем русской революции», и потому ставивших его на первое место: «Вот пришла великая революция, и чувствуется, что как ни умен Ленин, а начинает тускнеть рядом с гением Троцкого» (Там же, с. 78). ↩
- С. 50. …если Ленин — русский ясновидящий мужик… — Не исключено, что «мужицкие» характеристики Ленина появились у Платонова под впечатлением от статьи Л. Троцкого, посвященной 50–летию Ленина: «Интернационализм Ленина не нуждается в рекомендации. Но в то же время сам Ленин глубоко национален. Он корнями уходит в новую русскую историю, собирает ее в себе, дает ей высшее выражение. <…> Ленин отражает собой русский рабочий класс не только в его пролетарском настоящем, но и в его столь же свежем крестьянском прошлом. У этого самого бесспорного из вождей пролетариата не только мужицкая внешность, но и крепкая мужицкая подоплека. Он похож на крепкого умного мужика, которого словами не проймешь и фразами не обманешь. Это— мужицкая сметка, только с высоким потенциалом, развернувшаяся до гениальности…» (Троцкий Л. О пятидесятилетнем (национальное в Ленине) // Газ. «Правда», 1920, 23 апр., № 86, с. 1). ↩
- С. 50. …возлюбивший в зверском существе человека его истинную открывающуюся сущность, — брата всех и всего, могучего бога… — Платонов приписывает Луначарскому духовную миссию спасения человека, основываясь на представлениях о высоком, идеальном начале пролетарской культуры. Основу эстетики Луначарского составляли антропоморфизм и романтический сверхиндивидуализм, идеи о человеке как «венце творенья» и вершине природной эволюции. С ницшеанским культом силы, обожествлением человека и его борьбы связано у Луначарского отрицание страдания и сострадания, презрение к слабым; при этом эстетика «слабых» всецело ставилась в зависимость от христианства: «…эстетика эта отворяет двери антиэстетическому, опираясь на чувство сострадания, на жажду искупления и т. п. Задачей искусства слабых становится сделать прекрасным страдание…» (цит. по: Луначарский А. Основы позитивной эстетики. М.; Пг., 1923, с. 74). Луначарский настаивал, что новое революционное искусство будет свободно от «слезливого сострадания», а потому главной задачей революционного художника становится — «рисовать сияющие счастьем и совершенством картины будущего, а рядом все отвратительное зло настоящего» (Там же, с. 99). Луначарский много писал об идеальных началах пролетарской культуры; эту позицию он отстаивал в философских и литературных дискуссиях 1910–х гг. о «святом» и «зверином» началах русской души, а также в самых разных выступлениях уже в должности наркома просвещения. Высказывания Луначарского о пролетариате и грядущей общечеловеческой культуре исполнены высокой романтической патетики: пролетариат восстал, «как человек с большой буквы», он является «Прометеем, который открывает новые пути» (Луначарский А. О пролетарской культуре // Журн. «Грядущее», 1919, № 7–8, с. 19); «Пролетариат потому свят, что он защищает человечество» (цит. по: Луначарский А. Социальные основы искусства. М., 1925, с. 48). «Человечество идет неудержимо по пути к интернационализации культуры», а пролетарская культура, по Луначарскому, являет высший этап развития культуры общечеловеческой: «Искусство, вообще, есть прежде всего организация эмоций отдельных лиц или групп, классов, целых наций и т. п. Пролетарское искусство есть культура нового класса, есть новое видоизменение, органическая метаморфоза единой общечеловеческой культуры» (Луначарский А Культура общечеловеческая и классовая. Пг., 1919, с. 1, 3). Именно как выразитель народнических и богостроительских идей Луначарский вписывается Платоновым в «троицу» вождей русской революции. Ср.: «Человеческий организм есть прекрасное полусовершенство. Мы не знаем в мире ничего более изумительного и радостного, чем человек с его колоссальными возможностями. <…> “Человек человеку бог!” Но вовсе не тот человек, какого мы наблюдаем в повседневной жизни. “Божественны” в этом человеке обыденности— только возможности. Только то, что из него развивается, только самое его развитие. <…> Заурядный человек — калека, а не норма, это организм, задавленный и исковерканный властной и неприспособленной для него средою и уже зараженный порочной наследственностью» (Луначарский А. Мещанство и индивидуализм // Сб. «Очерки философии коллективизма», СПб., 1909, с. 330–331). ↩
- С. 50. Луначарский вышел не из рабочего класса… — А. В. Луначарский родился в семье крупного судейского чиновника, действительного статского советника; окончил гимназию в Киеве, продолжал образование в Цюрихском университете, где изучал философию и биологию под научным руководством философа Р. Авенариуса. ↩
С. 51. Трудовые школы — это могилы ветхого человека, это матерь нового ~ существа. — Речь идет о новой системе школьного образования в советской России. «Положение о единой трудовой школе РСФСР» было разработано государственной комиссией по просвещению во главе с А. В. Луначарским и утверждено ВЦИК в октябре 1918 г. В «Положении» подчеркнуто, что «обучение в трудовой школе носит общеобразовательный и политехнический характер» (см.: газ. «Известия», 1918, 16 окт., № 225, с. 5). С введением трудовой школы упразднялось дореволюционное деление школ на церковно–приходские, начальные, гимназии, реальные училища (всего около 30 типов школ); из учебных планов были исключены закон Божий, изучение древних языков и др., вместо них вводились общественно–политические дисциплины на марксистской основе; усиливалось преподавание наук о природе; обучение школьников должно было соединяться с участием в общественно полезном труде. Трудовая школа должна была стать очагом коммунистического воспитания и формирования «нового человека», человека материалистического сознания.
Раскрывая символическое значение революционных преобразований, Платонов использует в новом смысле традиционное евангельское противопоставление «ветхого» и «нового» человека. В церковной традиции «ветхий человек» — обобщенно, падшее человечество, живущее под непреодолимой властью первородного греха, а «новый человек» — человечество, искупленное жертвой Христа и в Нем получившее причастность к Божественной жизни, см.: «…вы слышали о Нем <о Христе> и в Нем научились <…> отложить прежний образ жизни ветхого человека, истлевающего в обольстительных похотях, а обновиться духом ума вашего и облечься в нового человека, созданного по Богу, в праведности и святости истины» (Ефес. 4, 21–24).
↩- С. 51. Будет время, и оно близко, когда один человек скажет другому: я не знаю ни тебя, ни себя — я знаю всех ~ Я потерял себя, но приобрел всех, весь мир. — Ср. данный фрагмент статьи с финалом рассказа «Маркун»: «Теперь я узнал, что я — ничто, и весь мир открылся мне, я увидел весь мир, никто не загораживает мне его, потому что я уничтожил, растворил себя в нем и тем победил. Только сейчас я начал жить» (наст, изд., т. 1, кн. 1, с. 146). «Маркун» датирован Платоновым 28 июля и непосредственно примыкает к статье «Луначарский». Симптоматично, что в описании пути героя рассказа реализуется комплекс именно богостроительских идей Луначарского: изобретатель–рационалист Маркун утратил в детстве веру в Бога, полюбил другого человека как бога; он равнодушен к страданиям близких; поверил в теорию прогресса и даже представил, как при этом мировидении вооруженный техникой человек уничтожит мир и т. п. После «Маркуна» Платонов не раз будет возвращаться к комплексу «учительных» нравственно–эстетических идей Луначарского: Соня Мандрова («Чевенгур»), Лида Вежличева («Технический роман»), Москва Честнова и Сарториус («Счастливая Москва») и др. ↩
