Заключение

Имя Луначарского связано с историей советской литературы тысячью нитей. Как литературный критик и теоретик, как партийный, государственный, общественный деятель, он играл в ее формировании и развитии большую роль, был одним из ее организаторов, вдохновителей, истолкователей, пропагандистов.

Говоря о роли критики, Луначарский отмечал, что «именно из сотрудничества крупных писателей и литературных критиков с крупными талантами всегда вырастала и впредь будет вырастать истинно великая литература».¹ Правильность этого тезиса подтверждается опытом не только русской литературы XIX века, но и литературы советской, деятельностью не только Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева, но и самого Луначарского, ставшего продолжателем их славных традиций в новых социально–исторических условиях.

Человек энциклопедической образованности, огромных знаний, Луначарский посвятил литературе и искусству сотни статей и выступлений, но он никогда не был только литератором, философом, ученым.

Свою статью о великом вожде пролетарской революции Ромен Роллан, как известно, назвал: «Ленин. Искусство и действие». Характеризуя облик одного из соратников Ленина — Луначарского, можно употребить то же сочетание слов. В его жизни соединились искусство, революционная мысль и революционное действие.

Ленин как–то назвал Луначарского «артистической натурой», и это определение отличается меткостью. Но, будучи профессиональным революционером, партийным публицистом и пропагандистом, членом правительства первого в мире рабоче–крестьянского государства, Луначарский никогда не замыкался в кругу эстетических интересов.

Активное участие в политической борьбе, в практической работе молодого Советского государства, в строительстве социалистического общества и его культуры, многолетнее сотрудничество с Лениным и деятельность под его руководством дали Луначарскому необходимую широту взгляда, ту партийную и государственную точку зрения, с высоты которой он подходил и к близким ему проблемам художественного творчества.

В своих статьях и выступлениях он затрагивал множество вопросов литературы и искусства, характеризовал множество художественных явлений, обнаруживая исключительную широту своих познаний и интересов. Но почти все эти выступления объединялись одной, главной, стержневой темой, основной для его жизни и деятельности, — искусство и революция, революция и литература.

Главную цель социалистической революции Луначарский видел в создании такого высокого и справедливого общественного строя, при котором человек мог бы развернуть в максимальной степени свои творческие силы и возможности в области культуры вообще, в том числе и в области творчества художественного. А главная задача современного искусства заключалась, по его мнению, в том, чтобы служить этой революции, помогая осуществлению ее великих гуманистических целей.

Выполнение такой большой, ответственной задачи, считал Луначарский, может поднять и само искусство на небывалую общественную высоту, придать ему настоящее жизненное значение. «Если революция может дать искусству душу, — заявлял Луначарский, — то искусство может дать революции уста».

Всей своей деятельностью Луначарский стал как бы живым мостом между искусством и революцией. Он приближал искусство, его творцов и носителей к революции — и революцию, пробудившиеся для активного сознательного социального творчества народные массы — к искусству. Он обращался к искусству как полпред революции и к революции как делегат от искусства.

Формы участия Луначарского в литературной жизни страны, в развитии советской литературы были чрезвычайно многообразны. Но основное значение имела его работа литературного критика и теоретика, начавшаяся еще на заре XX века и не прекращавшаяся более трех десятилетий.

Конечно, Луначарский не имел возможности, тем более в послеоктябрьскую эпоху, создавать фундаментальные труды литературоведческого или литературно–критического характера. В одной из статей он делает оговорку, что не претендует на то, чтобы «дать не только исчерпывающий анализ поэзии Брюсова как социального явления, но даже достаточно густо и достаточно правильно поставить для этого вехи». И дальше критик объясняет причину подобного самоограничения: «Увы! не нам, писателям, обязанным нести сложные государственные и партийные обязанности, брать на себя такие большие задачи».²

Но его статьи, этюды, «силуэты», предисловия, рецензии, часто продиктованные в перерыве между двумя заседаниями, при всей их сжатости, краткости, эскизности, обычно проникали глубоко в социальное и художественное существо рассматриваемых литературных явлений, содержали их меткие характеристики и оценки и оказывались в большинстве случаев очень заметными фактами в истории советской литературы. Сказанное относится, конечно, и к его многочисленным устным выступлениям, речам и докладам, неизменно производившим сильнейшее впечатление как на массовую, так и на самую квалифицированную аудиторию.

Луначарский–критик обращался и к читателям и к писателям, и к потребителям и к производителям литературы. Он считал своим долгом быть путеводителем для широкого советского читателя, часто еще недостаточно опытного и искушенного в вопросах литературы. Эту задачу он выполнял как по отношению к прошлому русской и мировой литературы, так и по отношению к литературе современной. Он помогал правильно ориентироваться в многообразных явлениях литературной жизни и верно оценивать их. При этом уроки литературы, естественно, превращались в уроки понимания социальной действительности, отраженной в литературных произведениях.

Луначарский всегда умел на конкретных литературных примерах и фактах ставить и освещать большие и острые идейные, моральные, эстетические вопросы, которые интересовали и волновали его слушателей и читателей, умел осмысливать каждое отдельное явление в связи с общими проблемами — художественными, философскими, социально–политическими, соединять конкретную критику с теорией. Заканчивая статью о рассказах молодого комсомольского писателя Марка Колосова, он писал: «Этой статьей я хотел воспользоваться, чтобы по поводу Колосова высказать здесь… мысли о некоторых общих вопросах нашей литературы».³ Именно такой подход к частным литературным темам был очень характерен для Луначарского–критика.

«Критик не может не быть этиком, экономистом, политиком, социологом»,⁴ — говорил Луначарский, и он сам как критик удовлетворял этим высоким требованиям. Но он умел оценить и охарактеризовать и чисто художественную силу литературных произведений, «волнующую музыку эмоций и образов в них».⁵ Мало того. Он считал, что настоящий критик должен не только отличаться эстетической чуткостью, но и сам должен быть своего рода художником. «Его критические статьи, его критические лекции, — говорил Луначарский, как бы делясь своим опытом, — должны превращаться в своеобразные художественные произведения, — художественные потому, что и в них также найдены методы широчайшего и глубочайшего влияния на массы».⁶

Речь шла не о том, чтобы «на место существенных мыслей поставить всякие напыщенные метафоры». Такая разновидность критика — «красивого болтуна» вызывала у Луначарского лишь ироническую усмешку. Но для него был неприемлем и критик, который «будет скучным голосом говорить о красотах и недостатках» и «только помешает действию художественного произведения».⁷ Сам Луначарский никогда не говорил «скучным голосом». Его критическим и публицистическим выступлениям были присущи меткость, яркость, страсть, волнение. Но, пожалуй, лучше всего он сам охарактеризовал свой метод изложения в статье «Пушкин–критик»: «Критика может быть естественным потоком мысли, кристаллизующейся в правильные и блестящие кристаллы, сверкающие разноцветными огнями, и в то же время до дна естественной, ни на минуту не фальшивой, не фальшивящей, не становящейся на цыпочки, не потеющей над предельной метафоричностью».

Завершая эту статью, Луначарский восклицал: «Критик–художник, художник критики — это великолепное явление».⁸ Такими художниками критики были, по его определению, Белинский, Герцен, Чернышевский, Добролюбов. Таким был в лучших своих выступлениях и сам Луначарский.

Все эти качества помогали ему блестяще осуществлять и вторую ответственную функцию критика — быть помощником, учителем, наставником самих писателей.

Эта задача становилась особенно актуальной и необходимой после революции, когда большинство писателей дооктябрьской формации оказалось в состоянии растерянности перед лицом огромных социальных потрясений и лишь с трудом, постепенно находило свое место в новых условиях, а с другой стороны, из широких народных масс стали входить в литературу многие десятки и сотни новых писателей, еще не владеющих большой художественной культурой и необходимым опытом.

Луначарский оказывал и тем и другим поддержку в их творческом развитии. Он умел направлять или предостерегать художника, указывать ему назревающие задачи, разъяснять великий социальный заказ эпохи, содействовать преодолению трудностей и заблуждений. Он боролся за писателя, если ему угрожала опасность свернуть на ложный путь, обсуждал с ним вопросы идейного и художественного качества его произведений.

И все это критик выполнял с большим тактом и искусством, не становясь в позу ментора или высшего существа по отношению к писателю, а выражая готовность, в свою очередь, у него поучиться.

В одной из статей последнего года жизни Луначарский писал: «Можно и нужно требовать от художника все большего. Можно и нужно направлять его на наиболее острые и ценные «злобы дня»; но нужно тоже уметь ценить то, что он дает, — не потому, что «всякое даяние благо», а потому, что критика без готовности учиться, наслаждаться, обогащаться, критика сквозь черные очки мешает брать от жизни и искусства многие прекрасные плоды».⁹ Сам Луначарский лучше большинства других критиков умел ценить прекрасные плоды искусства, «учиться, наслаждаться, обогащаться», воспринимая их.

Будучи взыскательным критиком, он показывал в то же время пример бережного, заботливого отношения к талантам. Он осуждал критику, которая превращалась в «проработку» художника, в политическое обвинение без достаточных к тому оснований. Он умел и решительно заступиться за художника, подвергающегося несправедливым нападкам. Для Луначарского в данном случае образцом был Ленин, который мог беспощадно критиковать заблуждения писателя, но «эта беспощадность, — по определению Луначарского, — была беспощадной критикой с примесью дружественности, которая сразу подчеркивала, что это самокритика, что это критика товарища по отношению к товарищу. Поэтому в ней не было ничего оскорбительного, ничего отталкивающего».¹⁰

В одном из своих последних публичных выступлений Луначарский говорил с присущей ему выразительностью: «Наша самокритика, наше взаимное товарищеское воздействие должны заключаться не в окрике, не во взаимооглушении, а в самом заботливом отношении ко всякому товарищу, работающему рядом в области культуры, в страстном, активном желании научить его и научиться у него чему только можно».¹¹

Луначарскому приходилось говорить от имени партии или Советского государства, подписывать те или иные документы и решения. Но он четко отграничивал свои функции наркома от своей деятельности литературного и художественного критика и теоретика. Он не раз подчеркивал, что его статьи по вопросам искусства «не представляют собою все же никаких государственных актов или официальных волеизъявлений государства».¹² Не считая себя носителем абсолютной истины, а свои мысли директивными, он всегда готов был отстаивать свои позиции в товарищеском споре. «Будем спорить, — говорил он, — а судить будут публика и история».

Формы воздействия Луначарского–критика на писателей не ограничивались суждениями, высказанными в печати или в публичных выступлениях. Он широко использовал личные встречи и беседы с поэтами и писателями, особенно с писательской молодежью, охотно вступал с ними в переписку. В настоящей работе характеризовались очень содержательные, затрагивавшие важные проблемы, умные и сердечные письма к Н. Виноградову, А. Барковой, Б. Пильняку, В. Зазубрину, В. Маяковскому, Н. Асееву, А. Глебову. Это была очень действенная форма помощи художникам слова.

Л. И. Тимофеев справедливо подчеркивал огромную роль писем Горького к писателям.¹³ В истории советской литературы должно быть отмечено также значение писем Луначарского и его живого общения с литераторами.

А сколько предисловий написал он к книгам молодых, и не только молодых авторов. Одна из его статей имеет подзаголовок «Напутственное слово».¹⁴ Многие его предисловия, рецензии, статьи, письма были такими напутственными словами для деятелей литературы.

Внимательный и доброжелательный, чуждый всяких мелких групповых пристрастий, отстаивавший высокие принципы коммунистического мировоззрения, Луначарский приобрел большой авторитет и уважение у советских писателей разных поколений, у литераторов, связанных с разными организациями и группировками. Он умел завоевывать, говоря его словами, не просто внешние симпатии, а «само творческое сердце художников». Выше приводились примеры эмоциональных писательских надписей на книгах, подаренных Луначарскому, цитировались стихотворения, посвященные ему. Стоит упомянуть еще об откликах писателей на смерть критика.

Более пятидесяти видных писателей поставили свои подписи под статьей–некрологом в «Литературной газете». Здесь было много тех, о ком он писал, кому он помогал: Николай Асеев, Александр Афиногенов, Владимир Билль–Белоцерковский, Эдуард Багрицкий, Александр Безыменский, Всеволод Вишневский, Бела Иллеш, Всеволод Иванов, Иван Катаев и Валентин Катаев, Анна Караваева, Владимир Киршон, Леонид Леонов, Владимир Луговской, Юрий Олеша, Федор Панферов, Борис Пастернак, Александр Серафимович, Михаил Светлов, Сергей Третьяков, Бруно Ясенский, Александр Яковлев и другие. Прощаясь с Луначарским, писатели с полным правом называли его своим другом и старшим товарищем. Они подчеркивали в его облике «терпение революционера» и «понимание специфичности искусства»: «Он понимал, что нельзя требовать от художника создания вещей, которые он уже понял, но не пережил еще как свои».¹⁵

В статьях и заметках, написанных Николаем Тихоновым, Львом Никулиным, Всеволодом Ивановым, Ольгой Форш, Верой Инбер, Демьяном Бедным, говорилось о «его талантливом, всегда доброжелательном внимании» к писателям, о его отзывчивости, о знании до тонкостей трудного литераторского ремесла, об умении работать с людьми.

А в статье, подписанной литературоведами и критиками, группировавшимися вокруг Коммунистической академии (среди них были Е. Усиевич, И. Сац, Н. Глаголев, М. Серебрянский, М. Храпченко, М. Лифшиц, Ю. Данилин), отмечалось, что Луначарский многим и многим деятелям искусства и литературы облегчил путь к пониманию современности, задач революции, Советской власти, «для многих открыл в их специфике такие перспективы, дал в руки такие нити, которые отыскать самим… было бы трудно».¹⁶

Немало писателей — а также артистов, музыкантов, художников — могло бы присоединиться к словам Александра Жарова из его стихотворения «Ивану Козловскому» (1962):

Так вспомни, друг, со всею силой чувства

В арбатском переулке добрый дом,

Где в трудный путь народного искусства

Благословлял нас Ленинский нарком.

Всемерно помогая рождению новых творческих сил, умело и тактично содействуя революционному воспитанию и перевоспитанию художников, сформировавшихся в условиях дореволюционного общества или несущих на себе груз чуждых влияний, давая отпор произведениям, идейно враждебным революции, борясь с вульгаризаторами, догматиками и сектантами разных мастей, Луначарский оказывал сильное и благотворное воздействие на весь ход литературно–художественной жизни Советской страны.

Луначарский был уверен, что в будущем коммунистическом обществе «освобожденный от чрезмерной трудовой повинности человек в часы свободы должен в гораздо большей мере развернуть творческую работу своего воображения, чем это было в какой бы то ни было другой эпохе», и что здесь «вырастет… искусство более могучее, мужественное, знающее и правдивое, чем греческое, и в то же время не менее свежее, юное».¹⁷

Критик–большевик стремился содействовать прокладыванию путей к такому искусству и к такой литературе. Он поддерживал первые ростки и приветствовал первые успехи, но не удовлетворялся достигнутым и звал к новым победам. «Всякое общество, говорят нам, имеет литературу, какую заслуживает. Нет, — восклицал Луначарский. — Наше быстро и могуче растущее общество заслуживает литературы лучшей, чем та, какую оно имеет».¹⁸ Луначарский как литературный критик много работал для того, чтобы наша литература становилась все более достойной нашей великой эпохи.

Луначарский прошел в своем идейном развитии большой и сложный путь. На этом пути были, как хорошо известно, философские блуждания и политические ошибки. Но ко времени Октябрьской революции под влиянием ленинской партийной критики, в результате воздействия уроков самой исторической действительности основные заблуждения, связанные с пропагандой «богостроительских» идей и отстаиванием «левацких», «впередовских» политических позиций, были преодолены.

Однако и после Октября Луначарскому случалось допускать ошибки, промахи, колебания, непоследовательность в области культурного строительства, в сфере культурной и художественной политики. И было бы удивительно, если бы этих промахов и колебаний не было: ведь приходилось искать, оценивать те или иные художественные явления, устанавливать к ним отношение в очень сложной, необычной обстановке, в совершенно новых социально–политических и культурных условиях.

В статьях и выступлениях Луначарского, в том числе и по вопросам советской литературы, можно встретить неверные оценки, противоречивые заявления, спорные или неудачные положения, устаревшие формулировки, неоправдавшиеся предсказания. В настоящей работе отмечались разные примеры таких неудачных или ошибочных утверждений, говорилось о том, когда Луначарский был неправ или не совсем прав.

Но не надо преувеличивать этих частных ошибок в послеоктябрьские годы. Луначарский с полным основанием высказал в одном из докладов 1925 года следующую мысль: «Не подлежит никакому сомнению, что, когда Советская власть подойдет к… расцвету художественной культуры, она скажет: как хорошо, что в первые годы после революции мы не наделали слишком много ошибок, что мы не слушали людей, которые отрекались от возможности создания пролетарской культуры, точно так же как не слушали людей, которые нам говорили, что надо разрушать все дореволюционное. Мы, следуя заветам Ильича, избегли ошибок и здесь».¹⁹ Луначарский и был одним из тех, кто, следуя заветам Ильича, помог избежать серьезных ошибок в области искусства и литературы.

Воспринимая уроки великого Ленина, внимательно прислушиваясь к его словам, он умел в необходимых случаях пересматривать и уточнять свои позиции. И можно сказать, что те или иные отдельные ошибки он полностью перечеркнул своими позднейшими выступлениями и делами. Основное же направление деятельности Луначарского–критика в борьбе за развитие советской литературы, за тесную связь ее с революционной действительностью, с жизнью народа было, безусловно, верным и плодотворным.

К этому и привлечено главное внимание в настоящей работе. Заметим, что такому подходу к фактам истории литературы учил сам Луначарский. Он писал, что в «писателях прошлого, которых, естественно, не исправишь, не так важно отметить все их недостатки, как важно превратить в активную силу ту… энергий, которая заключена в их произведениях, оживить ее вновь путем приведения ее в контакт с нашими собственными жизненными задачами».²⁰

Луначарский говорил о том, как интересно и важно «усвоить те подчас огромные ценности, которые таятся в литературной критике и которые часто отнюдь не менее значительны, чем ценности художественные».²¹ Таких ценностей, сыгравших положительную роль в истории советской литературы, в литературно–критическом наследии Луначарского много.

Это его наследие, вся его деятельность представляют большой интерес и сегодня, они глубоко поучительны для наших писателей и художников, для критиков и литературоведов, для общественно–политических деятелей, ведущих работу в области культуры. Многие его идеи, высказывания, положения выдержали испытание временем, сохраняя значение для наших дней, прочно вошли в наш научный и художественный обиход.

Актуальность литературно–критического наследия Луначарского становится особенно очевидной в свете указаний XXIV съезда КПСС и постановления ЦК КПСС «О литературно–художественной критике».

Л. И. Брежнев сказал в своем докладе на съезде: «Партия уделяла и уделяет большое внимание идейному содержанию нашей литературы и нашего искусства, той роли, которую они играют в обществе. В соответствии с ленинским принципом партийности мы видели свою задачу в том, чтобы направлять развитие всех видов художественного творчества на участие в великом общенародном деле коммунистического строительства». Луначарский как критик, как теоретик литературы, как человек, поставленный партией на ответственный участок культурного строительства, уделял главное внимание именно этим проблемам, стремился содействовать развитию искусства именно в этом направлении.

В Отчетном докладе ЦК справедливо было сказано, что успехи советской литературы и искусства были бы еще значительнее, а недостатки изживались быстрее, если бы наша литературно–художественная критика более активно проводила линию партии, выступала с большей принципиальностью, соединяя взыскательность с тактом, с бережным отношением к творцам художественных ценностей. Этой принципиальности, этому соединению взыскательности с тактом, с бережным отношением к мастерам литературы и искусства наши критики могут поучиться у Луначарского.

«Мы за внимательное отношение, — говорилось в докладе Л. И. Брежнева, — к творческим поискам, за полное раскрытие индивидуальности дарований и талантов, за разнообразие и богатство форм и стилей, вырабатываемых на основе метода социалистического реализма». Именно такой была эстетическая позиция Луначарского.

«Сила партийного руководства, — читаем мы далее в Отчетном докладе ЦК, — в умении увлечь художника благородной задачей служения народу, сделать его убежденным и активным участником преобразования общества на коммунистических началах». Кто как не Луначарский умел увлечь художников этими благородными задачами? И этот его опыт стоит внимательно изучать.

Луначарский был участником героической борьбы за социализм, «за то будущее человечества, которое является, — по его определению, — единственной формой, достойной существования, и против того прошлого, которое еще живет и является недостойным человека существованием». В своем докладе о социалистическом реализме, который явился как бы его социально–политическим и эстетическим завещанием, он напоминал, что «прошлое это еще не добито, оно цепляется еще за жизнь, старается задушить наше будущее».²²

Луначарский сигнализировал, что «мертвый хватает живого» и в сфере идеологии, в области искусства. Он боролся против обнаружившейся уже тогда «грязной и в то же время грозной американствующей волны» ²³ в искусстве, против подмены художественного творчества модернистско–декадентскими вывертами, уродством, выходящим за пределы нормально человеческого.

Луначарский и его книги продолжают участвовать в той незатихающей великой битве за умы и сердца людей, которая идет на всем земном шаре. Реакционные силы, с которыми сражался, идя в рядах Коммунистической партии, в рядах советской литературы, Луначарский, не прекращают идеологических вылазок, наскоков, бешеных атак против мира социализма, выступая в наиновейшем, сверхмодернистском обличии. И наследие Луначарского, изучение и использование его опыта может помочь нам вести успешную борьбу с усиленно культивируемой в капиталистическом мире тенденцией к деполитизации и деидеологизации искусства, а также с модным нигилистическим ультрарадикализмом, с псевдоидеологическими экстремистскими, анархистскими, гошистскими и тому подобными методами в области культуры, вообще со многими разновидностями антиреалистической, антинародной, антиобщественной литературы, искусства, морали, с буржуазной антикультурой и псевдокультурой за коммунистические идеалы, за высокую и богатую подлинную культуру, культуру социализма.