К научной биографии А. В. Луначарского

«Интерес к жизни и творчеству Анатолия Васильевича Луначарского непрерывно растет» — эту фразу можно прочитать во многих книгах и статьях, посвященных Луначарскому. Но как удовлетворяется этот интерес? К сожалению, наряду с серьезными работами, исследующими многогранное творчество Анатолия Васильевича, литература о его жизни неоправданно скудна и к тому же грешит множеством фактических неточностей, прямых ошибок и противоречий. Необходима научная, строго документированная летопись жизни Анатолия Васильевича, которая бы положила конец всевозможным домыслам, помогла бы превратить «притчу» о жизни Луначарского в научную биографию.

Меньше всего достоверных сведений о семье и родственных связях Анатолия Васильевича. Н. А. Трифоновым были исследованы и опубликованы интересные документы о жизни сводного брата Анатолия Васильевича — Платона ¹ и некоторые сведения об Александре Ивановиче Антонове,² родном отце Анатолия Васильевича. Заведующей Мемориальным кабинетом Луначарского в Литературном музее покойной К. С. Павловой записаны воспоминания племянника Анатолия Васильевича, Льва Михайловича Луначарского (скончавшегося 25 апреля 1979 года), о «делах семейных». Однако материалы эти недостаточно полны, не охватывают всех сложных родственных переплетений в семье и лишь приблизительно характеризуют некоторых ее членов. Конечно, важность этой информации неоспорима, и мы в своей работе ссылаемся на воспоминания Льва Михайловича, которые дали направление некоторым поискам, хотя не все сообщенные им факты подтвердились документами, а кое–что оказалось неточным.

В своих воспоминаниях, автобиографических набросках, анкетах Анатолий Васильевич дает довольно много сведений о близких, но ничего не говорит о своих родственниках в третьем поколении. Недавно нами обнаружено письмо Анатолия Васильевича жене — Наталье Александровне Луначарской–Розенель, в котором он довольно подробно пишет о происхождении матери и отца. Письмо написано 6 февраля 1922 года из санатория под Москвой, где лечился и жил «на тюремном режиме» Анатолий Васильевич после первого тяжелого приступа стенокардии.

«Мне привезли несколько фамильных фотографий… Тут есть хороший портрет моего отца, — я давно не видел его: мне кажется несколько преувеличенным то, что говорят о нашем разительном сходстве. Но как бы то ни было, он мне нравится. Он и был хороший и одаренный человек. Я благодарен ему. От него у меня легкий и ясный ум, легкий и пластичный характер, коренное добродушие и благородство, эпикуреизм и идеализм в самой натуре. Он был и моим первым учителем и дал толчок влево всему моему существу. Как ни странно, будучи радикалом, он верил в бога, любил Христа и „Отче наш“. Но он не принуждал меня к религии, и я — почему–то, уж не помню как — страшно рано, лет в шесть, был полемическим атеистом.

Есть превосходный портрет моей матери в расцвете ее пышной красоты. Ей было тогда 28 лет. Она порядочно мучила меня своими старомодными строгостями и несколько истерическими капризами, когда я был маленький. Она рано стала несколько дикаркой и по–помещичьи самодуркой. Но она была от природы редко умна. От нее у меня вспыльчивость, в общем хорошее здоровье, не думаю, чтобы еще что–нибудь. Мой род по отцу и по матери быстро уходит в народ. Это прекрасно<…> Отец матери был помещик, статский советник, директор гимназии в твоем Чернигове,³ кажется, первый по открытии ее при Александре Первом. И имение его было в этой губернии, где–то около Новозыбкова. Но он был великоросс — Ростовцев по фамилии, значит, по роду ярославец. Отец его был смышленый торговец, нажившийся и давший детям образование в каких–то училищах Екатерины II, что для купца по тому времени было редкостью. Братья матери все были люди культурные, но правые: один был губернатором, другой попечителем округа, почти уже сановники.

Дед по отцу был бедный лесничий, а отец его крестьянин, по–видимому, литовец. У моего отца и у меня — литовский профиль. К этому надо добавить, что обе мои бабушки были польки<…> Есть портрет мамы в 31 год со мной. Мне был год (здесь Анатолий Васильевич ошибается: матери было 34 года, — И. Л.). Хороший мальчик. В глазах жадное и сообразительное любопытство.

Есть большая группа. Тут мне 4 года. Я — хорошенький, кроткий, умненький и поэтичный. Мой отец здесь менее удачен. Мать красива, но сильно располнела.

Есть портреты моего покойного брата по матери — П. В. Луначарского.

Ну, надо вернуться к Ит<альянской> Революции.⁴ Пока».⁵

Ошибки памяти, как известно, присущи всем воспоминаниям о детстве и юности, а Луначарский был «не в ладу» с датами, которых не проверял, и внес некоторую путаницу, ошибочно датируя почти все важные события своей жизни: год поступления в Цюрихский университет (получить копию матрикула, свидетельствующего о том, что Анатолий Васильевич поступил в этот университет не в 1893, а в 1895 году, любезно помог посол Швейцарии в СССР господин Аугуст Линдт), год возвращения в Россию вместе с братом Платоном и его женой — 1897 вместо 1898,⁶ год освобождения из ссылки — 1901 ⁷ вместо 1904,⁸ отъезд во вторую эмиграцию — 1906 вместо 1907 ⁹ и т. д. и т. п.

Свое исследование мы построили на тщательной проверке и документальном подтверждении воспоминаний, с одной стороны, и комментариях к биографиям и событиям — с другой. Для ясности изложения мы расскажем отдельно о трех ветвях родни Луначарского: со стороны матери — Ростовцевых, со стороны его юридического отца — Луначарских и о его родном отце — Александре Ивановиче Антонове, используя мемуарные и автобиографические материалы, справочные издания и письма, которых, к сожалению, очень мало.

1

Думается, что Анатолий Васильевич был неправ, считая, что унаследовал от матери лишь «вспыльчивость, в общем хорошее здоровье», которое, увы, оказалось сожженным непосильным трудом. В приведенном выше письме говорится о «редком уме» матери.

Официальные документы показывают, что и отец матери Яков Павлович Ростовцев ¹⁰ был отнюдь не просто «помещик», а, как указано в «Русском биографическом словаре», один из «образованнейших людей своего времени».¹¹ По–видимому, антипатия Анатолия Васильевича к правым взглядам Ростовцевых превалировала в данной им характеристике Я. П. Ростовцева.

Сведения о Якове Павловиче Ростовцеве мы нашли в нескольких изданиях. Наиболее полные — в уже упомянутом «Русском биографическом словаре» и в двух юбилейных изданиях: «Столетие Киевской первой гимназии. 1811–1911 гг.»¹² и «Столетие Черниговской гимназии. 1805–1905. Краткая историческая записка, составленная преподавателем истории и географии Черниговской гимназии М. Т. Тутолминым».¹³ Суммируя эти сведения, мы узнаем следующее. Родился Яков Павлович в 1791 году, в городе Острогожске Воронежской губернии (а не Ярославской, как полагал Анатолий Васильевич). Получив образование в Острогожском малом, затем в Воронежском главном народных училищах, он поступает вольнослушателем на юридический факультет Харьковского университета и оканчивает его с поистине поражающим объемом знаний. Его диплом приведен как в «Русском биографическом словаре», так и в статье юбилейного сборника Киевской гимназии. Он обучался «российскому языку, всеобщей и математической географии, российской и всеобщей истории, алгебре, геометрии, физике, естественной истории, архитектуре, механике, философии, естественному народному российскому и римскому правам, политической экономии, риторике, поэзии и эстетике, языкам: французскому, немецкому, латинскому и английскому, на что имел аттестат».

Любопытно, что, видимо, сам не подозревая об этом, Анатолий Васильевич пошел по стопам деда, став вольнослушателем Цюрихского университета, слушая по своему выбору лекции и в университетах Ниццы, Реймса, Парижа, и в Московском университете, по возвращении в Россию в 1898 году. В своих «Воспоминаниях из революционного прошлого» Анатолий Васильевич пишет:

«Занятия мои в Цюрихском университете, продолжавшиеся менее года, были очень плодотворны… Я завалил себя книгами по философии, по истории, социологии, и сам составил себе программу, комбинируя философское отделение факультета естественных наук, его натуралистическое отделение и некоторые лекции юридического факультета и даже Цюрихского политехникума. Важнейшими курсами в этой моей программе явились: анатомия у Мартина, физиология у Гауле, особенно физиология ощущений у Влассака, политическая экономия у Платтена. Но, разумеется, все отступало на задний план — в смысле моих университетских занятий — перед работами у Авенариуса…».¹⁴

Статья, посвященная Я. П. Ростовцеву в «Биографическом словаре», выделяет фразы из некролога о том, что он «никогда не переставал расширять круг своих познаний, занимаясь, кроме своего главного предмета — Русской словесности, — высшей математикой, ботаникой и медициной», что «Ростовцев принадлежал к образованнейшим людям своего времени», что «по выходе в отставку Ростовцев до того усиленно читал и днем и ночью, что потерял зрение».

Вся активная жизнь Якова Павловича была связана с народным просвещением. Окончив в 1814 году Харьковский университет, «великоросс» Ростовцев навсегда остался в Малороссии. Сначала он был «определен в Полтавскую гимназию учителем философии, экономии и словесности, а с 3 января 1820 года перемещен учителем философских наук в Киевскую гимназию», — сообщается в уже упоминавшейся статье в юбилейном издании «Столетие Киевской первой гимназии». Затем он стал старшим учителем русской словесности и логики. Автор подчеркивает преданность Ростовцева делу, его «старание» и выдающиеся успехи его учеников, среди которых, сказано в «Словаре», было много литераторов российских. Служба отмечалась благодарностями и орденом Анны III степени.

В 1839 году Яков Павлович назначается директором Черниговской гимназии и училищ Черниговской губернии. Он был не первым, как предполагал Анатолий Васильевич, а пятым директором гимназии. М. Т. Тутолмин отмечает наиболее важные приметы руководства того или другого директора. Деятельность Я. П. Ростовцева ознаменовалась открытием «благородного пансиона», а затем и «общей ученической квартиры», куда поступали «без различия по происхождению».¹⁵ Открытие интернатов для детей недворянского происхождения в 1844–1845 годах — безусловно акт демократичный.

В отставку Яков Павлович вышел в чине статского советника в январе 1846 года, а в августе последовал Указ Герольдии № 16893 о пожаловании ему потомственного дворянства. Этот указ, приведенный в справочнике «Родословная книга Черниговского дворянства»,¹⁶ дает исчерпывающую информацию о семье Ростовцевых: жене Марии Ивановне (девичья фамилия не указана, и была ли она полькой, установить трудно) и восьмерых детях: четырех сыновьях и четырех дочерях. Старший, Николай, родился в 1824 году, а младшая, Софья, — в 1843 Александра Яковлевна — седьмой ребенок, она родилась в 1842 году.

После отставки Яков Павлович, как пишет в письме Анатолий Васильевич, жил в своем «имении», где–то около Новозыбкова. Однако в «Биографическом словаре» сказано, что он умер в селе Злееве (сейчас село называется Великий Злеев Репнинского района Черниговской области). Оно расположено в 40–45 км от Чернигова и намного дальше от Новозыбкова. «Словарь» не указывает, что Ростовцев умер «в своем имении»; в нем говорится, что Я. П. Ростовцев скончался «в селе Злееве Городнянского уезда, в 1871 году, 12 ноября». Таким образом, и дворянство, и «имение» были заработаны добросовестной службой на поприще народного образования, о чем Анатолий Васильевич, видимо, не знал.

Брату матери, «почти сановнику», губернатору, также посвящена статья в «Русском биографическом словаре». Губернатором Витебской губернии и действительным тайным советником был второй сын Якова Павловича — Павел Яковлевич, родившийся в 1826 году.¹⁷ В каком университете или лицее учился Павел Ростовцев по окончании курса Черниговской гимназии, не указано, но в 1851 году он — «начальник газетного стола в Черниговском губернском правлении», что означает — главный редактор губернской газеты. С 1855 года был несколько лет в отставке и возобновил службу уже в Петербурге, в Министерстве внутренних дел, сначала столоначальником в III Отделении Департамента общих дел,¹⁸ а затем начальником I Отделения того же департамента. В ноябре 1869 года назначен Витебским губернатором. На этой должности Павел Яковлевич оставался до 1880 года. Умер он в 1882 году.

Если Якову Павловичу посвящена большая статья, написанная тепло и уважительно, то о губернаторе дана лишь сухая справка. Ясно, что он был человек неинтересный, чиновник, составивший себе карьеру на службе в Министерстве внутренних дел.

Одаренным человеком был третий сын Якова Павловича — Иван, бывший на пять лет моложе Павла, Литературы о нем больше, чем об отце, приведены библиографии его научных работ, главным образом переводы и комментарии латинских авторов. Статья о нем в книге «Столетие Киевской первой гимназии»¹⁹ — дифирамб его талантам педагога, ученого, организатора. Он окончил историко–филологический факультет императорского Университета св. Владимира в Киеве. Начал педагогическую деятельность учителем латинского языка в Белоцерковской гимназии, но вскоре был «перемещен» в Киев, сначала во Вторую, а затем в Первую Киевскую гимназию. В 1851 году двадцати летний учитель получает степень кандидата за рассуждение «Exponantur cognitiones, quibus opus si uti fabulas erentii lecturis». За эту же работу удостоен золотой медали. Список ученых трудов И. Я. Ростовцева насчитывает десяток названий. Он был инициатором и участником перевода «Римской истории» Тита Ливия, «Избранных речей Цицерона», сочинения чешского ученого Фр. Велишского «Быт греков и римлян». Все это характеризует Ивана Яковлевича Ростовцева как серьезного ученого, а его продвижение по службе — как незаурядного педагога и организатора, человека государственного.

В Первой Киевской гимназии Иван Ростовцев преподает латынь, а в Киевском институте благородных девиц — русский язык. В 1859 году он командируется «с научными целями» за границу на два года. Дальнейшая его карьера такова: директор училищ Волынской губернии, начальник Житомирской женской гимназии, окружной инспектор Киевского учебного округа, помощник попечителя округа. Служба идет блестяще: императрица жалует ему перстень с бриллиантом, он получает благодарности начальства, ордена, чины. В 1874 году Иван Яковлевич — действительный статский советник, кавалер ордена Анны I степени, Владимира II степени и черногорского ордена Даниила I первой степени. Иностранным орденом он награжден как член совета Киевского славянского благотворительного общества «за услуги на поприще школьного образования славян».

В 1887 году он командируется в Петербург членом комитета «для выработки новых правил по заведованию училищами в тех районах, где не введены земские учреждения». Затем в течение года (1889–1890) Иван Ростовцев — председатель историко–филологической испытательной комиссии при Казанском университете. 31 января 1890 года он назначен попечителем Оренбургского учебного округа в чине действительного тайного советника.

Если Иван Яковлевич значительно более преуспел в карьере, чинах и орденах, чем его отец, то младший сын. Ивана Яковлевича Михаил стал ученым с мировым именем (хотя его общеисторическая концепция отмечена перенесением в древнюю историю классовых категорий нового времени и не стала общепризнанной).

В 1916 году Российская Академия наук избрала своим действительным членом крупнейшего историка античности и археолога, 46–летнего Михаила Ивановича Ростовцева. Он был членом многих академий и научных обществ, почетным доктором ряда университетов мира. Как сообщает посвященная ему статья В. И. Кузищина в 3–м издании Большой советской энциклопедии, Ростовцев в 1928–1937 годах возглавлял раскопки Дура–Европос — города на среднем Евфрате, основанного царем Селевком I Никатором около 300 лет до нашей эры. В статье отмечается, что «общая концепция развития греко–римского мира, изложенная Ростовцевым в его обобщающих трудах по социальноэкономической истории эллинизма и Рима, является модернизаторской (она строится на признании существования в древности капитализма, предприимчивой греческой и римской буржуазии, пролетарских революций»).²⁰

Октябрьской революции видный член партии кадетов, человек правых взглядов Михаил Иванович Ростовцев не принял. В 1918 году он эмигрировал из России.

С 1920 года и до конца жизни (1952 год) он жил в США и был профессором сначала в Мэдисоне, а с 1925 года — в Йельском университете в Нью–Хейвене.

Не сохранилось документальных свидетельств о встречах Анатолия Васильевича с двоюродным братом, но формулировка письма 1922 года «Ростовцевы все были люди правые», конечно, включает Михаила Ивановича. Как вспоминает И. А. Сац, в 20–е годы М. И. Ростовцев выступал с яростными нападками на Советский Союз и, в частности, на Анатолия Васильевича.

Остальные члены семьи Ростовцевых, кроме старшего брата Михаила Ивановича — Бориса, юриста, статского советника, помощника управляющего Московской главной складочной таможней, — в официальных справочных изданиях не упоминаются.²¹

Все, что написано нами о Ростовцевых, имеет целью показать, что мать Анатолия Васильевича происходила из семьи с культурными традициями, высоким уровнем образования, оставившей след в деле народного просвещения и науки в России.

Александра Яковлевна, надо полагать, не получила регулярного образования. Женская гимназия в Чернигове была открыта лишь в 1865 году, а в списках окончивших Киевскую женскую гимназию она не значится. Конечно, опытный педагог, человек энциклопедических знаний, Яков Павлович мог заменить дочерям преподавателей, дать домашнее образование, тем более что Александра Яковлевна, как пишет Анатолий Васильевич, была «редко умна» от природы и, судя по его воспоминаниям, — довольно широких взглядов и большой начитанности.

Замуж она вышла за стряпчего по уголовным делам Черниговского губернского правления, коллежского асессора Василия Федоровича Луначарского. Василий Федорович был побочным сыном помещика Федора Евстафьевича ²² Чарнолуского, представителя старого дворянского рода. В книге Г. А. Милорадовича «Алфавитный список дворянских родов Черниговской губернии» фамилию Чарнолуских мы нашли в части, названной «Древние благородные дворянские роды, доказательства дворянского достоинства которых восходят за 100 лет, но благородное течение покрыто неизвестностью».²³

Рано овдовев, Федор Чарнолуский сошелся с крепостной девушкой, которая родила ему двух сыновей и дочь. Мать стала вольноотпущенной и, видимо, получила хорошее материальное обеспечение. Детям была дана фамилия «Луначарские». Фамилия Луначарский — «перевертыш» фамилии Чарнолуский. Примеров подобного «перевертывания» (исключение или замена слогов и букв, «синтез» тех же слогов в ином порядке) — множество. Этому вопросу посвящена специальная литература, и мы не будем на нем останавливаться.²⁴

Историю происхождения второй, побочной семьи Федора Евстафьевича Чарнолуского мы почерпнули из уже цитированных воспоминаний Льва Михайловича Луначарского.²⁵ Документирована она лишь косвенно: по воспоминаниям членов семьи и сотрудников Анатолия Васильевича, он называл Владимира Ивановича Чарнолуского (1865–1941)²⁶ — известного ученого–библиографа, историка педагогики, видного деятеля просвещения — своим «кузеном». «Я теперь много работаю с моим „знаменитым“ кузеном В. И. Чарнолуским. Мне с ним хорошо, хотя по партийной принадлежности он н. с.», — писал Анатолий Васильевич Анне Александровне (первой жене) в октябре 1917 года из Петербурга. Это значит, что Анатолий Васильевич признавал принадлежность Луначарских к «роду» Чарнолуских.

Ф. Е. Чарнолуский умер, когда дети были маленькими, но мать дала им хорошее образование. Оба сына — Василий и Павел — окончили Черниговскую гимназию, а Василий Федорович — и юридический факультет Нежинского лицея.²⁷ Видимо, в том, что Василий Федорович оказался студентом Нежинского лицея, сыграло свою роль и доброе отношение родственников (Чарнолуских) ко второй семье его отца, и способности его к наукам.

Гимназистом Василий Федорович был во времена директорства Я. П. Ростовцева, а молодые Ростовцевы учились кто на несколько лет старше, а кто младше его. Учеников в классах было очень мало, и мальчики, конечно, хорошо знали друг друга, а может быть, и дружили. Так или иначе, знакомство Василия Федоровича с семьей Якова Павловича Ростовцева началось с детства.

По окончании Нежинского лицея В. Ф. Луначарский возвращается в Чернигов. Его служба началась в губернском правлении, где служил в то время и Павел Ростовцев. Не он ли был другом Василия Федоровича и не через него ли возобновилось знакомство Луначарского с семьей Ростовцевых? Это не исключено. Через несколько лет Александра Яковлевна стала «барышней на выданьи». Что же касается Василия Федоровича, то его незаконнорожденное происхождение не помешало ему сделать служебную карьеру, создать себе прочное положение в Чернигове. Василий Федорович Луначарский, юрист, стряпчий по уголовным делам, надворный советник, в 35 лет женится на 19–летней Александре Яковлевне Ростовцевой. В 1862 году у них родился сын — Михаил. Затем еще два сына — Платон (1865) и Яков (1869).

Как вспоминает Лев Михайлович Луначарский, Василию Федоровичу было «трудно» с Александрой Яковлевной. Она была капризна, взбалмошна, своевольна. Жили они, как, видимо, слышал Лев Михайлович от отца, не очень–то дружно. По его же свидетельству, Василий Федорович был человек мягкий, доброжелательный. Мы не встречаем у Анатолия Васильевича ни одного слова о нем, хотя в 1899 году он был вынужден пользоваться гостеприимством Василия Федоровича. Это связано с «московским делом»²⁸ — арестом в Москве большой группы революционеров, 26 человек. В их числе был и А. В. Луначарский, арестованный 13 апреля 1899 года. Вскоре он был выпущен, так как серьезных улик против него не оказалось. Однако 24 мая когда Анатолий Васильевич, по настоянию полиции покинувший Москву, жил у матери в Киеве, он был арестован вторично и препровожден в Москву, в одиночную камеру Таганской тюрьмы. Выпущен он был 8 октября. На этот раз полиция выдала пропуск не в Киев, а в Полтаву, к месту жительства «отца».

10 октября Анатолий Васильевич приехал в Полтаву и в тот же день уехал в небольшую усадьбу Василия Федоровича Луначарского в деревне Супруновка. В. Ф. Луначарский в то время был уже в отставке, в чине действительного статского советника. Как ни мало пробыл там Анатолий Васильевич, чуть меньше двух месяцев, он должен был общаться с Василием Федоровичем. Но об этих двух месяцах нет упоминания в мемуарных набросках.²⁹

Есть еще деталь, свидетельствующая о юридической связи Анатолия Васильевича с Василием Федоровичем. 31 мая 1899 года Указом Герольдии Василий Федорович был утвержден в потомственном дворянстве. Как значится в «Продолжении списка потомственных дворян, изданного Полтавским депутатским собранием в 1898 году» (Полтава, 1901), дворянство получил Василий Федорович, «его жена Александра Яковлевна и их дети: Анатолий, Николай». О старших сыновьях Указ не упоминает, хотя Платон Васильевич и Яков Васильевич в документах 1901 года писали, что они «потомственные дворяне».³⁰

Таким образом, Анатолий Васильевич получил дворянское звание «как раз вовремя». Ведь по законам Российской империи «дворянин свободен от всякого телесного наказания как по суду, так и во время содержания под стражею».³¹ «Вовремя» потому, что именно с 1899 года начались для Луначарского аресты, тюрьмы, ссылки. В полицейских донесениях неукоснительно указывалось, что «поднадзорный» или ссыльный — дворянин. И хотя полицейских преследований это обстоятельство ни в коей мере не уменьшало, все же избавляло от кулаков «блюстителей порядка».

2

Возвратимся снова в Чернигов, где мирно или не очень мирно 6 лет живут супруги Луначарские, заметные в городе люди, принадлежащие к коренным, видным семьям.

В 1868 году в Чернигов назначается новый управляющий контрольной палатой, статский советник Александр Иванович Антонов. Ему 39 лет и, судя по фотографиям, запечатлевшим его в 47–48 лет, он был крупный, импозантной внешности человек, с умным и добрым лицом. Об Александре Ивановиче сохранилось очень мало объективной информации. Найти подтверждение его литовскому происхождению нам пока не удалось. Помощь в этом разыскании любезно обещал профессор Лев Иванович Владимиров, заведующий кафедрой библиотековедения Вильнюсского университета, которого, как он написал в ответном письме автору настоящей статьи, «серьезно заинтриговали» строки из письма Анатолия Васильевича.

Лесничих (вспомним, что в письме Анатолия Васильевича сказано: отец А. И. Антонова был «бедным лесничим») по фамилии Антонов в «Адрес–календаре», который мы просмотрели с 1818 года, не значится.³² Нами обнаружено два «Ивана Антонова»: Иван Казимирович, коллежский секретарь, учитель фехтования в Полоцком кадетском корпусе Западного военно–учебного округа, и Иван Ильич, тоже коллежский секретарь, служивший исправником в уездном суде Псковской губернии.

Конечно, считать дедом Анатолия Васильевича Ивана Казимировича Антонова, по–видимому, литовца или поляка, — заманчиво. А то, что он был не лесничим, а учителем фехтования, можно отнести за счет или ошибки памяти, или того, что до Полоцкого кадетского корпуса Иван Казимирович служил лесничим. Но… это предположение ставится под сомнение послужным списком самого Александра Ивановича Антонова, а, как ни странно, просмотрев «Адрес–календарь» за 60 лет, мы не нашли его полных тезок.

Первое упоминание об Александре Ивановиче Антонове содержит «Адрес–календарь. Роспись всем чинам государства» за 1847 год. Он служит в городе Петропавловске Тобольской губернии в «Отдельном управлении сибирскими киргизами», в его «Пограничном управлении», в чине коллежского секретаря. Вряд ли 18–летнего юношу, окончившего среднее учебное заведение (об этом свидетельствует его чин), родители могли отправить из Полоцка служить поистине за тридевять земель. А Иван Казимирович Антонов еще долго учил фехтованию кадетов.

В Управлении «сибирскими киргизами» Александр Иванович прослужил семь лет. В 1850 году он — «исправляющий должность титулярного советника».³³ Но с 1854 года имя его исчезает из «Росписи» и появляется снова только в 1860 году. Теперь А. И. Антонов «асессор, титулярный советник Палаты государственных имуществ Воронежского губернского правления».³⁴

Какой вывод можно сделать из этих сведений? Сын «бедного лесничего», окончив училище или гимназию в 18 лет, начинает служить в крошечном городке, до 1807 года — крепости, в «медвежьем углу» Западной Сибири, по современной географии, в Северном Казахстане. Как он попал туда? Скорее всего, в Тобольской или Томской губернии жили его родители, возможно, ссыльные из Литвы после революционных волнений 30–х годов. Прослужив 6 или 7 лет (1847–1853), Александр Иванович Антонов вольноопределяющимся или по мобилизации отправляется «на театр военных действий» (война объявлена в октябре 1853 года). Об этом свидетельствует медаль «В память войны 1853–1856 гг.», которой он был награжден.

Сведения о наградах содержат два документа, хранящихся в Государственном архиве Горьковской области: «Сведения о личном составе Нижегородской Контрольной Палаты» — подписаны 14 марта 1880 года за № 1004 (ф. 5, оп. 1, д. 10096, л. 11), и «Именной список классным чинам Нижегородской Контрольной Палаты» — составлен 13 ноября 1880 года (ф. 5, оп. 49, д. 10098, л. 802). Оба документа подписаны действительным статским советником А. И. Антоновым.

В графе «Знаки отличия» отмечено, что Александр Иванович был кавалером орденов Св. Анны II степени, Св. Станислава II степени с императорской короной и был награжден медалью «В память войны 1853–1856 гг.».

В «Сведениях…» он указывает, что «в службе» с 1850 года, «октября 3 дня», а в «настоящей должности» (т. е. в должности управляющего контрольной палатой) — с 22 февраля 1867 года. Здесь расхождение с «Росписью» на год — ведь, как мы помним, в «Росписи» началом его службы управляющим контрольной палатой в Чернигове значится 1868 год. Но надо иметь в виду, что официальные росписи составлялись и издавались в декабре или январе, а назначение было получено в конце февраля. Указание же на то, что в службе с 1850 года, вызывает недоумение, так как, приходится повторить еще раз, полных тезок Александра Ивановича Антонова в «Росписи» не обнаружено. Может быть, Антонов считал себя «в службе» со дня производства в должность исполняющего обязанности титулярного советника? Это произошло, судя по «Росписи», именно в 1850 году. Так или иначе, но даже если удасться когда–нибудь уточнить этот пункт, он не является принципиальным для настоящей работы. Нас прежде всего интересуют события, происходившие после 1867 года.

Дабы не прерывать логики повествования и не имея документов, подтверждающих или опровергающих автобиографические данные А. И. Антонова, сообщенные им через 30 лет, позволю себе высказать предположение, что «найденный» в «Росписи» 1847 года молодой чиновник и есть интересующее нас лицо.

Продолжаем. Война окончилась в марте 1856 года, следовательно, до начала службы Антонова в Воронеже прошло около 5 лет (а то, что Антонов был переведен в Чернигов из Воронежа, сомнений не вызывает). Срок достаточный для получения высшего образования, которое Александр Иванович Антонов безусловно имел, ибо его продвижение по службе и чинам иначе было бы невозможно.

В Воронеже Александр Иванович служил тоже семь лет, после чего был переведен в Чернигов на должность управляющего контрольной палатой, уже в чине статского советника.

Надо сказать, что учреждения Государственного контроля были наделены большими полномочиями, расширенными при Александре II. В юбилейном издании «Государственный контроль. 1811–1911» подчеркнуто, что главный контролер имел «права и обязанности, равные прочим министрам»,³⁵ а контрольные палаты в губерниях должны были проверять «по документам и на месте все операции денежные и материальные всех без изъятия отраслей государственного управления».³⁶ Контрольные палаты были учреждены в губерниях в 1866 году.³⁷ Должность управляющего контрольной палатой была «крупным постом», как пишет Анатолий Васильевич, и требовала, конечно, высшего образования, скорее всего юридического.

Знакомство Александры Яковлевны и Александра Ивановича должно было состояться быстро, ведь они были людьми одного круга. Ну, а затем пришло большое чувство. Нельзя без писем, дневников, мемуаров пытаться реконструировать события, однако то, что три года, проведенные Антоновым в Чернигове, были насыщены драматическими событиями, — очевидно. Начинавшийся или начавшийся роман Александры Яковлевны с Антоновым невозможно было скрывать в небольшом городе, а быть может, что более вероятно, она и не хотела счастья тайком, урывками, рядом с мужем. Это было совсем не в ее характере. Но прежде всего, чувство к Александру Ивановичу не было мимолетным. Она полюбила глубоко и страстно и ради своей любви была готова на борьбу, на любые жертвы.

Провинциальное общество не могло пожертвовать «моральными устоями», и, судя по дальнейшим событиям, вся история приобрела скандальный характер.

К тому же мы не знаем, был ли женат А. И. Антонов. Да это и не меняет сути дела, а лишь усугубляет скандальность возникшей ситуации.

В 1870 или 1871 году и мужа, и возлюбленного переводят из Чернигова. Василий Федорович назначается членом Окружного суда в Полтаву,³⁸ Александр Иванович совсем не упоминается в «Адрес–календаре» ни за этот год, ни за два последующих. Только в 1874 году А. И. Антонов вновь на службе. Он — управляющий контрольной палатой в Пскове.

Полтава — Псков, казалось бы, столь далекое для того времени расстояние, неприятности по службе… Те, кто решал все это, надеялись на «излечение». Но нет. В Полтаве, как свидетельствует Лев Михайлович Луначарский, Александра Яковлевна «разъехалась» с мужем. Не развелась, но стала жить с детьми отдельно от него.

23 ноября 1875 года, в Полтаве,³⁹ родился Анатолий Васильевич, «разительно» похожий на Александра Ивановича Антонова. Значит, несмотря на разлуку, роман не прервался. Рождение Анатолия Васильевича, надо полагать, не афишировалось. В его метрике записано, что «восприемниками» были его 13–летний брат Михаил и «австрийская подданная Анна Францевна Эммерлин».⁴⁰ Гувернантка? Скорее всего, да.

Александре Яковлевне 33 года. Она зрелый человек и борется с поразительной отвагой за свое счастье, отлично понимая последствия этой борьбы, игнорирует сплетни и пересуды. Через три года после Анатолия родился Николай, тоже сын Антонова и тоже при крещении записанный отчеством и фамилией Луначарского. Она так и не была разведена с Василием Федоровичем, а брак с Александром Ивановичем — не узаконен. Однако это не помешало Александре Яковлевне стать «счастливой женщиной», как вспоминает Анатолий Васильевич.

В конце 1879–го или начале 1880 года А. И. Антонова переводят в Нижний Новгород, также управляющим контрольной палатой, и Александра Яковлевна с детьми переезжает к нему и живет в его доме. (Дом этот сохранился до наших дней). Об этом периоде жизни рассказывает Анатолий Васильевич в «Воспоминаниях из революционного прошлого». Правда, в них прямо не сказано, что Александр Иванович Антонов — отец Анатолия Васильевича, но все воспоминания об Александре Ивановиче проникнуты горячей любовью и уважением.

Вспомним первую же фразу: «Детство мое прошло под сильным влиянием Александра Ивановича Антонова, который хотя и был действительным статским советником и занимал пост управляющего контрольной палатой в Н. — Новгороде, а потом в Курске ⁴¹ — был радикалом и нисколько не скрывал своих симпатий к левым устремлениям».⁴²

Можно напомнить, что свои первые статьи Анатолий Васильевич подписывал «Г. Антонов» и «Антонов».⁴³

О том, что Александр Иванович Антонов — его родной отец, Анатолий Васильевич написал в автобиографии для Института Ленина,⁴⁴ которая при жизни Луначарского не публиковалась. Выдержки из нее, насколько нам известно, впервые были опубликованы Ф. Н. Олещуком.⁴⁵

Вот что читаем в этой автобиографии:

«Родился в 1875 году 24 ноября (по метрике 23–го, — И. Л.) в г. Полтаве. 3–летним ребенком (в 1879 году Анатолию Васильевичу было не 3, а 4 года, — И. Л.) я переехал оттуда в Н. — Новгород, где жил и воспитывался под руководством, моего родного отца (я ношу фамилию мужа моей матери) А. И. Антонова, управляющего контрольной палатой. Это был человек радикальных настроений, несмотря на крупный пост, который он занимал. От него я получил первый толчок к атеизму и революционно–демократическому воззрению на окружающее. А. И. Антонов умер, когда мне было около девяти лет, и после короткого пребывания в Москве, где последовала его смерть, семья моя переехала в Киев».⁴⁶

Прокомментируем последнюю фразу и уточним даты. В издании «Московский некрополь» (т. 1. СПб., 1907) мы находим запись о смерти Александра Ивановича 2 сентября 1885 года и указание, что Антонову было 56 лет (Александра Яковлевна похоронила его на Пятницком кладбище). Эта информация позволила нам установить дату рождения Александра Ивановича и предпринять поиск его послужного списка.

Утверждение Анатолия Васильевича: «… после короткого пребывания в Москве… семья моя переехала в Киев», — может быть, не совсем точно. Как нам сообщили в Полтаве в 1975 году работники просвещения и историки, есть свидетельства (главным образом воспоминания, сохранившиеся в семьях коренных полтавчан, так как архивы погибли во время войны), что из Москвы Александра Яковлевна с детьми ненадолго приезжала в Полтаву.⁴⁷ Но документально это не подтверждено, а сам Анатолий Васильевич об этом ничего не пишет.

В Киеве было куплено «владение» — двухэтажный каменный дом на Трехсвятительской, 16 (ныне Десятинная ул., 11).⁴⁸

Многих исследователей удивляет, что Анатолий Васильевич так поздно, в 20 лет, окончил гимназию. Мы думаем, что изложенные здесь события дают ответ на то, почему Луначарский так поздно поступил, а следовательно, и окончил гимназию, хотя, как он пишет, однажды «оставался на второй год». Но потеряны были два года.

Закончить рассказ о трудной судьбе Александры Яковлевны, о той метаморфозе, которая произошла с нею после потери любимого человека, мы предоставим самому Анатолию Васильевичу.

«Мои ранние годы были счастливыми годами. Отец и мать были людьми живыми и смелыми. Оба могли быть хорошими актерами, и совсем крошечным мальчиком я сиживал, свернувшись клубком в кресле, до позднего часа ночи, слушая, как отец читает моей матери Щедрина, Диккенса, „Отечественные записки“ и „Русскую мысль“. Но счастье продолжалось не долгие годы. Отец в результате неудачной операции умер, и мать, тяжело переживавшая эту потерю, из счастливой, остроумной, радостной женщины становилась все более и более угрюмой, замкнутой и истеричной. Прирожденная властность характера приобретала характер деспотичности.

Особенно страдал от ее „нрава“ я, потому что был похож на своего отца как физически, так и мягкостью, ласковостью характера, был ее любимцем, что заставляло ее относиться ко мне с особенно ревнивым и мучительным чувством. Ее характер день ото дня делался все тяжелее и тяжелее, но это, однако, не мешало мне не только ее любить, но даже быть в известной степени в нее влюбленным.

Наш дом, который при отце отличался своей культурностью и демократичностью отношений, все более и более становился домом „помещицы“ с приживалками, донесениями, подхалимством, человеконенавистничеством. Моя внутренняя жизнь все более и более отчуждалась от матери. Я замыкался. И все больше и больше начал искать общества на стороне, появилась потребность в обществе товарищей.

Здоровье у меня было неплохое, только близорук я был, и это мешало мне до 15 лет, когда мне разрешили надеть пенсне. Мой брат Коля был на три года младше меня. Мы иногда ссорились, но в общем жили дружно. Большой интерес у меня был ко всему: людям, книгам, природе. Очень сильно развитая фантазия, побудившая меня без конца рассказывать небылицы, в которых я был героем, — все это делало жизнь в детстве интересной.

Но были и большие недочеты. Мать не заботилась о моем физическом воспитании. Я не занимался никаким спортом, даже коньками. Это сделало меня на всю жизнь слишком комнатным человеком, неженкой. Затем у меня было немало бурных впечатлений от странной и нелепой жизни матери».⁴⁹

Это написано в автобиографии, не публиковавшейся при жизни Анатолия Васильевича. К определениям «странная», «нелепая» можно добавить еще одно — одинокая жизнь матери. Конечно, Александра Яковлевна сама обрекла себя на одиночество. Она не любила окружающих, а окружающие не любили ее. Сыновья, кроме младшего, Николая, которого мать даже забрала из гимназии, чтобы он постоянно был с ней, приезжали к ней только по необходимости: Платон и Анатолий — в ссылку «по месту жительства престарелой матери». Яков признается Анатолию Васильевичу в письме от 1 апреля 1908 года, что ездил к матери, которую «не видел 10 или 12 лет».⁵⁰ Даже не помнил точно! Но и этот визит был вынужденным: мать просила его приехать для деловой консультации, как юриста.

В ее завещании (о нем сохранилась переписка, главным образом письма Якова Васильевича, который вел все дела как адвокат) есть один интересный пункт. 4 февраля 1915 года он пишет: «В начале января ездил в Петербург и передал в Женский медицинский институт денежные бумаги, завещанные <ему> мамой».⁵¹ Причина этого завещательного распоряжения не комментируется.

По–видимому, «владение» в Киеве было приобретено на деньги, оставленные Александром Ивановичем, так как, оделив всех сыновей незначительной суммой «денежных бумаг», дом Александра Яковлевна завещала двум сыновьям Антонова — Анатолию и Николаю. В «Воспоминаниях из революционного прошлого» Анатолий Васильевич пишет об этих годах: «Я ни на минуту не покидал политической позиции: я все время продолжал устную и письменную борьбу за интернационализм. Однако обе газеты, в которых я участвовал, — „День“ и „Киевская мысль“, под благовидными предлогами отказались от столь опасного сотрудника. Пожалуй, я с семьей мог бы при существовавшей тогда дороговизне совсем помереть с голоду, но к этому времени я получил небольшое наследство и при поддержке моих друзей я перемогался».⁵²

Сумма наследства, как следует из письма Якова Васильевича, — семь тысяч в бумагах «Петербургского акционерного общества». Эту «долю» Анатолия Васильевича Яков Васильевич перевел в Швейцарию, сокрушаясь в письме по поводу низкого курса рубля и малости денег во франках. Из его писем видно (письма к нему Анатолия Васильевича не обнаружено), что Анатолий Васильевич настаивал на продаже дома, объяснял, что ему не на что жить, просил дать взаймы, впредь до продажи дома. Тянул с этим Николай. Мотивы его нежелания продавать дом и выручить из бедственного положения Анатолия Васильевича становятся ясны из одного письма Якова Васильевича. Но об этом ниже.

3

Мы рассказали о родителях Анатолия Васильевича, перипетиях их жизни, драматических событиях, наложивших большой отпечаток на всю семью, на становление личности Анатолия Васильевича.

Теперь очередь за вторым поколением, пятью братьями Луначарскими. Проследим за их судьбами и взаимоотношениями.

Старший — Михаил Васильевич — учился в Московском университете, окончил юридический факультет и с 1884 года начал служить в Петербурге, в департаменте Государственного контроля, в отделе, ведающем железными дорогами. Природа наделила его прекрасным баритональным басом, и в 1896 году он окончил Петербургскую консерваторию по классу С. И. Габеля. Однако музыкой занимался как любитель, хотя был очень хорошим и даже известным певцом.⁵³ Как пишет И. А. Сац во вводной статье к сборнику статей А. В. Луначарского «В мире музыки», Михаил Васильевич «был зрелым музыкантом и хорошим певцом. Н. А. Римский–Корсаков посвятил ему в 1895 году романс „Медлительно влекутся дни мои…“ и называет его имя в числе постоянных посетителей своих домашних вечеров… На одном из вечеров у Римского–Корсакова в 1897 году он исполнил с Г. А. Морским (партию оркестра играл на фортепиано Ф. М. Блуменфельд) „Моцарта и Сальери“, среди слушателей были Стасов, Лядов, Глазунов, М. Беляев… В апреле 1895 года силами Общества (Санкт–Петербургского общества музыкальных собраний, председателем которого был II. А. Римский–Корсаков, — И. Л.) была впервые поставлена „Псковитянка“ в новой редакции — с М. В. Луначарским в роли Юрия Токмакова. В 1896 году он был первым исполнителем партии Бориса Годунова в повой редакции и под управлением Н. А. Римского–Корсакова. Известен одобрительный отзыв Ф. И. Шаляпина об исполнении М. В. Луначарским роли Бориса Годунова».⁵⁴

И все–таки столь блистательные успехи на музыкальном поприще не побудили Михаила Васильевича бросить службу и сделаться профессиональным певцом. На службе он к этому времени также достиг больших успехов, высокого положения. В 1897 году Михаил Васильевич — «чиновник особых поручений при Государственном контролере», коллежский асессор, он имеет ордена Анны II степени, Станислава II степени и «командирован в контрольную палату Николаевской железной дороги».⁵⁵ Последние годы жизни Михаил Васильевич провел в деревне Супруновка под Полтавой, унаследовав дом отца. Приезжая в Москву, Михаил Васильевич дружески встречался с Анатолием Васильевичем. Умер в Москве, в 1929 году.

О взаимоотношениях Михаила с Анатолием Васильевичем сохранилось мало материалов. Из письма Якова Васильевича следует, что Михаил Васильевич по просьбе Анатолия Васильевича посещал редакции, в которых сотрудничал Анатолий Васильевич, получал и пересылал его гонорары.

Наиболее близок по своим политическим взглядам Анатолию Васильевичу был второй сводный брат — Платон Васильевич Луначарский, человек трагической судьбы и, так же как и старший брат, большой одаренности. Он окончил медицинский факультет Московского университета и был оставлен ординатором психиатрической клиники при университете. Согласно воспоминаниям Льва Михайловича Луначарского, работая студентом в анатомическом театре, Платон Васильевич «заразился трупным ядом», что послужило причиной его длительной тяжелой болезни: у него развилась контрактура правой руки — не разгибался локтевой сустав. Сейчас мы знаем, что заражение «трупным ядом» невозможно, однако стафилококковое заражение вполне вероятно. Именно эту картину и подтверждает развитие болезни Платона Васильевича. Инфекция проникла в мозг, вызвала абсцесс, или «нарыв в мозге»), как сообщает Лев Михайлович. В 1893 году Платон Васильевич (уже тогда состоявший под надзором полиции)⁵⁶ с женой Софьей Николаевной (урожденной Черносвитовой, родом из Тулы, по образованию домашней учительницей) уехал лечиться во Францию. Там его оперировал знаменитый хирург, однако в 1896 году положение его было критическим. Произошло это в Ницце в начале осени, судя по времени отъезда Анатолия Васильевича из Цюриха, где он тогда учился.

В цитированной выше автобиографии есть такие строки: «Мои университетские занятия неожиданно прервались. Тяжело заболел в Ницце мой брат Платон… Я провел 5 месяцев в Ницце, затем около полугода в Реймсе и около года в Париже, спасая жизнь брата. Все это время, конечно, я интенсивно работал… В это время на меня имела довольно большое влияние жена моего брата, С. Н. Луначарская (позднее Смидович)».⁵⁷

В «Воспоминаниях из революционного прошлого» Анатолий Васильевич рассказывает о болезни Платона Васильевича, необходимости, бросив университет, ухаживать за ним и о том, что в 1896 году ненадолго возвращался в Россию. Как указывает Н. А. Трифонов, составитель сборника «Воспоминания и впечатления», в книге А. В. Луначарского «Великий переворот» (1919) о возвращении в Россию сказано: «… для отбывания воинской повинности. Ввиду моей крайней близорукости — я был от нее освобожден».⁵⁸

Надо полагать, что здесь Анатолий Васильевич путает год. Скорее, этот приезд мог быть в 1897 году, о чем свидетельствует и дальнейший текст, и предшествующий: «Провел 5 месяцев в Ницце», «около полугода в Реймсе», а уехал из Цюриха в конце лета или начале осени. В «Автобиографической заметке» 1907 года есть упоминание о том, что смерть Авенариуса Анатолий Васильевич пережил в Цюрихе (Р. Авенариус умер 18 августа 1896 года).⁵⁹ Следовательно, приезд в Россию мог быть лишь через год — в 1897 году. На это указывает и фраза о том, что вернулся в Париж (а не в Ниццу или Реймс) «в этот раз уже ненадолго».⁶⁰ И дальше: «Здоровье моего брата, уход за которым составлял одну из главных моих забот, позволяло переезд его в Россию. Он (Платон Васильевич Луначарский) и жена его Софья Николаевна придерживались раньше полутолстовских, полу народнических взглядов, но под моим влиянием прониклись марксистскими идеями и вошли в социал–демократическую партию. Несмотря на то, что брат мой был разбит параличом и тяжело ходил, опираясь на палку, он горел нетерпением вместе со мной начать практическую революционную работу. О том же мечтала его жена. В 1897 году мы вернулись в Москву…»⁶¹

На самом деле в сентябре 1898 года. Подтверждением служит прошение Анатолия Васильевича допустить его к слушанию лекций в Московском университете и необходимое для этого свидетельство полиции о благонадежности. Оно было выдано за подписью московского обер–полицмейстера 29 сентября 1898 года. Это же время приезда указывает в своих мемуарах С. Н. Луначарская–Смидович, да и сам Анатолий Васильевич называет 1898 год в ранних автобиографиях.

Подробно участие Анатолия Васильевича, Платона Васильевича и Софьи Николаевны в «Московском деле», когда по доносу провокаторши Серебряковой были арестованы в 1899 году члены Московского комитета РСДРП, — освещено в исследовании Н. А. Трифонова и И. Ф. Шостак.⁶² Анатолий Васильевич был арестован 13 апреля 1899 года, а Платон Васильевич и Софья Николаевна — через два года, в 1901 году, в ночь на 1 марта 1901 года. 26 сентября Платон Васильевич, а 8 октября Софья Николаевна были высланы в Тулу.⁶³ В трехтомном издании «Переписка В. И. Ленина и редакции газеты „Искра“ с социал–демократическими организациями в России. 1900–1903» есть справка, посвященная Софье Николаевне Луначарской. Указано, что она была выслана в Тулу по месту жительства родителей в 1901 году и вновь арестована в Туле 21 апреля 1902 года.⁶⁴

В 1903 году Софья Николаевна и Платон Васильевич были высланы в Киев, к Александре Яковлевне, в доме которой они с дочерью Татьяной жили до смерти Платона Васильевича, последовавшей в декабре 1904 года (по воспоминаниям Л. М. Луначарского). После второго съезда РСДРП оба супруга — большевики, и надо думать, что только тяжелая болезнь помешала Платону Васильевичу стать активным деятелем партии. Крупным партийным работником стала его вдова, по второму браку с Петром Гермогеновичем Смидовичем — Софья Николаевна Смидович. К сожалению, биографическая справка в упомянутом трехтомнике грешит неточностью, когда сообщает, что после Октябрьской революции Софья Николаевна «работала в области просвещения». Здесь перепутаны биографии двух женщин, носивших одинаковые имена, отчества и фамилии. Дело в том, что и жену младшего из братьев Луначарских, Николая Васильевича, также звали Софьей Николаевной. Она действительно была учительницей и работала после революции в различных органах просвещения сначала в Киеве, а затем в Москве.

После Февральской революции Софья Николаевна Луначарская–Смидович была секретарем Московского областного бюро ЦК РСДРП(б), а затем работала в аппарате Центральной контрольной комиссии ВКП(б), была членом Партколлегии ЦКК. Она — делегат XI–XVI съездов партии.⁶⁵

О дочери Платона Луначарского — Татьяне Платоновне — сообщает Анатолию Васильевичу Яков Васильевич: «На днях видел я, наконец, Таню, да и то потому, что я вызвал ее к себе по поводу все того же наследства, т<ак> к<ак> и ей мама оставила 4.000 р. Она совсем взрослая девушка, среднего роста, довольно полная; перестала носить очки и, к моему удивлению, пошла лицом и фигурой в род Ростовцевых по женской линии. Она очень белая и очень румяная и лицом напоминает отчасти нашу мать в молодости, отчасти сестру ее Софью Яковлевну. Она очень интересовалась тобой и расспрашивала меня».⁶⁶

В начале 30–х годов Татьяна Платоновна (по мужу Перимова) была аспиранткой Института литературы, искусства и языка Коммунистической академии. В дневниковой записи (май 1931 года) Анатолий Васильевич помечает: «Проводил занятия с аспирантами. Среди них моя племянница».⁶⁷ В последние годы своей довольно короткой жизни Т. П. Перимова была корреспондентом ТАСС в Финляндии. Она умерла в конце 30–х годов в результате тяжелого заболевания сердца.

Третий сводный брат Яков Васильевич Луначарский родился в 1869 году. Окончив юридический факультет Петербургского университета, он переехал в Москву. Был присяжным поверенным при Окружной Московской судебной палате. По характеру Яков Васильевич был человеком мягким, эмоциональным, нерешительным. Во всяком случае, таким предстает он из письма Анатолия Васильевича (без даты), написанного из России в Париж. Письмо это хранилось в архиве госпожи Балаховской — одной из первых, если не первой во Франции женщины–адвоката в конце прошлого века. Многие русские интеллигенты коллекционировали рукописи, письма и т. д. известных соотечественников. В последние годы мы часто читаем об интересных письмах, приобретенных советскими архивами на различного рода распродажах частных коллекций. Поэтому нельзя было утверждать, что обращение «Дорогой мой друг» относится к владелице архива. Только читая письмо Николая Васильевича Анатолию Васильевичу, мы обнаружили фамилию «небезызвестного тебе сахарозаводчика Балаховского».⁶⁸ Значит, эта семья могла быть известна Анатолию Васильевичу еще по Киеву. Адресат, судя по письму, знал всех членов семьи Луначарских и был в курсе всех семейных дел.

Сопоставляя письмо с фразой из воспоминаний Анатолия Васильевича, мы пришли к выводу, что его надо датировать 1897 годом, а события, в нем описанные, произошли во время кратковременного приезда Анатолия Васильевича в Россию в связи с воинской повинностью. В «Воспоминаниях из революционного прошлого» читаем: «Пробыл в России недолго. В Киеве я прочитал два реферата в духе моего тогдашнего миросозерцания, побывал мельком в Москве и Петербурге и вернулся за границу, в Париж, на этот раз уже ненадолго».⁶⁹ Письмо к Балаховской, которое мы публикуем ниже, интересно не только информацией о яичных качествах и делах Якова Васильевича, но и более подробным рассказом об этом кратковременном пребывании Анатолия Васильевича в России. Пожалуй, это самое раннее из впервые публикуемых нами писем Анатолия Васильевича. Вот как он описывает, надо сказать, в тоне довольно легкомысленном, свою поездку.

«Дорогой мой друг, только визит Зинаиды Афанасьевны ⁷⁰ напомнил мне, что мое продолжительное молчание может Вас тревожить. Я об этом очень сожалею, но еще больше радуюсь этому. Ваше внимание меня тронуло необыкновенно, сделало целый день сладким праздником, подарило несколько ощущений, которые навсегда останутся у меня в сердце. Я не писал Вам потому, что моя поездка какая–то причудливая Одиссея, в которой нелегко разобраться. Я хотел дать улечься впечатлениям. Но в свое оправдание расскажу Вам коротко главнейшие мои подвиги.

В Тулу я приехал со специальной миссией сделаться другом Сониного брата.⁷¹ Это человек замкнутый… нет! это 25–летний звереныш, пугливый и со страху больно кусающийся.

У меня было 2 дня сроку. Я уехал его ближайшим другом. Последнюю ночь он, рыдая, рассказывал мне все, что у него накопилось. Я его полюбил за его терзания, как Дездемона Отелло, а он меня „за состраданье к ним“.

В Москве дело обстояло посложней. Мой брат Яков, как оказалось, живет с бывшей звездой московского балета. Балерина эта милая и талантливая женщина, усталая и хочет страстно покоя, любви, чего–то вроде семьи. Но ее прошлое в разных масках лезет в окна и двери нового дома, кажет нос и дразнится языком. Мой брат старше ее на десять лет темпераментом, хотя моложе на десять годами. Когда–то он был на коленях, теперь же он готов жениться, хотя не стоит ее во всех отношениях. Мы постарались устроить спектакль у Шелапутина, где она танцевала с шумным успехом; я ухаживал за нею явно и ее фонды поднялись, поднялись высоко. И был диковинный вечер, когда Яков объяснялся ей в любви и целовал меня за то, что я обещал защищать ее доброе имя перед нашей разгневанной семьей. Надолго ли? Все равно. Почти все равно. Недели две бедненькая артистка, стареющая (ужас какой!) красавица будет счастлива. Похвалите меня, я был тонким дипломатом, добрым человеком и… Жаль, что Вы не понимаете драмы Ришпена<…>⁷² Разве эта поездка не романтическая история? Детали гораздо более напряженный оригинальны, чем крупные черты. Я хочу, чтобы вся моя жизнь была таким путешествием. Рядом с этим я прекрасно устроил свои литературные дела. Но я уставал много раз до смерти. И каждый раз, как силы падали почти до нуля, я чувствовал странный подъем каких–то других сил, или наплыв гордых идей о том, что я силен и буду побеждать жизнь.

До свидания.

Т. Л.»⁷³

Вот так 22–летний Толя Луначарский, как «добрый гений», устраивает дела семьи: умиротворяет чем–то раздраженного Черносвитова в Туле, помогает составить (оказавшееся на редкость прочным) счастье Якова Васильевича и известной танцовщицы Лидии Николаевны Гейтен,⁷⁴ хотя, судя по письмам Якова, «разгневанная семья», точнее мать, не простила ему этого брака. Здесь, видимо, и была причина того, что он не ездил в Киев 10–12 лет.

Можно думать, что это не первое письмо адресату, так как в нем ни слова не сказано о результатах пребывания в Киеве, где по месту постоянного жительства у матери должен был проходить воинскую повинность Анатолий Васильевич. Так как мы предположили, что письмо адресовано лицу, связанному с Киевом, то, по–видимому, «отчет» о киевских делах был послан раньше.

Судя по письмам Якова Васильевича, он и Лидия Николаевна сохранили признательность к Анатолию Васильевичу на всю жизнь. Эти письма очень родственны, сердечны. Яков Васильевич неизменно подписывал их: «Любящий тебя брат твой»..

В наиболее раннем из хранящихся в Центральном партийном архиве писем Якова Васильевича, от 1 апреля 1008 года, он сообщает о поездке к матери в Киев, о том, что она «просила Колю (Николая Васильевича Луначарского, — И. Л.) поздравить тебя и Анюту ⁷⁵ с первенцем,⁷⁶ а его поцеловать».

После смерти матери Яков Васильевич регулярно сообщал брату о делах по ее завещанию. По просьбе Анатолия Васильевича он продает оставленные в наследство Анатолию Васильевичу облигации и переводит ему 3.887 франков.⁷⁷

В письмах Якова Васильевича примечательна эволюция его отношения к войне и к положению дел в Москве. Надо думать, что она характерна для определенного слоя либеральной интеллигенции. Поначалу наивно–патриотическое, его настроение становится все более и более мрачным. Он пишет о панике, спекуляции торговцев на обывателе, о «мясоедовщине и сухомлиновщине».⁷⁸ Адвокатская практика сокращается, но… «Лида работает, московские барышни и девицы танцуют вовсю, невзирая ни на что»,⁷⁹ — грустно шутит он в письме от 24 февраля 1917 года.

Когда Анатолий Васильевич, живя с семьей в Швейцарии, почти без заработка, дошел до крайне бедственного положения, едва «не помирая с голода», то именно Яков Васильевич одолжил ему две тысячи рублей, впредь до продажи дома в Киеве, этого «бездоходного владения».

После Октябрьской революции Яков Васильевич был членом Дирекции Большого театра, затем, как крупный специалист по авторскому праву, — юрисконсультом Госиздата.

Дружеские отношения между братьями сохранялись до смерти Якова Васильевича в сентябре 1929 года, через 8 дней после смерти Михаила Васильевича.

4

Нам остается рассказать о младшем, родном брате Анатолия Васильевича — Николае. В «Воспоминаниях из революционного прошлого» никаких сведений о Николае Васильевиче нет. Лишь в автобиографии для Института Ленина, которую мы уже цитировали, есть фраза: «Мой брат Коля был на три года младше меня. Мы иногда ссорились, но в общем жили дружно».⁸⁰ Жизнь младшего сына Александры Яковлевны была невеселой. Мать, как мы уже упоминали, забрала его из гимназии, по мнению Л. М. Луначарского, чтобы «помогать ей по хозяйству», по мнению других, — развлекать в ее одиночестве. Николай Васильевич учился дома. Яков Васильевич пишет Анатолию Васильевичу в 1908 году: «Коля усердно готовится к экзаменам на аттестат и хочет поступить на математический факультет». А ведь ему уже было 29 лет! Лев Михайлович Луначарский в своих воспоминаниях утверждает, что осуществить это желание Николай смог только после смерти матери, т. е. в 1914 году. Но это утверждение опровергают документы, обнаруженные нами в Центральном государственном архиве Октябрьской революции. Мы подробно остановимся на них, ибо они дают наиболее интересную информацию и помогают уточнить некоторые факты биографии Николая Васильевича, начиная с даты его рождения. Нуждается в коррективе и еще одно место в воспоминаниях Льва Михайловича. Он сообщает, что Николай Васильевич активно участвовал в социал–демократическом движении, арестовывался и ссылался, что в 1906 году его привозили из Киева в Петербург и освободили по поручительству Михаила Васильевича. Все это так и не так.

Под новый 1906 год в «Кресты» был посажен Анатолий Васильевич, арестованный на рабочем собрании.⁸¹ Через полтора месяца, в феврале 1906 года, Анатолий Васильевич был освобожден, так как «сделал заявление, что присутствовал на нем (собрании, — И. Л.) с информационными целями как член редакции журнала „Образование“, каким действительно состоял в то время».⁸² После освобождения Анатолий Васильевич пробыл в Петербурге год, уехав за границу без документов в феврале 1907 года.⁸³ Если бы в это время «привезли из Киева» арестованного Николая, Анатолий Васильевич не мог бы не знать об этом и уж конечно упомянул бы о таком «совпадении» в своих мемуарах. Так что, по–видимому, Льву Михайловичу запомнился арест кого–то из родственников в 1906 году, и, может быть, Михаил Васильевич и помогал чем–то в освобождении Анатолия Васильевича, по никак не Николаю Васильевичу.

Арест Николая Васильевича в Киеве и препровождение его в Петербург действительно имели место, но это было в сентябре 1911–го, а не 1906 года.

Расскажем вкратце о том, что нам удалось выяснить, просматривая дела Департамента полиции, жандармских управлений Киевской и Петербургской губерний, хранящиеся в ЦГАОР.

Впервые Николай Васильевич Луначарский, «19 лет, сын действительного статского советника, без клички»,⁸⁴ оказался под номером 58 внесенным в «Список лиц, выясненных по наблюдению в г. Киеве с 6–го мая 1898 г.» старательным филером Иваном Ксёнзенко, получившим за этот список 100 рублей наградных.⁸⁵ В графе: «Отметка, от кого взять» — стоит фамилия Иоффе. Список датирован 7 октября. В нем значатся Борис Иоффе и его сестра Берта. Борис Иоффе, соученик Анатолия Васильевича по Киевской первой гимназии, был студентом Харьковского университета, приезжал в Киев на каникулы и, очевидно, навещал Николая Васильевича, быть может, чтобы узнать новости об Анатолии Васильевиче, жившем за границей. Ясно, что к Николаю Луначарскому филера «привел» Иоффе. Брат и сестра Иоффе состояли под негласным надзором полиции, развернувшей в большом масштабе слежку за молодежью, связанной с «Киевским союзом борьбы за освобождение рабочего класса», который примыкал, судя по документам полиции, к «Южнорусскому рабочему союзу». Киевский союз именуется «преступным сообществом», наиболее активными деятелями которого были Павел Лукич Тучапский, Вера Григорьевна Крыжановская и др. О «Киевском объединении» пишет Анатолий Васильевич, упоминая фамилии Тучапского, Петрусевича и В. Крыжановской.⁸⁶ В мемуарах П. Л. Тучапского «Из пережитого»⁸⁷ есть фраза о том, что в работе принимал участие Анатолий Васильевич Луначарский. Имя Николая Васильевича не фигурирует.

В списке по делу «Киевского союза борьбы за освобождение рабочего класса» значится 97 фамилий, но Луначарского среди них нет. Однако из «Сведений о лице, привлеченном к дознанию», составленных Петербургским губернским жандармским управлением 13 сентября 1911 года на доставленного «под усиленным конвоем унтер–офицеров»⁸⁸ из Киева Николая Васильевича Луначарского мы узнаем, что он «в 1898 и 1899 гг. был арестован два раза по Охране г. Киева без последствий».⁸⁹ Это указано в пункте 9 «Привлекался ли раньше к дознаниям». Попутно можно указать, что дата его рождения в документах «дела» — 14 декабря 1879–го, а не 1878 года.

Более подробные сведения о Николае Васильевиче содержит «Постановление № 1» по делу «О боевых организациях Российской социал–демократической рабочей партии», составленное 24 января 1912 года начальником С. — Петербургского губернского жандармского управления генерал–майором Клыковым.⁹⁰ В этом документе дана иная, формулировка: Н. В. Луначарский не арестовывался, а привлекался к дознаниям в 1898 и 1899 годах. Если в «Сведениях» записано, что Николай Васильевич «член РСДРП», то в справке о нем в Постановлении сказано, что «виновным себя в участии в сообществе РСДРП не признал…»⁹¹

Что же это было за «дело», для расследования которого были привезены в Петербург десятки людей, арестованных в разных городах между 31 июля и 5 августа 1911 года? Официальное название дела мы указали, масштаб акции был чрезвычайно велик, объем информации по Департаменту полиции таков, что требует особого изучения. Коротко говоря, внимание полиции привлекла деятельность партийной школы группы «Вперед», находившейся в Болонье. Фамилия Анатолия Васильевича значится первой среди руководителей школы, что абсолютно справедливо и совпадает с его собственными воспоминаниями. Анатолий Васильевич фактически был директором школы в Болонье, так как из всех ее руководителей только он владел итальянским языком, а поэтому на него легла вся организационная работа.⁹²

Непосредственным поводом к аресту Николая Васильевича и дознанию в Петербурге послужил визит к нему человека, якобы ученика школы в Болонье, вернувшегося из–за границы и передавшего привет от Анатолия Васильевича. Этот человек просил Николая Васильевича помочь ему устроиться на работу, и Николай, на своей визитной карточке, написал ему рекомендацию к «знакомому инженеру–химику Льву Яковлевичу Карпову». При попытке полиции арестовать приезжего, который сумел бежать, были взяты все его бумаги и среди них визитная карточка Николая Васильевича. При обыске у Николая Васильевича был найден московский адрес, по которому приезжий просил пересылать ему корреспонденцию, если она придет в Киев. Таковы были обвинения. Николай Васильевич объяснил свое поведение как акт чистой вежливости. Никаких других улик против него не было. 30 сентября Александра Яковлевна обратилась с прошением об освобождении сына к министру внутренних дел Макарову, но это, видимо, было излишним, так как 1 ноября 1911 года Николай Васильевич был освобожден под «залог в три тысячи рублей» за «недостаточностью улик».⁹³ Дело было прекращено в феврале 1912 года, опять–таки без последствий.⁹⁴ Удивляет сумма залога. С остальных освобожденных были, взяты 100, 200, 500 рублей и только в одном случае 1000, но трех тысяч не потребовали ни с кого.

Судить по этой информации о причастности Николая Васильевича к активной революционной работе трудно. Ведь все случаи арестов и дознаний так или иначе связаны с Анатолием Васильевичем. Встреча с Иоффе в 1898 году, «криминальные» посещения Киева поднадзорным. Анатолием Васильевичем в мае 1899 года, его арест в Киеве 24 мая, приезд в декабре 1899 года из Супруновки, где он жил в ссылке после отсидки в Таганской "тюрьме, приезд 8 апреля 1900 года и арест, после доклада 29 апреля, с содержанием в Лукьяновской тюрьме,⁹⁵ конечно, могли вызвать у Охранного отделения желание допросить 20–летнего Николая. И, наконец, дело 1911 года прямо связано с Анатолием Васильевичем. Настораживает адрес видного революционера Л. Я. Карпова, к которому направил Николай приезжего, и тот факт, что Николай Васильевич взял адрес для пересылки корреспонденции в Москву. Это наводит на мысль о том, что Н. В. Луначарский служил связным и если и не был членом партии, то оказывал ей услуги. Чтобы выяснить это, надо изучить множество документов и мемуаров, проделать специальное исследование. На первый же взгляд вниманием полиции Николай Васильевич был обязан своей фамилии, своему брату.

Еще одно уточнение. В деле сказано, что Николай Васильевич — студент четвертого, последнего курса математического факультета Университета св. Владимира в Киеве. Он поступил в университет сразу после сдачи экзаменов на аттестат зрелости в Прилукской классической гимназии в 1908 году. Об аресте было сообщено ректору университета. Все мемуаристы сходятся на том, что Николай не окончил университета, но может быть, он был исключен в связи с «политической неблагонадежностью»? Это опять–таки требует проверки.

Едины воспоминания и в том, что женился Николай Васильевич после смерти матери. Его жена — Софья Николаевна Зелинская (на 2 года старше его, имевшая двух детей от первого брака) — была учительницей. После революции, как уже упоминалось, работала в органах просвещения, сначала в Киеве, а затем в Москве. Софья Николаевна была автором нескольких работ по вопросам народного образования и школьного воспитания: «Театр для детей как орудие коммунистического воспитания» (1931), «Оформление спектакля в школе, пионеротряде, детклубе», «Юбилей А. С. Пушкина в школе» (1936) — пособие для учителей, «Литературные кружки в школе» (1940); она написала статью для БСЭ «Художественное воспитание в школе» (т. 60. М., 1934, стлб. 257–261).

Умерла Софья Николаевна в Киеве, куда вернулась из Москвы перед войной, 18 января 1942 года.⁹⁶

У Николая Васильевича и Софьи Николаевны был сын — Николай, который погиб на фронте, по свидетельству Льва Михайловича Луначарского, в 1943 году. Хочу привести строчки из письма Наталии Александровны Луначарской–Розенель к Анатолию Васильевичу в Женеву от 22 ноября 1930 года: «Вчера вечером у нас были Софья Ник. и Коля. Коля прелестный ребенок и до смешного похож на своего дядюшку. У него. — смешная, умная и оригинальная мордочка. С. Н. говорит, что у него большие способности к живописи».⁹⁷ Николай Васильевич умер в 1919 году в Туапсе, от тифа. Анатолий Васильевич до своих последних дней помогал Софье Николаевне и племяннику.

Скупые письма Николая Васильевича гораздо менее информативны, чем письма Якова Васильевича, который сообщал Анатолию Васильевичу не только о себе, но и о Николае. Мало добавляют и воспоминания Л. М. Луначарского и Н. Н. Полуянской (сестры Софьи Николаевны).⁹⁸ Но суммировав все сведения, приходится сделать вывод, что тирания матери, отсутствие среды сверстников, невозможность учиться как другие (аттестат зрелости в 30 лет!) — все это, вкупе с тяжелой атмосферой, царившей в доме Александры Яковлевны, не могло не травмировать психику сына, не вызвать в нем комплекса обиды на жизнь и на братьев, избежавших его участи. Он начал жить лишь в 35 лет. А судя по трем годам активной жизни, о которых сохранились сведения, Николай Васильевич Луначарский был человек одаренный, деятельный и честолюбивый.

Из писем Якова Васильевича мы узнаем, что Николай Васильевич работал в «Союзе городов». По словам Якова Васильевича, он «настолько вошел во вкус „общественной деятельности“, работая теперь в качестве уполномоченного от Союза городов», что «лелеет мечту попасть в гласные Киевской городской думы, а там попасть, быть может, в члены городской управы. Для этого необходим имущественный ценз, надо владеть недвижимостью в Киеве. Владение Ваше почти бездоходное; за него дают хорошую сумму (почти вдвое сверх ожидания). Казалось, можно бы и продать, но надо сохранить ценз и притом в Старо–Киевском участке, так как здесь у него имеются связи и знакомства. На свой капитал он здесь не купит: дорого, а потому „maison vandue“ (проданный дом, — И. Л.) организовать не так скоро». Это письмо датировано 24 февраля 1917 года! А за два месяца до этого, 29 декабря 1916 года, Яков Васильевич сообщал Анатолию Васильевичу, что Николай часто бывает в Москве по делам все того же Союза городов и что у него есть «свободные деньги, около 10 тысяч», но когда Яков Васильевич сказал ему о просьбе Анатолия Васильевича дать взаймы две тысячи, впредь до продажи дома, Николай «что–то неопределенно промычал или промолчал». Словом, денег не дал, а дом не продавал, несмотря на все настойчивые просьбы Анатолия Васильевича и увещевания Якова Васильевича.

«Потерпи без денег», — написал Николай Васильевич 9 декабря 1916 года. Видимо, это ответ на очередную просьбу Анатолия Васильевича и разговор в Москве, о котором 29 декабря сообщил Яков Васильевич. Вообще все письма Николая Васильевича Анатолию Васильевичу чрезвычайно сухи, скорее финансовые отчеты: столько получил за продажу мебели, столько–то за сданную квартиру, перевел столько–то. «За мной 2 р. 37 к.» (!).⁹⁹ О себе Николай Васильевич почти ничего не пишет. Лишь в этом же письме есть фраза о том, что работает в Союзе городов по Киевскому району «по 14 часов в день». Оканчиваются письма стереотипно: «Привет от С. Н.» (Софьи Николаевны, — И. Л.), и подпись: «Н. Луначарский».

Он представляется сухим, педантичным человеком, не испытывающим горячих чувств к брату, которого, правда, почти не знал. Ведь с 1895 года они виделись четыре–пять раз урывками, в те короткие наезды, когда Анатолий Васильевич побывал в Киеве в связи с призывом, высылкой в 1899 году, а затем около четырех месяцев с конца мая до середины сентября — когда Анатолий Васильевич приехал в Киев после ссылки, в 1904 году.¹⁰⁰ Да и переписка, по–видимому, была не очень интенсивной. Во всяком случае совершенно ясно, что ни о какой революционной деятельности Николая Васильевича, если таковая и была, Анатолий Васильевич не знал. Иначе он бы, безусловно, упомянул об этом в одной из своих биографий.¹⁰¹

* * *

Не претендуя на исчерпывающее изложение родословной Анатолия Васильевича, так как изучение документов дает все новую и новую информацию, создавая как бы цепную реакцию, мы попытались в меру предоставленной нам возможности документированно проследить биографии членов семьи Луначарского. Конечно, в работе нам пришлось идти «от материала», а не отдавать предпочтение тому, кто был более дорог Анатолию Васильевичу. Очень жаль, что так мало сведений удалось обнаружить о горячо любимом им отце. Но не исключено, что дальнейшие исследования помогут больше узнать о жизни Александра Ивановича Антонова, заменить логические реконструкции фактами.

Мы рискуем дать на суд читателя настоящую работу, надеясь, что содержащиеся в ней новые материалы, неизвестные и не документированные ранее сведения позволят полнее представить исследователям жизни и творчества А. В. Луначарского его происхождение, родственные связи и взаимоотношения внутри семьи. Ведь все это, несомненно, оказало влияние на формирование его характера и мировоззрения. Широкое использование автобиографий Луначарского, в первую очередь «Воспоминаний из революционного прошлого», а также материалов, опубликованных в «Литературном наследстве», мы сочли целесообразным для выяснения многих важных периодов жизни Анатолия Васильевича.

Автор статьи с благодарностью примет замечания и пожелания в адрес его работы и будет признателен за сообщение новых сведений о членах семьи Луначарских–Антоновых.