Луначарский — Публицист и оратор

1

25 декабря 1904 г. Н. К. Крупская писала в Россию А. И. Елизаровой: «Сейчас настроение у нас у всех приподнятое благодаря приезду нового товарища — блестящий оратор, талантливый писатель, он буквально наэлектризовывает публику. Меньшевики рвут и мечут, устраивают скандалы».¹

По воспоминаниям соратника Ленина, старого большевика П. Н. Лепешинского, приехавший в Женеву Луначарский очаровал аудиторию, выступив «во всем блеске своего художественно–образного и красиво–музыкального ораторского искусства… какая великолепная, ослепительная, брызжущая яркими образами и в то же время проникнутая чувством художественной меры речь… Зал задрожал от бурных рукоплесканий, когда Воинов (псевдоним Анатолия Васильевича. — Л. В.) бросил в аудиторию свою последнюю фиоритуру. И эти аплодисменты долгое время не смолкали… какие это были блестящие моменты наших побед и одолений! Великолепные, точные, отчеканенные формулировки Владимира Ильича и блестящие фейерверки политической мысли Воинова положительно расстраивали ряды меньшевиков».²

Именно Луначарскому, вынужденному вследствие болезни уехать из Женевы в Италию, адресованы слова Ленина, ставшие афористичными: «Помните, Вы писали: ущерба от моего отсутствия из Женевы не будет, ибо пишу много и издали… Но ущерб–то не только есть, но громадный ущерб, который яснее ясного чувствуется с каждым днем. Личное воздействие и выступление на собраниях в политипе страшно много значит. Без них нет политической деятельности (курсив мой. — Л. В.), и даже само писанье становится менее политическим».³

Сотрудничая с Лениным, отстаивая большевистскую платформу в борьбе с меньшевиками, Луначарский выступал с политическими статьями, речами, докладами, рефератами. По заданию Партии он объехал многие города Европы. «Разъезжал я неутомимо, — вспоминает он, — повсюду посещая наши, порою столь крошечные, но всегда энергичные, большевистские организации, повсюду грудью встречая натиск несравненно более компактной меньшевистской и бундовской публики и повсюду читая рефераты…», и как пропагандист идей большевизма «считал своим долгом исполнять … миссию странствующего проповедника и полемиста со всяческим рвением».⁴

Одновременно Луначарский, по его собственному признанию, не мог отказать себе в удовольствии выступать и с рефератами на философские, литературные и художественные темы, к которым у него «душа лежала больше» и которые, как ему казалось, приносили большой успех.

Духовная культура — ее философское осмысление, пропаганда и практическое внедрение в жизнь — постоянно сопутствует политической работе Луначарского, а со временем становится доминирующей сферой его деятельности, особенно в послеоктябрьский период, когда Анатолий Васильевич руководит строительством новой, социалистической культуры и когда в полной мере развертывается его талант литератора, теоретика и критика искусства.

Луначарский выступает с научными, научно–популярными публичными и учебными лекциями, различного рода речами и докладами, участвует в диспутах, проводит беседы. Чрезвычайно широк круг поднимаемых им проблем, бесконечно разнообразна и его аудитория. Анатолий Васильевич щедро делится своими энциклопедическими знаниями, испытывая огромное удовлетворение от той близости, которая возникает между ним и его слушателями: «Зал дома Рабоче–Крестьянской Армии полон народом. Я уже полюбил эту демократическую публику… которая умеет… так интеллигентно слушать… Я делюсь с ними впечатлениями от нашего великого праздника… Все слова, какие только нахожу я для характеристики этого праздника… все они находят самый горячий прием у этой публики, где я вижу бледных исхудалых женщин, прачек, швей и т. д., трудовые лица, обрамленные подчас седыми бородами, много солдатских шинелей».⁵

Популярность Луначарского среди самых различных слоев населения — ученых и художественной интеллигенции, учителей и студентов, рабочих и крестьян — его влияние на их сознание и чувства были огромными.

Исследователь литературно–критической деятельности Луначарского П. А. Бугаенко в одной из своих книг приводит письмо учителя С. Степанова, написанное им 21 января 1934 г. М. Горькому, с просьбой создать художественный портрет Анатолия Васильевича, письмо, которое является неоспоримым свидетельством высокого авторитета Луначарского: «…умер один из величайших умов современности… Имя Луначарского — нам, интеллигентной молодежи, работающей в глухих углах нашей страны, — необычайно дорого, любимо. Знал ли А. В. Луначарский, что на его доклады в Ленинградской филармонии приезжали мы из деревенской глуши за 120–140 верст… Приезжали затем, чтобы где–нибудь на хорах прослушать 3–4 часа незабываемый доклад, чтобы потом уходить полным высоких мыслей и чувств, полным глубокого волнения и благодарности к этому сверкающему человеку…».⁶

Л. Кассиль вспоминает о том восторге, который охватывал его самого и его товарищей–студентов, когда им становилось известно о выступлении Луначарского: «„Сегодня у нас будет выступать Луначарский!“, „Доклад сделает Анатолий Васильевич!“ — и мы, тогда еще студенты, рабфаковцы, вместе с нашими друзьями из старшего поколения ломились в двери аудиторий, заводских цехов, клубных зал, используя все законные и незаконные возможности, переполняя сверх всяких допустимых пределов самые вместительные помещения… И вот он появлялся на трибуне, поправлял пенсне, легким, неуловимым движением пальцев проводил по усам и небольшой, клинышком, бородке, и голос спокойный, негромкий, но чрезвычайно внятный заставлял вмиг стихнуть только что гремевший приветственной овацией зал. Аудитория замирала при первых звуках этого голоса, готовая внимать ему не один час, затаив дыхание. Слушатели полностью отдавались во власть высоких и просторных, с необычайной простотой и убедительной красочностью излагаемых мыслей о революции, о культуре, об искусстве и литературе, о месте прекрасного в новой, создаваемой народом жизни, о традициях старших поколений революции, о новых законах дружбы и морали, воспитывающих молодую поросль советского народа. Мы слушали его с восторгом и благодарностью, боясь перевести дыхание и шевельнуться, чтобы не упустить ни слова».⁷

Ф. Левину, бывшему в 1930 г. слушателем Института красной профессуры, посчастливилось заниматься в семинаре по вопросам современной литературы и искусства, руководимом Луначарским, и слушать его выступление о Дидро и Щедрине. «Все заслонило, — пишет Левин, — заключительное слово Луначарского. Он начал говорить медленно, тихо, даже вяло, видно было, что очень устал. Но постепенно он оживился, голос стал наливаться силой. Луначарский волновался, речь его разгоралась, как разгорается от ветра вначале еле тлеющий костер. Это была грандиозная речь… Мы были заворожены его речью. Сознаюсь, что, быть может, никогда еще никакой оратор меня так сильно не околдовывал».⁸

Такое же сильное воздействие речи Луначарского испытала Ц. Кин, слушавшая его доклад в 1928 г. в Большом театре в связи со 100–летием со дня рождения Н. Г. Чернышевского: «Никогда в жизни я не слышала ни до, ни после такого оратора. Он говорил изумительно, держал в напряжении огромную аудиторию. Луначарский говорил почти два часа, ни разу не заглянув в какие–нибудь записи; в театре стояла совершенная тишина, никто не кашлянул, как будто боялись дышать. И когда Луначарский сказал, что вместе с нами в наших рядах идет наш товарищ Николай Гаврилович Чернышевский, в зале началось что–то неописуемое, я не слышала такой овации».⁹

Об огромном впечатлении от выступлений Луначарского рассказывают в своих воспоминаниях и многие литераторы, и известный адвокат и прекрасный оратор А. Ф. Кони, и соратник Луначарского Н. А. Семашко, и его коллега в театральных исканиях А. Дейч, и художник П. Редько, и стенографистка Р. Вексман, и другие его слушатели. Со страниц этих воспоминаний встает живой Луначарский, с его манерой речи, с его удивительным умением воздействовать на слушателей средствами устного слова.

Чем была вызвана эта популярность Луначарского? И чем можно объяснить силу его воздействия на людей?

Очевидно, в первую очередь его героической судьбой революционера, соратника Ленина, преданным служением делу революции и делу строительства новой, социалистической культуры — всем тем, что по праву сделало Луначарского первым наркомом просвещения в Советском государстве.

Вместе с тем всех читавших и слушавших Луначарского поражают его необычайная образованность, талант исследователя и мастера слова, умеющего облекать свои мысли в логически–стройную, художественно–выразительную форму.

2

Разносторонней талантливостью Луначарского восхищался Ленин. В беседе с Горьким он назвал Анатолия Васильевича «на редкость богато одаренной натурой».¹⁰ По свидетельству Н. К. Крупской, Ленин во время работы в редакции газеты «Вперед» отмечал у Луначарского свойственный ему «талант оформления»: «Умение оформлять — искусство. И Владимир Ильич особенно ценил тех членов редакции и сотрудников, которые обладали талантом оформления. Это не только вопрос стиля и языка, но вся манера развития и освещения вопроса. С этой стороны Владимир Ильич особенно ценил Анатолия Васильевича Луначарского».¹¹

Эту широко известную цитату мы привели для того, чтобы обратить особое внимание на то, что под «оформлением» Ленин и Крупская имели в виду «всю манеру развития и освещения вопроса», и, опираясь на это важнейшее положение, попытаться проанализировать некоторые выступления Луначарского по вопросам литературы и искусства.

По отношению к Луначарскому это тем более правомерно, так как и он сам считал, что литературный стиль определяется «не выбранной по капризу или внутренней интуиции манере», а смотрел на стиль «как на манеру письма, определяющую самое содержание, именно глубину содержания, не только идеи, а всего миросозерцания, которое выдвигается не только данным автором, а которое является выразителем класса».¹²

Говоря о стиле Луначарского в этом понимании, нельзя не вспомнить, что Анатолий Васильевич прошел ленинскую школу публицистики и, работая много лет под непосредственным руководством Владимира Ильича, не мог не испытать на себе его огромного благотворного воздействия. Об этом пишут почти все исследователи творческой биографии или отдельных сторон деятельности Луначарского,¹³ об этом неоднократно говорил и сам Анатолий Васильевич.

Публицистические уроки Ленина были связаны прежде всего с идейной закалкой его соратников, но одновременно это были уроки публицистического мастерства.

А. Г. Цейтлин, исследовавший стиль Ленина–публициста, утверждал, что важнейшие стороны ленинского стиля — «конкретность, историзм и воинствующая диалектика его манеры доказательства, непримиримая ленинская полемичность, сжатость и целеустремленность композиционной фактуры, насыщенность и популярность словарных средств, синтаксическая концентрированность… образность его языка… эмоциональная насыщенность»¹⁴ — оказали самое глубокое воздействие на произведения большинства публицистов ленинской школы. Это воздействие не могло не сказаться и на стиле выступлений Луначарского, на всей его манере выдвигать ту или иную идею, анализировать ее, обосновывать и словесно оформлять.

Безусловно, речь в данном случае идет о принципиальном влиянии ленинской публицистики, а не о простом выведении стиля Луначарского из ленинского стиля. Луначарскому, обладающему глубоко творческой, ищущей, подлинно артистической и темпераментной натурой, были свойственны индивидуальные особенности устной и письменной речи.

Влияние ленинской публицистической школы сказалось прежде всего в том, что выступления Луначарского и политического, и философско–эстетического, и литературоведческого характера отличались единством диалектико–материалистической методологии. Марксизм–ленинизм для него был и методом научного исследования, и системой руководящих принципов, лежащих в основе идейно–политической программы пролетариата, стратегии и тактики низвержения капитализма и построения социалистического общества.¹⁵ Луначарский считал, что и в литературоведении как одной из ветвей пролетарской науки марксизм–ленинизм составляет ее методологический фундамент: «… все в философском наследии Ленина имеет огромное значение для литературоведа, все подлежит внимательнейшему изучению» (8, 416), — подчеркивал он.

Опираясь на диалектический метод, Анатолий Васильевич стремился любое явление действительности, ставшее предметом его анализа, осмыслить и осветить всесторонне, во взаимосвязи с другими явлениями, конкретно. Особенно последовательно придерживался он принципа историзма.

Как правило, повод, толчок для выступлений Луначарскому давала современная ему действительность с присущими ей сложностями, конфликтами, которые становились предметом анализа. Причем этот анализ никогда не ограничивался статическим взглядом на явление. Луначарский всегда раздвигал рамки своих выступлений, заглядывая и в более или менее отдаленное прошлое, которое помогало увидеть явление в становлении и развитии, и в будущее, которое должны были созидать сами его слушатели и читатели. В этом заключался истинно революционный характер историзма Луначарского.

Так, например, построен его доклад «Социалистический реализм», прочитанный 12 февраля 1933 г. на II пленуме Оргкомитета Союза писателей СССР. Определив во введении к докладу искусство как одну из идеологических общественных надстроек, играющую активную роль в борьбе классов, Луначарский показывает, что таким оно было в прошлом, таково оно и в настоящем. Вместе с тем это сила, которая оказывает огромное влияние на ход борьбы за социализм, «за то будущее человечества, которое является, в сущности говоря, единственной формой, достойной существования» (8, 491).

Поставив перед собой задачу показать в первой части доклада основные особенности метода социалистического реализма. Анатолий Васильевич раскрывает его сущность, прослеживая развитие реалистического искусства и связывая это развитие с историей классов, чьи интересы и принципы оно выражало, противопоставляя жизнеутверждающее, боевое, страстное искусство социалистического реализма статике, негативизму, пассивному романтизму искусства буржуазного. Противопоставление способов отображения действительности буржуазным и социалистическим искусством позволяет автору глубже и нагляднее раскрыть самое существенное и самое важное, что характеризует новый творческий метод.

И снова Луначарский не только осмысливает прошлое, не только констатирует настоящее, но и стремится к будущему, утверждать которое должно социалистическое искусство: «Искусство имеет не только способность ориентировать, но и формировать. Дело не только в том, чтобы художник показал всему своему классу, каков мир сейчас, но и в том, чтобы он помог разобраться в действительности, помог воспитанию нового человека. Поэтому он хочет ускорить темпы развития действительности, и он может создать путем художественного творчества такой идеологический центр, который стоял бы выше этой действительности, который подтягивал бы ее вверх, который позволил бы заглядывать в будущее и этим ускорял бы темпы» (8, 498).

Влияние ленинской публицистической школы сказалось и в том, что Луначарский поднимает самые разные проблемы, в том числе проблемы художественно–культурной жизни, на уровень общественно–политического, публицистического звучания. При этом публицистичность составляет органическое свойство его выступлений, обусловленное объективными и субъективными факторами.

Объективные факторы — это важность выдвигаемых проблем, их актуальность, соответствие живым интересам общества, внутренняя острота и конфликтность; субъективные — авторская оценка проблемы с подлинно партийных позиций, открытое выражение чувств человека и гражданина. Публицистичность немыслима без определенной и четко выраженной идейно–политической позиции, которую последовательно и активно отстаивает публицист.

Во всех своих выступлениях Луначарский открыто и воинствующе партиен: каждое его выступление — это освещение и оценка процессов и явлений с позиций интересов народных масс и их авангарда — пролетариата, это утверждение нового строя жизни и новой, социалистической культуры.

Осмысливая ленинский метод познания действительности, Луначарский отмечал, что его «научность… насквозь пронизана партийной остротой» (8, 416). Это суждение в значительной мере справедливо и по отношению к самому Луначарскому.

Проводя политику партии во всех сферах культурного строительства, он отстаивал принцип партийности как основной принцип художественного творчества. Луначарский оценивал явления художественной культуры с точки зрения того, насколько они помогают утверждению новых идей и нового общества, стремясь глубже проникнуть в их социальные истоки. Его подход к вопросам культуры отличался классовой определенностью и четкостью характеристик деятелей литературы и искусства.

Публицистичность немыслима также без глубокой убежденности автора — его верности определенной идее, в истинность которой он верит, которую он, опираясь на свои потребности и интересы, внутренне принял и которой руководствуется в своей практической деятельности.

Именно это качество публициста делает его выступления страстными, ибо вызывает у автора стремление не только поделиться с аудиторией своими мыслями, но и убедить ее в правильности выдвигаемых им положений, заставить ее принять эти положения и руководствоваться ими. Убежденность человека — активная сила, способная оказать огромное воздействие на массы, подчинить их себе и повести за собой.

М. Шагинян, поставившая в «Четырех уроках у Ленина» задачу показать, какие качества Владимира Ильича позволяли ему так сильно влиять на людей, в числе первых и основных называет его глубочайшей силы убежденность. Именно она дала возможность не знавшему русского языка японскому коммунисту Сен–Катаяме, слушавшему в 1921 г. трехчасовой доклад Ленина на Всероссийском съезде Советов, сделать вывод, что Ленин — величайший из всех ораторов, которых он когда–либо слышал.¹⁶

И Луначарский, говоря об особенностях стиля Владимира Ильича, выделяет в нем две основополагающие черты, «два основания»: умение убеждать (причем, убеждать в борьбе) и стремление быть понятным возможно большим массам. Эти основания позволяют Луначарскому определить ленинский стиль как убеждающий, полемически широкий, популярный.¹⁷

Формирование коммунистических убеждений у самых широких масс населения — одна из сложнейших задач, которую надо было решать партии. В процессе решения этой задачи и складывался марксистско–ленинский метод убеждения.

3

Убеждения возникают в результате активного воздействия на разум, чувства и волю людей. При этом влияния, пришедшие извне, превращаются во внутренние качества, свойства человека, которые определяют теперь его собственный метод постижения объективной действительности и отношение к ней, становятся принципом поведения.

О силе идей, «которые овладевают нашей мыслью, подчиняют себе наши убеждения и к которым разум приковывает нашу совесть», писал Маркс.¹⁸ Ленин видел глубину убежденности человека в его умении самостоятельно разбираться в определенных вопросах — «…только тогда вы можете считать себя достаточно твердыми в своих убеждениях и достаточно успешно отстаивать их перед кем угодно и когда угодно».¹⁹

В основе всякого убеждения лежат три взаимосвязанных элемента — идеи, чувства и воля человека. Идеи, основанные на объективных, научных знаниях, определяют содержание убеждения. Но знания сами по себе еще не образуют убеждения. Ленин в «Конспекте „Науки логики“» (раздел «Учение о понятии») пишет о том, что «Идея есть познание и стремление (хотение) [человека]…».²⁰ Путь от знаний к убежденности лежит через чувства, которые закрепляют идеи. Глубокое осмысление и «переживание» определенных знаний делает их «своими», пропущенными через призму собственного сознания и чувствования, принятыми человеком как его внутренние потребности и интересы. Не случайно Маркс писал о том, что «теория способна овладеть массами, когда она доказывает ad hominem».²¹

Воля человека — последнее звено в структуре убеждения. Она направлена на реализацию убеждений, на претворение их в жизнь.

При формировании убеждений на первом плане оказывается необходимость доказательства истинности выдвигаемой идеи: человек только тогда может принять идею, когда верит в то, что она истинна. Но двусторонняя природа убеждения — интеллектуальная (воздействие посредством знаний, идей на мыслительную деятельность человека) и чувственная (идеи должны быть закреплены определенными чувствами) — вызывает необходимость в аргументации логического (ad rem) и психологического (ad hominem) типа. Наконец, убежденность характеризуется единством знания и дела, проявляясь в активном отношении человека к действительности, в его борьбе за реализацию своих идеалов. Отсюда в процессе убеждения масс немаловажную роль играет воздействие на волю людей и ее стимулирование.

Именно тем, что убеждения вытекают из объективных научных знаний (ибо доказать можно только мысль истинную), проверяются чувствами и практикой, они отличаются от слепой веры, приверженности догмам и идеям, опирающимся только на авторитеты.

Все ведущие публицисты ленинской школы — В. В. Воровский, М. С. Ольминский, С. М. Киров, М. И. Калинин, а также другие соратники и ученики Ленина, очень разные по характеру, темпераменту, стилю, владели искусством убеждать массы. Мы имеем многочисленные свидетельства того, что этими качествами обладал и Луначарский. Конечно, у него (как и у других публицистов) они реализовались в особом содержании, ему была свойственна индивидуальная манера развертывать то или иное положение, строить систему доказательства, использовать языковые структуры. Все это могло также меняться в зависимости от специфики аудитории, к которой обращался Луначарский.

В выступлениях Анатолия Васильевича не раз звучала мысль о значении метода убеждения в идеологической борьбе. В докладе «Основные задачи Советской власти в области искусства», прочитанном на VII Всесоюзном съезде работников искусств 13 мая 1929 г., он заостряет внимание слушателей на том, что классовая борьба все чаще и чаще происходит теперь не в форме критики и разрушения, а в форме убеждения трудящихся нашей страны и за рубежом в плодотворности наших принципов и возможностей социалистического строительства.

Под убеждением Луначарский понимает превращение знаний в комплекс идей, которыми люди практически руководствуются: только тогда, когда знания вошли «в кровь и кость, в натуру, в характер», можно говорить о глубокой убежденности человека. Воспитывать убеждения, полагает Луначарский, можно разными средствами, но все они должны отличаться эмоциональностью и действенностью, быть пронизаны убедительностью и увлекательностью. В этом отношении оказывается очень эффективной роль искусства, так как «искусство обращается, в отличие от других идеологий, главным образом к человеческим чувствам, более близко связанным с волей человека, чем мысль, чем простое знание».²²

Отсюда, когда речь идет об убедительности, темпераментности и увлекательности выступлений самого Луначарского, истоки их следует искать не только и не столько в эмоциональности, артистичности его натуры, сколько в глубокой убежденности критика–марксиста в необходимости нового, передового искусства для утверждения социалистических идей, для формирования и воспитания нового человека.

Определению характера такого искусства, поискам путей его создания, его обоснованию и пропаганде были посвящены многие послеоктябрьские выступления Анатолия Васильевича, адресованные самой разнообразной аудитории и осуществленные в самых различных жанрах: лекции (академической и популярной, учебно–цикловой и публичной), докладе (научном и просветительском), речи (программной и юбилейной), беседе и т. д.

Безусловно, материал и конкретная цель выступления, его адресат и жанр накладывали свой отпечаток на способ развития и выражения мысли. Но одновременно нельзя не видеть и то общее, что было характерно для всех выступлений Луначарского.

Это, во–первых, их огромная информативная насыщенность, в основе которой лежала высокая образованность и эрудированность Анатолия Васильевича, позволявшая ему свободно оперировать материалом, извлекать из глубин своей памяти большое количество фактических данных для доказательства и иллюстрирования своих положений.

Во–вторых, стремление быть понятным, доступным любой аудитории.

В–третьих, умение воздействовать на ум и чувства слушателей, вызывать у них «сомышление» и «сочувствование», убеждать их, используя весь арсенал средств логического и психологического воздействия.

В–четвертых, цельность и завершенность каждого выступления, что обеспечивается органической связью его содержательного, логического, психологического и языкового аспектов.

Эти качества, на наш взгляд, и обеспечивали действенную силу выступлений Луначарского. Попытаемся проследить, как они непосредственно реализовались в процессе конкретного общения Анатолия Васильевича со слушателями в послеоктябрьские годы — годы его наибольшей теоретической и практической активности.

4

Выступления Луначарского, посвященные теоретическим проблемам искусства, имели четко ориентированный, опирающийся на профессиональные интересы аудитории характер. Его слушателями в данном случае были представители науки, литературы и искусства, деятели культуры. В них Анатолий Васильевич видел своих соратников, единомышленников, которые собрались на встречу с ним по интеллектуальным мотивам, чтобы обогатить свои познания, выработать более четкие и ясные представления о той или иной сфере художественного творчества, получить практические рекомендации. Степень произвольного внимания такой аудитории, как правило, была высока, и ее не нужно было завоевывать, прибегая к особым риторическим приемам, ей нужно было помочь понять основную идею оратора, легче и увереннее следовать за развитием его мысли.

Выступления подобного рода реализовались обычно в форме рассуждения. Внутреннее движение мысли (а Луначарский — оратор–исследователь, широко и вместе с тем детально размышляющий публично) воплощалось в информативно насыщенный текст, представлявший собой последовательную цепочку суждений и умозаключений, где каждое логическое звено зависит от предыдущего и обусловливает последующее.

В процессе рассуждения Анатолий Васильевич точно формулирует отправные точки развития мысли — тезисы, положения; анализирует явления действительности — расчленяет их на составные элементы, части, выделяет отдельные свойства, определяющие данное явление, устанавливает связи и взаимоотношения, в которых оно существует; конкретизирует сложные понятия и категории путем их толкования, иллюстрирования, сопоставления, апелляции к опыту и знаниям слушателей; доказывает выдвинутые положения, прибегая к разного рода аргументации.

В этом способе постижения и отображения социальных процессов, создания научных концепций проявляется Луначарский–ученый, в совершенстве владеющий методом научного анализа самых разных общественных явлений.

Вместе с тем Луначарский — исследователь–практик, умело применяющий общеметодологические взгляды к анализу конкретных явлений художественной культуры. Его выступления — образец синтеза научной теории с практикой конкретного анализа. Некоторые из них имеют двучленную композицию: в первой части Анатолий Васильевич поднимает и раскрывает какой–либо сложный вопрос методологического характера, во второй, обращаясь к фактам литературы, искусства, культурного строительства, анализирует и оценивает их с точки зрения выдвинутых научно–теоретических положений. Иллюстрацией к сказанному могут служить «Введение в историю английской и германской литератур» (1933), «Социологические и патологические факторы в истории искусства» (1929), «Социалистический реализм» и другие лекции и доклады Луначарского. Здесь он предстает перед нами как теоретик и практик, здесь же проявляется и педагогическая направленность деятельности Луначарского — стремление не только ответить на вопросы, что и почему в художественной сфере важно в концепционном и содержательном отношении, кому и для чего это важно, но и показать, как это нужно исследовать, изучать, излагать.

Известно, что любой процесс познания начинается с усвоения понятий, выработанных наукой. Определение понятий в публичной речи важно для точного определения предмета речи и для адекватного его понимания оратором и аудиторией. Однако в выступлениях Луначарского мы не всегда можем найти строгие научные определения понятий, которыми он оперирует. Ему свойственна даже некоторая свобода в терминологическом употреблении слов. Это, на наш взгляд, объясняется тем, что в публичных лекциях и докладах Луначарский выступает с уже готовыми, сложившимися концепциями как их интерпретатор (а иногда и как популяризатор), и ему важно, чтобы слушатели уловили его основную мысль, поняли суть явления, о котором он говорит. Поэтому он раскрывает понятие, постепенно наполняя его конкретным содержанием, открывая все новые и новые стороны, шаг за шагом поднимаясь со ступеньки на ступеньку познания и поднимая вслед за собой аудиторию.

Так он вводит понятие социалистического реализма, раскрывая основные способы отображения действительности, выделяя такие качества нового творческого метода, как устремленность в будущее, служение делу строительства социализма, страстный, боевой характер, многообразие стилей (8, 491).

Так он наполняет конкретным содержанием понятие методологии истории литературы, говоря о связи литературы как общественного явления с общественным движением данной эпохи, с классовой структурой общества, тенденциями его развития, о принципе историзма, об использовании сравнительного метода и изучении личности художника, его творческой биографии.²³

Луначарский ориентируется на аудиторию и тогда, когда строит логический каркас своей речи.

Анатолий Васильевич начинал свои выступления обычно с деловых, спокойных по тону введений. В них он формулировал, мотивировал и обосновывал тему, знакомил с задачами и целями, которые ставил перед собой, определял направление и ракурс, в котором будет раскрыта тема и реализованы выдвинутые задачи, обозначал структуру выступления.

Доклад «Социологические и патологические факторы в истории искусства» Луначарский начинает с конкретизации темы: «Я хочу попытаться бросить некоторый свет на взаимоотношение факторов, на наш взгляд, доминирующих и даже всецело определяющих литературу, — социологических факторов, и гораздо менее заметных, даже спорных факторов — патологических» (8, 67).

Свою задачу он видит в том, чтобы, «… не отрицая очевидности влияния патологических явлений на те или другие литературные произведения, растворить патологию в социологии» (8,67–68). Сообщает также о том, что доклад будет состоять из трех частей, и кратко анализирует содержание каждой части.

Начало речи «О смехе» (1931) содержит мотивировку и обоснование темы выступления. Мотив, побудивший Луначарского выдвинуть предложение об организации комиссии по изучению сатирических жанров, определяется им как стремление к скорейшему развитию исследований по истории литературы на основе метода диалектического материализма. Обоснованием служит утверждение, что сатира — тот род литературы, который позволяет применить этот метод с наибольшей легкостью, добиться скорейших результатов. Навыки же, приобретенные в процессе этой работы, помогут легче найти способы марксистского изучения всех областей литературы (8, 531).

Во введении к докладу «Очередные задачи Советской власти в области искусства» (1929) он информирует аудиторию, что доклад будет носить практический характер, что в нем он собирается «…обрисовать основные черты нашей политики, основные задачи, которые ставит перед собой Советская власть, руководимая Коммунистической партией, в деле культурного строительства по линии художества», что эти принципы, уже излагавшиеся им прежде, теперь будут рассматриваться «с точки зрения особенностей момента, который нам приходится переживать».²⁴

Характерна и вводная часть доклада Луначарского на Международном конгрессе философов в Оксфорде «Новые течения в теории искусства в Западной Европе и марксизм» (1930), в которой обозначены задача («… представить конгрессу краткое резюме… основных принципов марксистской концепции искусства и его эволюции»), мотивировка («… именно в России имели место главнейшие работы в этой области, притом в значительной мере в последнее время, после взятия пролетариатом власти», (цель) «… возбудить интерес к работам русских марксистов… и привлечь специалистов к более близкому изучению результатов наших научных усилий», (структура) «… я посвящаю первую часть моего доклада…», «Во, второй части моего доклада…» (8, 240).

Приведенный иллюстративный материал позволяет говорить о том, что Луначарскому важно не только обозначить тему и задачи выступления, но и настроить слушателей на его определенное восприятие, дать ориентиры, которые помогут им в дальнейшем следить за развитием мысли оратора.

Аристотель в своей «Риторике» функцию введения видел в следующем: «… предисловие есть начало речи, то же, что в поэтическом произведении есть пролог, а в игре на флейте — прелюдия… они как бы прокладывают путь для последующего (курсив мой. — Л. В.)».²⁵

Ориентирующая информация в речах Луначарского — определение конечной конкретной цели выступления, указание на характер освещения проблемы и последовательность раскрытия вопросов — мобилизовала внимание слушателей, направляла их мыслительную деятельность по нужному оратору руслу и тем самым создавала условия для возникновения процесса «сомышления» оратора и аудитории.

Подобные вступления нужны были Анатолию Васильевичу, очевидно, и для того, чтобы самому почувствовать аудиторию и определить наиболее приемлемый характер общения с ней.

Вместе с тем нельзя не отметить, что для Луначарского не существовало трафарета. Он мог начинать выступление с пропагандистски заостренного, полемического вопроса, который служил методологической базой, платформой, необходимой для правильного понимания выдвигаемых в последующем изложении вопросов. Таково, например, начало доклада «Социалистический реализм». Оно придает развитию мысли динамизм, стремительность, а тону речи — необходимую в данном случае категоричность.

Иную функцию выполняет введение в юбилейных речах, адресованных массовой аудитории.

В публичной речи важно не только создать условия для появления процесса «сомышления», но и постоянно поддерживать и активизировать его.

Луначарский добивается этого композиционным членением основной части выступлений на смысловые разделы, отрезки, поэтапным определением промежуточных задач, введением лексико–стилистических связок («Первый вопрос… Второй вопрос»; «Позвольте мне начать с… Теперь я хотел сказать относительно…»; «Укажу на некоторые явления, относящиеся к интересующей нас области и обращающие на себя внимание…»; «Я думаю, что можно пойти дальше…»; «Теперь я должен остановиться еще на одном споре…»; «Отсюда я делаю общий вывод…», и т. п.) и другими приемами, которые служат своеобразными «путеводителями», помогая слушателям следовать за оратором, способствуя более быстрому переключению их мыслительной деятельности.

Этими целями обусловлена и типичная для Луначарского вопросно–ответная форма изложения. Вопросы, обращенные к аудитории, в его выступлениях выполняют различные функции. Если мы посмотрим на последовательность вопросов, стоящих в основном в начале абзацев, в докладе «Социалистический реализм», то станет очевидным, что они образуют логический стержень, вокруг которого развертывается проблема: «— В чем заключается реализм? — Может ли существовать социалистическая романтика? — Почему же в нашем искусстве не может быть грандиозных синтетических образов? — Разве это не законно, что пролетариат хочет заглянуть в будущее, хочет чтобы ему показали воочию, дали бы почувствовать, что такое коммунизм настоящий, всеобъемлющий?» и т. д. (8, 495–500).

Здесь вопросно–ответная форма организует смысловую сторону выступления, определяет направление развития мысли, придает речи в целом целеустремленный характер.

Вместе с тем этот прием играет роль психологического стимулятора, активизирующего внимание и интерес аудитории: направляя мысль слушателей на формулирование возможных ответов, оратор заставляет их прогнозировать дальнейшее изложение темы, побуждает к исследовательской деятельности.

В этом единстве логических, композиционно–стилистических и психологических приемов отразилось стремление Луначарского к тому, чтобы аудитория, воспринимая его речь активно, творчески, как можно лучше и глубже понимала оратора.

Но восприятие и понимание — только первая часть задачи. Луначарскому нужно убедить слушателей в правильности выдвигаемых положений, заставить принять его концепции, встать на ого позиции. Идя к этой цели, Анатолий Васильевич использует в своих выступлениях самые различные виды и способы логического доказательства: прямые — подтверждение истинности выдвинутого тезиса, и косвенные — обоснование ложности антитезиса; односторонние — последовательное приведение доводов в поддержку своего тезиса, и двусторонние — последовательное введение своих доводов и доводов противника; доказательства, основанные на умозаключениях дедуктивных, индуктивных и по аналогии. Так же разнообразны и методы подтверждения тезиса. В его теоретических выступлениях можно встретить все методы, отмеченные формальной логикой, но наиболее часты обусловливающий (основанный на показе непреложной достоверности оснований — фактов действительности, законов науки, свидетельств) и генетический (основанный на источниках возникновения и бытования какого–либо явления).

Луначарский хорошо чувствовал, что аргументация не может быть одинаковой в разных аудиториях, в выступлениях с различной целевой установкой, поэтому диапазон приемов доказательства у него очень широк: от объемного фактологического, довольно часто построенного на аналогиях, до предельно лаконичного, сокращенного силлогизма. Это легко обнаружить, сопоставив три очень разных выступления Луначарского: речь о М. Горьком в мае 1928 г. на пленуме Моссовета в связи с приездом писателя из Италии, вступительное слово о Достоевском на вечере в Политехническом институте 20 ноября 1929 г. и доклад «Новые течения в теории искусства в Западной Европе и марксизм» на Международной конференции философов в Оксфорде в августе 1930 г.

Безусловно, логическая аргументация делала выступления Луначарского убедительными, заставляла слушателей воспринимать его положения как истинные. Однако та наибольшая убедительность, о которой не раз говорил и которой всегда достигал Ленин, создается не только силой логической аргументации, но и эмоциональным воздействием на слушателей. Вспомним в связи с этим известные слова Владимира Ильича о том, что без человеческих эмоций никогда не бывало, нет и быть не может человеческого искания истины.

Человек может хорошо понимать то, о чем говорит оратор, может верить в правильность его мыслей, но для того, чтобы взять их на вооружение, сделать своими убеждениями, он должен сам их пережить, прочувствовать, выносить. «Готовых" убеждений, — писал Д. И. Писарев, — нельзя ни выпросить у добрых знакомых, ни купить в книжной лавке. Их надо выработать процессом собственного мышления, которое непременно должно совершаться самостоятельно, в вашей собственной голове…».²⁶ На пути к этому и лежит психологическое воздействие оратора, которое приводит к тому, что у человека появляется желание, потребность принять предлагаемую ему идею.

Луначарский очень хорошо понимал роль эмоций в художественном творчестве и в публицистике: «… публицистика становится тем более действенной, — писал он, — чем более она окрашена чувством» (2, 392).

«Если оратор говорит ярко, то есть апеллирует к чувствам, его речь становится художественной» (8, 306). А когда она становится художественной, «когда туда вложено что–то от человеческого творчества и трепета нервов, тогда это заражает, а когда заражает — оставляет след» (7, 527–528). И наконец, «только приведя в волнение чувства человека, вы влияте на его волю» (7, 217).

Все эти теоретические посылки Анатолия Васильевича приложимы к его литературоведческим выступлениям. Каждое из них — творчество, «биение мысли» и «трепет нервов». И снова, цитируя самого Луначарского, мы не можем не повторить уже сказанного, что все это связано с его внутренней убежденностью, определенно выраженным отношением к предмету речи, в основе которого лежит четкая идейно–нравственная позиция. «Участник борьбы, видящий, где зло и где добро, прекрасно понимающий пути, которыми нужно идти, знающий, как нужно организовать еще дезорганизованные силы, чтобы ускорить процесс, выпрямить дорогу, — полон любви и ненависти, гнева и восторга, он весь переполнен чувством» (8, 496).

Можно расчленить стиль Луначарского, выделить из него отдельные приемы усиления речи в содержательной части (отбор яркого фактологического материала для иллюстрирования и аргументации, смысловые и композиционные повторы), в стилистическом аспекте (наличие значительного пласта слов с потенциальной образностью, тропов, стилистических фигур), найти типичные риторические приемы (шутку, иронию, концессию, введение чужих слов и т. п.). Это будет служить полезным уроком ораторского мастерства. Но приемы как таковые, не подкрепленные «биением мысли» и «трепетом нервов» превращаются в схоластическую риторику. Поэтому не они создают эмоциональный накал выступлений Луначарского, а его внутреннее горение вызывает к жизни и предопределяет их.

Говоря об эмоциональности Луначарского, следует отметить, что конкретное соотношение рационального и эмоционального в его выступлениях может быть чрезвычайно различным. Оно обусловлено прежде всего целевой установкой оратора (информировать, разъяснить, убедить, призвать к конкретным действиям, создать эмоциональную настроенность) и характером аудитории. Рациональное начало сильнее в теоретических лекциях и докладах, адресованных подготовленной аудитории: для слушателей с высоким уровнем умственного развития логические аргументы значительно привлекательнее. Эмоциональное начало ярче проявляется в юбилейных, торжественных речах, адресованных массовой разнородной аудитории (ср., например, речь о М. Горьком в Большом театре в 1928 г. и доклад на Международном конгрессе философов в Оксфорде в 1930 г.).

В процессе общения с аудиторией Анатолий Васильевич спорит, развивает, отвергает, утверждает. Он как бы ведет постоянный диалог со слушателями, обращаясь к ним, предвидя возможные возражения, сомнения, остро ощущая их согласие или несогласие, полемизирует со своими потенциальными противниками. Это рождает еще одну особенность его стиля — внутреннюю диалогичность, которая находит подчас и внешнюю форму выражения в виде включений в текст собственного выступления чужой речи, оформленной как речь прямая или косвенная; каскадов вопросов, обращенных к аудитории или адресованных идейным противникам; риторических вопросов и восклицаний, имеющих оценочный характер; двустороннего способа аргументации.

Эта стилевая манера рождена полемической заостренностью многих публичных выступлений Анатолия Васильевича и в своей основе опирается на творческий характер его мыслительной деятельности.²⁷

Луначарский размышляет публично, приобщая одновременно к этому размышлению, втягивая в него слушателей. И хотя мы отмечали выше, что он выступает перед аудиторией с готовыми, сложившимися концепциями, это не означает, что Анатолий Васильевич их не развивает в процессе речи, не находит для них новые, может быть, более весомые и более уместные в данной ситуации общения обоснования.

Это подтверждает и то обстоятельство, что выступления Луначарского носят импровизационный характер. Все слушавшие его свидетельствуют, что он говорил свободно, не имея перед собой записей, узнавая подчас тему своего выступления перед самым его началом.

До нас дошел полный доброго юмора рассказ Н. А. Семашко: «Часто выступал он без подготовки, экспромтом — и всегда блестяще… Как правило, он опаздывал; аудитория нетерпеливо волновалась. Тогда влетал весь мокрый Анатолий Васильевич (зимой он ходил в огромной медвежьей шубе), оттирая свою изрядно полысевшую голову, несся к трибуне, по дороге спрашивая: „О чем говорить?“ — и говорил так блестяще, как будто он готовился к выступлению неделями. Его речь была красива и образна; один образ сменялся другим; это была художественная речь в полном смысле этого слова…».²⁸

Умение Луначарского быстро ориентироваться позволило многим авторам воспоминаний о нем, да и многим исследователям его деятельности и творчества утверждать, что он выступал всегда; без предварительной подготовки.

Импровизация — высшее проявление ораторского искусства. Необходимость в кратчайшей срок выразить мысль средствами устной речи делает мыслительный процесс интенсивнее, память работает активнее, чувства становятся сильнее, речь приобретает большую целеустремленность, появляются конструкции, отражающие нагнетение мысли (смысловые и ритмические повторы, трансформация тезиса, добавление, подчеркивание, параллелизм, градация и т. п.). Весь этот настрой посредством «реакции заражения» передается слушателям; между оратором и аудиторией натягиваются нити прочного контакта, углубляется «сомышление» и «сочувствование». Речевое воздействие приобретает большую действенность.

Но возможна ли подобная настоящая эффективная импровизация без предварительной подготовки? Думается, невозможна.

Безусловно, для импровизирования нужны особые личностные качества — сила интеллекта, воображение, интуиция, быстрота реакции (решение задачи происходит стремительно), умение видеть речевую перспективу; нужно и особое состояние творческой активности — вдохновение. Но импровизация бессильна без глубоких знаний, которые возможны только при интериоризации материала (превращении его во внутреннее достояние человека), без навыков быстрого перекодирования внутренней речи в звучащую речь.²⁹

Луначарский был одаренным человеком, владевшим искусством импровизации. Но эта одаренность опиралась на огромный, временами почти титанический труд. Отсюда и ставшее почти афористичным его утверждение «К этой лекции я готовился всю жизнь», появившееся в связи с полуторачасовой «импровизацией» на сложную философско–эстетическую тему. Отсюда и свидетельство близкого Анатолию Васильевичу человека — Н. А. Луначарской–Розенель: «Как у пианиста–виртуоза сложнейший пассаж кажется легким, чем–то само собой разумеющимся, а на самом деле является результатом многолетнего упорного труда, так и ораторские выступления Луначарского помимо врожденного таланта требовали огромной предварительной работы, колоссального накопления знаний, умения мобилизовать эти знания».³⁰

На широкие интериоризованные знания опирается еще одна особенность мышления Луначарского, отраженная в его публичных выступлениях — ассоциативность. Она позволяла Анатолию Васильевичу не только сплавлять в монолитное повествование факты разных эпох, сфер художественной жизни, источников, но и вызывать нужные ассоциативные связи в сознании слушателей. А это в свою очередь способствовало лучшему усвоению его теоретических посылок и практических рекомендаций.

Таким предстает перед нами Луначарский–оратор — человек глубоких и разносторонних познаний, высокая идейно–нравственная позиция и художественная одаренность которого были поставлены на службу народу, строящему новую жизнь.

Единство знаний, убежденности, умения логически развертывать и аргументировать выдвигаемые положения, эмоционально воздействовать на аудиторию — вот та основная особенность его ораторского искусства, которая помогала ему завораживать слушателей, убеждать их, «свои мысли вкладывать в душу каждого».³¹

Изучение стиля устных выступлений Луначарского помогает понять и некоторые особенности его печатных публикаций (способ выдвижения в них идеи, ее мотивировки, обоснования, развертывания, доказательства, усиление действенности речи и т. д.), ибо влияние на них ораторского стиля Луначарского несомненно.

Рамки статьи позволили нам заострить внимание лишь на отдельных сторонах ораторской деятельности и ораторского стиля (в широком понимании этого термина) Анатолия Васильевича. В действительности Луначарский был значительно многограннее, разнообразнее, многое в его стилевой манере было обусловлено тем горячим и напряженным временем, в которое он жил и которое продолжает звучать для нас в его выступлениях. Он сумел точно, глубоко и ярко отразить то общее, что было свойственно его эпохе. И в этом единстве революционного содержания и блестящей индивидуальной формы заключается неослабевающая сила его публицистики.