Философия, политика, искусство, просвещение

Глава 4. О том, что так легко отбросить

В советские годы Луначарский вновь и с новых методологических позиций обращается к опыту своих «биологических исканий» в эстетике, вновь задумывается над задачей сочетания биологического и социологического аспектов в решении ряда эстетических проблем.

Значительная часть наших исследователей, затрагивавших вопрос о «биологических исканиях» Луначарского советского периода, просто третировала эти искания как несомненное проявление непреодоленных элементов махистских заблуждений. На этом ставилась точка. В лучшем случае говорилось, что в «биологических исканиях» «слишком много путаного».

Думается, однако, что признанием этого несомненного факта ограничиться все–таки нельзя.1

Если приглядеться к творчеству Луначарского — теоретика искусства послеоктябрьской поры, то можно без особого труда найти «отзвуки» его «биологических исканий» в целом ряде выступлений по существеннейшим проблемам развития искусства. Например, в таких работах, как: «О музыкальной драме» (1920), «Судьбы русской литературы» (1925), «Новая книга о музыке» (1925), «О социологическом методе в теории и истории музыки» (1925), «Основы художественного образования» (1926), отчасти в статье «Выставка картин П. П. Кончаловского» (1933), и, конечно, в таких его статьях, как «Один из сдвигов в искусствоведении» (1926), «Социальные истоки музыкального искусства» (1929), в выступлении Луначарского на Всесоюзной конференции по теории ладового ритма (1930), наконец, наиболее полно — в обстоятельном докладе «Социологические и патологические факторы в истории искусства», прочитанном на дискуссии в Коммунистической Академии в 1929 году, да и в других работах.

Есть ли в этих работах какие–то «следы» махизма?

Конечно, есть. Порой Луначарский здесь как бы срывается в «повторение пройденного» — неточные, расплывчатые формулировки, односторонний подбор и анализ фактов, наконец, простое повторение (порой даже цитирование!) некоторых положений, содержащихся в работах периода махистских увлечений автора. Все это свидетельствует о противоречивости и методологической непоследовательности Луначарского в решении целого ряда вопросов теории искусства. Но все это — лишь одна сторона дела.

Если всмотреться в «биологические искания» Луначарского советского периода более внимательно, то можно заметить, как в постоянном столкновении аргументов и контраргументов в той борьбе, которую вел Луначарский с вульгарно–социологическими мистификаторами искусства, у него постепенно начинает выкристаллизовываться нечто рациональное в оценке роли биологического фактора в творческом процессе, начинает намечаться качественно новый шаг к подлинно научному, марксистскому пониманию соотношения социального и биологического в эстетической практике.

И тут возникает вопрос: не могло ли оказаться так, что к критике, направленной на помощь Луначарскому в его поисках истинного решения проблемы, примешалась еще и своекорыстная критика самих вульгарных социологов? Ведь трудно не понять, что уже одна только постановка тех вопросов, над которыми задумывался Луначарский, в корне подрывала всякое подобие теоретической обоснованности сектантского социологизма в эстетике.2

В самом деле, известно, например, какой ожесточенный отпор со стороны приверженцев вульгарной социологии тех времен вызвал интересный, теоретически весьма содержательный и методологически оригинальный доклад Луначарского на дискуссии в секции литературы, искусства и языка в Коммунистической Академии 31 октября 1929 года.3 Оппоненты Луначарского на этой дискуссии пришли к выводу о нецелесообразности опубликования их выступлений по причине очевидной неубедительности последних. Тем не менее некоторые из числа участников данной дискуссии уже после кончины Луначарского печатно выступили с «разоблачением биологизма» в эстетических взглядах покойного докладчика,4 вменяя последнему в вину подмену социальной природы художественного творчества — биологической или даже патологической. В единственной монографии, посвященной исследованию эстетических воззрений Луначарского, работе А. Кривошеевой, автор, отмечая некоторые «правильные» положения в указанном выступлении Луначарского, вместе с тем пишет уже без всяких теоретических объяснений и обоснований, что доклад явился, как сказано в книге, «изложением теории о патологическом характере художественного творчества».5

Между тем основное содержание этого доклада совершенно иное.

Тут надо согласиться с тем, что писал, публикуя на своих страницах тезисы доклада, «Литературный критик»:

«… основной смысл этой работы Луначарского заключается вовсе не в «построении биологической эстетики»… а в борьбе против схематического, мертвенного вульгарного социологизма, которому противопоставляется марксистский анализ жизненных явлений во всей их полноте, марксистское изучение творческой индивидуальности».6

Спору нет: в докладе Луначарского встречаются и неточные формулировки и терминологические неясности, встречаются в нем, наконец, и просто неубедительные положения.

Мысли, высказанные Луначарским на дискуссии, дают право говорить о связи данного выступления с предшествующей эволюцией эстетических воззрений автора. Странно, если бы это было иначе. Справедливости ради следует сказать, что и отдельные ошибочные, как нам представляется, положения в данном докладе могут быть правильно поняты лишь в связи с прошлыми заблуждениями Луначарского. Однако при всем том оценка данного выступления, высказанная в 1935 году, остается, без сомнения, в силе.

На основании детального и весьма тонкого анализа творческой биографии ряда писателей, таких, как Гельдерлин, Мопассан, Достоевский — писателей, исключительных по психологическим качествам, Луначарский приходит здесь к важным теоретическим обобщениям, имеющим принципиально–методологический характер. Надо добавить, что высказываемые здесь Луначарским положения по существу своему могут быть противопоставлены не только «экономическому материализму» вульгарных социологов, но и концепциям фрейдистской эстетики. Главный же методологический стержень, основной смысл этого выступления Луначарского заключается в активном, очень темпераментном отстаивании мысли о важности исследования личности самого художника, «творческого я» создателя произведения — во всем богатстве его индивидуального своеобразия, во всей полноте его внутренней противоречивости и со всем вниманием к неповторимости данного характера.

Несомненно связана с «биологическими исканиями» Луначарского и его работа по выяснению природы художественной иронии, сатиры, природы человеческого смеха вообще.7

Но наиболее серьезные усилия в разработке «биологического обоснования» общеэстетической теории Луначарский предпринимает в связи с обращением к теоретическим проблемам музыковедения.

Луначарский специально и весьма подробно занимается в советское время вопросами исследования физических и биологических основ музыкального искусства. В результате он приходит к твердому убеждению, что «единственно правильная точка зрения на всякую теорию искусства» — та, согласно которой «всякая полная теория искусства должна заключать в себе: а) физическую сторону, рассматривающую элементы этого искусства всеми экспериментальными и математическими способами, какие дает нам физика,8 б) физиологическую сторону, включая сюда, конечно, прежде всего, рефлексологию, но также, разумеется, и строение соответственных органов, изучение соответственных функций нервно–мозговой системы и, наконец, в) социальную или социально–психологическую сторону, т. е. теорию данного искусства как социального явления и социального фактора».9 Вообще, замечает Луначарский, «прежде, чем перейти к социологии музыки, надо установить ее физиологию».10

Конечно, развивает свою мысль Луначарский, «… мы должны быть весьма далеки от всякого чистого физиологизма в истории музыки, так же как и в ее теории.

Совершенно очевидно, что могут быть социологически обусловленные отступления от физиологического правила, могут быть эпохи, которые ищут как раз аритмии или чего–то среднего между ритмами и аритмией (так называемый живописный беспорядок, например, или, в более строгой форме, золотое сечение). Вопрос чистоты и простоты художественных принципов и, наоборот, их крайнего усложнения вплоть до манерности и декаданса есть вопрос чисто социологический… Историческая действительность вышивает сложнейшие узоры на общей канве трудового завоевания природы человеком».11 Но Луначарский считает вместе с тем совершенно недопустимым и всякое игнорирование физической и физиологической основ музыкального творчества, считает совершенно недопустимым всякого рода противопоставление «рациональной психологии и социологии»12 при конкретном анализе данного художественного произведения.

И вновь он предостерегает против огрубления и упрощения проблемы.

Весь «… ход эволюции определенной эстетической данности, — подчеркивает Луначарский, — определяется ее сущностью. Эта сущность вырастает (отчасти, правда) из физических и физиологических законов, но никогда не является чистым их продуктом. Она всегда преломлена через предшествующую историю, через сопутствующие социально–бытовые явления».13 И еще раз со всей категоричностью Луначарский формулирует главную свою мысль, являющуюся, на его взгляд, неоспоримой: «Подлинное понимание искусства возможно только при тройном пути его обследования: физическом, психофизическом и социологическом, причем (и это представляется исключительно важным! — А. Л.) эти три пути должны быть координированы между собой не только в конечном результате, но и в каждом своем шаге».14 Надо, заключает Луначарский, лишь твердо «знать границы физиологического и исторического моментов».15

Прав, на наш взгляд, И. А. Сац: «Этот взгляд на общую проблему музыки легко отбросить, давая ему название «биологизма» и пр., что и делалось не раз. Но такое отношение приносит мало пользы».16 И мы, приводя все эти любопытнейшие цитаты, делали это отнюдь не с той целью, чтобы затем во что бы то ни стало отстаивать в них каждую букву, каждую строчку или каждую фразу. Нет, конечно, — в них есть неточные фразы и неверные строчки. Речь идет только о том, чтобы обратить внимание наших читателей на главную мысль Луначарского — мысль, как нам представляется, плодотворную, требующую «лишь» уточнения и развития с позиций накопленного нашей наукой к сегодняшнему дню теоретического опыта и практического материала.

В статье «Ленин и литературоведение», имеющей принципиальное значение для всего послеоктябрьского периода творчества Луначарского, мы находим положения, непосредственно подводящие нас к правильному пониманию «места и роли биологического фактора» в общественной жизни, и стало быть, и в искусстве. И с тем, что пишет в этом случае Луначарский, трудно и ныне не согласиться целиком и полностью.

«Среди наших литературоведов, — читаем мы в названной статье, — в особенности в пору печального примата переверзевских взглядов (подчеркнуто нами. — А. Л.) можно было встретить людей, которые считали, что литературоведение марксистско–ленинского характера должно опираться исключительно на социальные науки как таковые… Марксистская социология, — продолжает свою мысль Луначарский, — «снимает» биологию, но горе тому, кто не поймет этого гегелевского выражения, которое сам Ленин тщательно истолковал: снять — это значит кончить, но так, что конченное сохраняется в высшем синтезе. Это значит, что биологические факторы больше не являются доминирующими в общественной жизни человека, но это не значит, что можно вовсе игнорировать строение и функции его организма, в том числе мозга, болезни и т. п. Все это приобретает новый характер, все это глубоко видоизменяется новыми социальными силами, но не исчезает».17

Отправляясь от этой мысли Луначарского, следует вспомнить, что очень и очень многие открытия самого большого значения совершаются как бы на стыке сфер разных наук. Эстетика «граничит» не только с искусствознанием, литературоведением и художественной критикой, она соседствует и с психологией, педагогикой, этикой. Заслуга Луначарского состоит, на наш взгляд, помимо прочего в том, что именно им был поставлен вопрос о необходимости сближения этой дисциплины не только с художественной критикой, непосредственным анализом явлений искусства.18

Может быть высказано предположение, что «биологические искания» Луначарского в каких–то крайних гранях смыкаются с теориями экспериментальной эстетики фехнеровского толка. Но, думается, нет ровным счетом ничего страшного и в возможной попытке критического подхода к фехнеровскому наследию с точки зрения экспериментального решения некоторых конкретных задач нашей эстетической теории на базе марксистской методологии.

В успешном решении тех больших задач, которые ставит перед нашей эстетической наукой партия, обращение к эстетическому наследию Луначарского может оказаться очень полезным. Теорию искусства социалистического реализма можно и следует развивать, опираясь прежде всего на факты этого искусства. Но мы сейчас стоим перед необходимостью разработки теории эстетического воспитания всего народа. И эту теорию следует уже разрабатывать, опираясь на всю ту сумму знаний, которые могут предложить эстетике все смежные с ней дисциплины. Ибо в самом эстетическом воспитании человека искусство занимает огромное место, но оно никогда не сможет исчерпать той сферы, которая формирует эстетические вкусы, облик, характер человека. И вся эта сфера становится предметом эстетики. Но если к изучению этой сферы эстетика приступит в одиночку, не опираясь на достижения психологии и физики, педагогики и математики, ботаники и инженерного искусства и т. д., она потерпит неудачу. Справедливости ради следует сказать, что вопрос этот в некотором смысле уже вышел за рамки «чистой теории».19

Что же касается более частного вопроса — того теоретического подспорья, которое можем мы обрести в «биологических исканиях» Луначарского для борьбы с вульгарно–социологической фальсификацией искусства, то и эта задача не может считаться ныне целиком выполненной, ибо сама вульгарная социология не может быть исчерпана лишь «переверзевщиной» в собственном значении этого весьма условного термина — она жива еще и сейчас.


  1. Представляется, например, слишком односторонней характеристика возможностей «биологического» аспекта в анализе явлений художественного творчества, данная (если иметь в виду самые уже последние работы наших исследователей) в интересной и оригинальной в целом статье молодого талантливого философа Ю. Давыдова. «О теоретической бесплодности «биологического» подхода Луначарского к решению кардинальных проблем эстетики, — пишет Ю. Давыдов, который характеризовал этого крупного деятеля советской культуры в период увлечения махизмом, — свидетельствует бессодержательность и схоластичность определений, даваемых в «Основах позитивной эстетики». (См.: Ю. Давыдов, Перечитывая Ленина, «Театр», 1959, № 4, стр. 19.)
  2. Так, не упустил случая «разнести» Луначарского за «биологизм» и автор уже упоминавшейся нами заушательской статьи «Тихая заводь» налитпостовец Н. Сретенский. («На литературном посту», 1931, № 19.)
  3. См. стенограмму доклада в «Вестнике Коммунистической Академии», № 37–38 за 1930 год и конспект доклада в журнале «Литературный критик», 1935, кн. 12.
  4. И. М. Нусинов, например, сделал это в сборнике, носившем заглавие «Памяти А. В. Луначарского».
  5. А. Кривошеева, Эстетические взгляды А. В. Луначарского, М.–Л., «Искусство», 1939, стр. 85.
  6. См. «Литературный критик», 1935, кн., 12, стр. 51.
  7. Небольшое, исключительно интересное исследование (вернее, набросок такого исследования) Луначарского о смехе в свое время было опубликовано «Литературным критиком», затем, как и многие теоретические выступления Луначарского вообще, в том числе и по эстетике, затерялось среди плохо сохранявшихся изданий и выпало из поля зрения исследователей.
  8. Очевидно, напоминание о необходимости подобного аспекта при рассмотрении некоторых теоретико–эстетических проблем особенно может быть уместно во время столь широкого развития кибернетики в ее применении к самым разным отраслям человеческого знания. — А. Л.
  9. А. В. Луначарский, В мире музыки, стр. 149–150.
  10. Там же, стр. 164. Аналогичные мысли высказывались Луначарским и применительно уже не к какому–то одному виду искусства, а и в плане общеэстетическом. (См., например: А. В. Луначарский, Программа курса введения в эстетику, «Записки института живого слова», ч. 1, Пг., 1919, издание Народного Комиссариата до просвещению, стр. 48–49.)
  11. А. В. Луначарский, В мире музыки, стр. 165.
  12. Там же, стр. 167.
  13. Там же, стр. 178.
  14. Там же, стр. 229.
  15. Там же, стр. 454.
  16. А. В. Луначарский, В мире музыки, стр. 25.
  17. А. В. Луначарский, Статьи о литературе, М., Гослитиздат, 1957, стр. 85–86.
  18. Задача подобного сближения была решена — и решена блестяще для своего времени — Дидро и Лессингом и нашими революционными демократами.
  19. Не будем отсылать читателя к работам, написанным несколько десятков лет тому назад. Целесообразнее отметить хотя бы труды, написанные в сравнительно недавнее время, не претендующие на решение специально эстетических проблем, но несомненно подводящие к решению этих проблем.

    Так, например, в 1947 году в издательстве АПН вышла книга Б. Теплова «Психология музыкальных способностей». Автор книги специально оговаривается относительно того, что он исключает из предмета своих изысканий вопрос об эстетическом восприятии и этических эмоциях. Вместе с тем он считает, что «нельзя прийти к правильному пониманию психологии восприятия музыки, если рассматривать музыку только как эстетический предмет, только как объект эстетического переживания» (указ. изд., стр. 5).

    В 1950 году в том же издательстве вышла книга Н. Волкова «Восприятие предмета и рисунка». Специалисты, занимающиеся проблемами эстетической оценки в искусстве, природой эстетического восприятия, просто не могут пройти мимо этой работы.

    В 1948 году АН СССР выпустила книгу Н. Гарбузова «Зонная природа звуковысотного слуха». В «Выводах», которыми завершается этот специальный труд, автор прямо указывает на связь своих экспериментов с решением некоторых принципиальных задач непосредственно эстетического характера. А в «Предисловии редактора» член–корреспондент АН СССР покойный С. Рубинштейн пишет, рекомендуя читателю книгу Н. Гарбузова: «Автор ограничивается установлением… фактов и воздерживается от каких–либо гипотез для их объяснения. В дальнейшем, несомненно, встанет и эта задача».

    Стали появляться и труды по эстетике, по теории искусства, авторы которых уже отчетливо испытывают потребность опереться для подкрепления своих общих построений на данные смежных с эстетикой научных дисциплин. (См., например, книгу Л. Столовича «Эстетическое в действительности и в искусстве», М., Госполитиздат, 1959, в которой фигурируют имена целого ряда психологов, физиков и т. д.)

от

Автор:


Поделиться статьёй с друзьями: