Почему возникла мысль о заграничной партшколе
Это было в 1909 году. К этому времени Столыпину удалось расстрелять, повесить или послать в ссылку почти всех неугодных правительству. Из среды рабочих выбыли лучшие силы. Все рабочие, в смысле сознательности подросшие за время революции, были из’яты из обращения.
С революцией 1905 г. было покончено «всерьез и надолго», хотя не навсегда.
Реакция стала стихать. В промышленности началось оживление. Зашевелилась и рабочая масса. Снова появилась большая тяга в партию. Но на пути партийной работы встали новые трудности, которых раньше не было. К этому времени из всех революционных организаций почти целиком и полностью сбежала интеллигенция. До 1905 г. в наших организациях было много курсисток. студентов, гимназисток, реалистов и т. п.
1906–7 г.г., после поражения революции, интеллигенция была разочарована в своих надеждах. Наступила пора «переоценки ценностей», и она валом повалила из всех организаций.
Как крысы с тонущего корабля, разбегались они, оставляя рабочих в одиночестве. Наши организации оставались совсем без вожаков. Без привычки солоно приходилось рабочему, когда он выводил корявые буквы нужной резолюции на собраниях. Еще труднее было готовиться к серьезным теоретическим докладам. Невольно всякий раз приходилось оглядываться назад и вспоминать, какие красивые слова вкладывались в резолюцию раньше гимназисткой Наташей или курсисткой Марьей Ивановной. А студенты? Как они хорошо, с жаром призывали рабочих сбросить, свернуть все старое и начать строить социалистическое государство! Это было недавно… Но где все они? Их нет. А работу вести надо. Лучше корявая резолюция, чем никакой.
Но беда была в том, что к красивой резолюции и речам привыкли не одни вожаки рабочих, но и сама масса. Корявые резолюции и плохие доклады не удовлетворяли никого. Надо учиться. Этот вывод напрашивался сам собой.
Но где и как учиться? Было трудно найти руководителей. Еще труднее уберечься от полиции. Десятки кружков были открыты. Участники высылались, руководители попадали в тюрьму.
Жалобы рабочих на свою политическую безграмотность и на трудность занятий в России доходили до наших руководящих верхов заграницу.
Горький, Богданов и Луначарский образовали кружок, пожелавший устроить заграничную школу для подготовки новых руководителей партработой. Они решили набрать учеников из самой гущи рабочих организаций. Выполнителей этой идеи явился Михаил Вилонов — старый большевик, рабочий с Урале. За партийную работу он не раз попадал в тюрьму и убегал из нее. При одном из побегов его поймали, основательно избили, он заболел туберкулезом и уехал в Италию к Горькому, полечиться. Но, несмотря на болезнь, он вернулся в Москву, где работал в 1905–1906 г.г. повел агитацию за посылку учеников заграницу. Среди рабочих встретил, конечно, большое сочувствие. Без труда набрал человек 15 и повез их заграницу. Желающих поехать было много, на на всех не хватало средств. Расход на каждого ученика обходился до 500 золотых рублей. Да, кроме того, опыта по этой части в партии тогда еще не было.
По дороге на Капри
В 1907 г. я был арестован в Москве, вторично выслан из нее и жил в Н.–Новгороде, поступив служителем в психиатрическую больницу. Получив письмо от И. Н. Смирнова с вопросом — желаю ли я поехать учиться заграницу, я согласился и через несколько дней прикатил в Москву, и вскоре уже ехал в первой группе по направлению к Европе.
Нас было четверо. Уговорившись не встречаться, не разговаривать друг с другом по дороге, чтобы не навлечь на себя внимания шпионов, мы сели попарно в разные вагоны и поехали в г. Кременец.
Явка была назначена у одной акушерки, с.–д. бундовки, причем пароль был такой: «моя жена родила тройню». С этим паролем мы чуть не нажили беды. Каждый из нас заходил в квартиру и, отвечая на вопрос прислуги, говорил: «моя жена родила тройню»… Прислуга удивлялась: откуда такой урожай на ребят? Служу сколько лет у одной хозяйки, ничего подобного раньше не было!..
Акушерка направляла нас к другому товарищу. Тот должен был организовать переход через границу, до которой оставалось верст 30. Скоро нашелся провожатый, согласившийся довести нас до границы на своей лошади и устроить переход. Нам был вручен значок. Этот значок должен быть возвращен обратно в Кременец и только тогда провожатый мог получить деньги за свои услуги.
Без приключений мы добрались до Почаева, уговорились здесь подождать, пока провожатый съездит на границу и уговорился с солдатом о возможности безопасного перехода. Пограничный солдат обыкновенно получал по рублю с головы. Он предупреждал заранее в какие часы и где можно будет проходить. От нечего делать мы пошли бредить по городку и зашли в знаменитый монастырь Почаевской лавры. В соборе шла служба. Мы решили выдавать себя за богомольцев, хотя больше походили на анархистов экспроприаторов, которые поочистили этот монастырь всего за неделю до нашего появления, о чем нам стало известно потом. Продолжая обедню, монахи шептались, озираясь на нас поминутно. Заметив их беспокойство, мы поспешили выйти и направились в соседний лес собирать ягоды. Однако, через полчаса неподалеку от нас появился жандарм и тоже стал искать ягоды. Он подошел поближе и стал интересоваться кто мы, откуда, куда держим путь и т. д. С трудом удалось от него отвязаться. Время подошло, когда должен был вернуться наш провожатый. Придя на условное место, мы его там не не шли. Прошел час, другой, а его все не было. Решили было воспользоваться предложением чеха — содержателя чайной лавочки, согласившегося перевезти нас по 5 рублей с человека, но вернулся, наконец, и наш возница, с который мы и отправились.
Версты две мы ехали по дороге среди каштанов и сосен. Все местные крестьяне — галицийские украинцы — занимались контрабандой. Нас привез возница на крестьянский двор и свел в сарай, где пришлось подождать темноты. Мы находились в полуверсте от границы. Около часу ночи отправились в путь. Нас попросили не шуметь. Итти пришлось довольно далеко. Стало рассветать.
На вопрос — скоро ли граница, мы узнали, что она осталась верст пять позади. Мы были на австрийской земле. Нас обуял телячий восторг, но проводники, их было два, предупредили, что австрийские жандармы не лучше русских. Они выдадут нас русским шпикам, если пронюхают, кто мы такие. Увидевши наше смущение, проводники постарались запугать нас и выторговать побольше денег, якобы за более безопасный путь.
Добравшись до ближайшей станции, мы взяли билеты и часа через три прибыли во Львов (Лемберг), где нас ожидали свои товарищи.
Наш дальнейший путь лежал через Вену, Рим и Неаполь. В Вене мы должны были подождать вторую группу учеников, чтобы вместе двигаться дальше по Европе. Ни один из нас не знал другого языка, кроме русского. На наше счастье во всех больших гор. Европы в то время жили десятки тыс. русских политических эмигрантов, среди которых легко было отыскать переводчика или получить необходимые справки.
В Вене с нами много возился теперешний советский дипломат из Наркоминдела тов. Иоффе. Мы знали его в Вене, как доктора Крымского. Тов. Троцкий также встречался не раз. Ходил с нами по музеям прекрасной тогда столицы австрийской империи. Группа Горького приглашала его читать лекции в нашей школе, поэтому мы считали Троцкого своим будущим лектором.
Вена блистала тогда своей пышностью, красотой и немецкой аккуратностью. Но проживши неделю, мы не увидели ни одного рабочего. По улицам всегда движутся тысячи людей, однако по их одежде не заметно, чтобы среди них были рабочие. Все одеты в сюртуки и в котелках. Пришлось задать соответствующий вопрос одному из постоянно живущих здесь эмигрантов. Тот посоветовал нам встать пораньше утром и пойти за одним из проходящих с узелком, в котором, по его словам, в Вене все рабочие носят свой завтрак и рабочие халаты.
Мы последовали совету. Утром стали следить за одним из таких прохожих. Он на наших глазах зашел в один из магазинов, снял свой сюртук и котелок, надел халат вроде тех. которые у нас носят доктора, вынес ведро с краской и стал красить стену магазина. Тут мы убедились, что европейского рабочего трудно отличить от буржуа по покрою его одежды.
Девять суток мы бродили по первому столичному городу Европы, который нам пришлось увидеть. В Вене мы получили билет для проезда до Капри, это избавило нас от лишних хлопот. В Фиуме без труда отыскали пароход, который должен был перевезти через Адриатическое море и доставить нас к берегу прекрасной Италии, в Анкону.
В Риме постояли всего несколько часов, а к ночи были уже в Неаполе. Переночевав в гостинице, на утро нашли порт, в котором можно было сесть на пароход и добраться до острова Капри.
Неаполь имеет свои прелести. Его парки с огромными пальмами и кипарисами украшены множеством красивых мраморных статуй. Его узкие улицы круглые сутки полны народа. Здесь поют, пляшут, торгуют, работают. Апельсины, персики, виноград и другие фрукты… На 20–30 копеек их можно купить столько, что хватит на целый день. Город расположен на горных отрогах, которые огромными ступенями спускаются к Средиземному морю. Влево море образует глубокий полукруг Неаполитанского залива. Берега его покрыты густой растительностью виноградников, из которых величественно выступает Везувий.
Остров Капри был виден из Неаполя. Нам оставалось переплыть Неаполитанский залив, шириною 33 версты, и мы у цели нашего путешествия.
На Капри
Наш пароход не мог пристать к берегу. Надо было сначала попасть на лодку. С волнением мы ожидали первой встречи со своими будущими учителями.
Никто из учеников раньше не был знаком ни с Горьким, ни с Богдановым. Знали их лишь по литературным произведениям.
Все они ожидали нас на берегу. Встреча произошла самая радушная. Все целовались. Начались расспросы о России. В гору стали подыматься на трамвае. За дорогу мы основательно устали, поэтому продолжение разговоров было отложено до завтра. Нас поместили в прекрасных виллах по два человека на комнату.
Утром в одно окно я увидел темно–голубую воду Средиземного моря, а в другое, с противоположной стороны — Везувий. Было еще рано, а солнце уже грело во всю. Море звало к себе. Мы отправились купаться. Это была не совсем легкая штука. Надо было спуститься и снова подняться на полуверстную высоту. Дорога с изгибами до моря тянулась версты на полторы.
Отдохнув денька два, мы приступили к обсуждению программы наших занятий. Учеников прибыло из России всего человек 15. Большинство из Москвы. Федор Калинин, В. Косарев, Б. М. Лобанов, Альферов, И. Батышев, Панкратов. Романов, один от Профсоюзов и еще один из Бутырского района, фамилии не помню — все из Москвы. Были по одному из Саратова, Коломны, Гуся–Хрустильного, из Орловской губернии, с Кавказа и с границы — бундовец, организовавший нам переход через границу. Кроме того — человек 12 эмигрантов, живших на Капри и пожелавших учиться, чтобы потом поехать в Россию на партработу.
Все приехавшие из России решили, по конспиративным соображениям, изменить свои имена и фамилии.
Лекторами были А. А. Богданов, Луначарский, М. Н. Покровский, М. Н. Лядов, Горький, Станислав Вольский и Алексинский.
На первом совместном собрании учеников и лекторов было решено пригласить Ленина, Троцкого, Плеханова и Каутского. С Лениным потом завязалась полемическая переписка. Троцкий обещал приехать, Плеханов не ответил, а Каутский ответил, что занят и что лучше работает пером, чем ртом, поэтому приехать не может.
Что касается организации школы и ее занятий, то лектора повели такую линию, что они вместе со всеми учениками составляют пленум школьного совета, где решаются все важные вопросы и каждый пользуется одинаковым голосом. Была избрана пятерка из трех учеников и двух лекторов для заведывания практической стороной школьной жизни и работы.
После обсуждения была принята приблизительно следующая программа:
Политическая экономия, лекций 40, в объёме вышедшей потом книжки курса политической экономии Богданова и Степанова, читал ее А. А. Богданов.
История профессионального движения, история революции и история германской социал–демократии, — читал Луначарский, также около 40 лекций.
История Р.С.Д.Р.П. — Лядов. Около 20–ти лекций.
История России — 7 лекций; по конспектам этих лекций, согласно обещанию, данному нам тогда, т. Покровский написал вышедшие теперь очерки русской культуры.
Аграрная программа — Ст. Вольский.
О синдикализме и о финансах — Г. Алексинский.
История русской литературы — М. Горький.
Кроме слушания лекций по теории марксизма, было решено наладить практические занятия по ведению партработы: Произнесение речей, подготовке конспектов и писание резолюций, знакомство с постановкой газетной техники и т. п. Этой частью были заняты Ст. Вольский, Лядов и Алексинский. Самые занятия распределялись так: до 12 ти утром проработка лекций и подготовка к рефератам и самостоятельные занятия на дому. С 12–ти до 2–х часов первая лекция; с 2–х до 4–х обед, с 4–х до 6–ти вторая лекция и наконец с 6–ти до 8–ми практические занятия.
После лекций задавались вопросы лектору. Завязывалась беседа, а после прочтения нескольких лекций, лекторами разрабатывался вопросник, по которому каждый ученик должен был отвечать. Так проверялась правильность всего, усвоенного учениками. (Результатом этой работы явилась известная книжка Богданова — Политическая экономия в вопросах и ответах). Работа пошла усиленным темпом. Отдыхать полагалось лишь по воскресеньям. Трудно было привыкать к усиленным занятиям, особенно в начале. Публика уставала. Это замечали лектора и старались наладить развлечения по праздникам.
Горький, у которого часто гостили художники, музыканты, писатели, устраивал вечеринки. Читал свои новые произведения, организовывал домашние концерты и собеседования. Кроме чаю здесь выпивалось не мало хорошего вина, местного и привозного. Во время бесед ученики разбивались на группы вокруг Богданова, Горького и Покровского, завязывались споры. Живший тогда на Капри Герман Лопатин рассказывал о своем личном знакомстве с К. Марксом и время проходило чрезвычайно интересно.
Всем нам впервые пришлось наблюдать заграничную жизнь и природу.
Остров Капри представляет из себя небольшой кусок камня версты три в длину, неровной ширины. Всего полуверстной полосой воды отделяется он от соседнего полуострова. Капри имеет два высоких хребта, между которыми есть узкий перешеек.
Климат там удивительный. Розы цветут круглый год. Каждый маленький клочек камня, где накопляется немного земли или песку, покрыт вечно зеленой растительностью. На самых крутых склонах жители ухитряются устраивать сад или огород. Можно увидеть квадратики в несколько аршин величиной, дающие хороший урожай. На сколько–нибудь значительных площадках имеются вечно зеленые лимонные рощи. Огромные кактусы, кипарисы, пальмы. Особенно много всюду самых разнообразных цветов. Температура в декабре почти не спускается ниже 10 градусов тепла. Виллы выглядывают из зелени, как цветы из кустов.
Многие дома–виллы и пристройки к ним высекаются в скалах, иногда на большой крутизне. Из камня, добытого тут же, строится передняя стена, кроется крыша — и постройка готова. Виллы для богатых, конечно, построены по всем правилам зодчества. Между скал, садов и построек вьются узенькие, от 3–х до 6–ти арш., дорожки, по обоим сторонам которых тянутся невысокие каменные стенки. На колесах по этим дорожкам почти не ездят. Богатые барыни едут на ослах или мулах.
На Капри негде достать пресной воды. Под каждым домом имеется резервуар, высеченный из камня. В него стекает дождевая вода с плоских крыш. Эту воду пьют и употребляют по хозяйству. Богачам привозят прекрасную воду из Неаполя.
На острове имеется два городка — Она–Капри — старый город — и Капри Новый. Из старого почти все мужское население эмигрировало в Америку, остались женщины, дети и старики. Город хиреет. Новый город расположен ближе к пристани. В нем имеется много магазинов. Лучшие виллы для приезжающих богатых больных и туристов.
На Капри в свое время жил знаменитый Крупп, поставщик орудий смерти. Итальянцы рассказывали, как много денег он прокучивал. Инкогнито к нему приезжал сам импер. Вильгельм. Крупп устраивал безобразнейшие оргии. Занимался развратом, насиловал не только итальянских девиц, но девочек и мальчиков. Его забава грозила разразиться мировым скандалом. Говорили, что Вильгельм, узнавши об этой грязной истории, не видел иного выхода, как посоветовать Круппу застрелиться, что тот и сделал. После него осталась никем необитаемая вилла и хорошая дорога, — спуск к морю, устроенная на деньги, данные Круппом.
На Капри имелось около 2 с пол. тысяч жителей, до 30 церквей, 4 или 5 монастырей и около 150 попов. Не проходило ни одного праздника, чтобы попы не устраивали своего торжественного шествия по городу, иногда довольно забавного, привлекавшего много зевак.
В городе много наемных рабочих, обрабатывающих виноградники. Имеются портные, сапожники, много оффициантов и прислуги, обслуживающих приезжих «фалистьеров», как зовут итальянцы всех туристов.
Группа «Вперед»
Тов. Зиновьев, делая отчет о работе Коминтерна, на Всероссийской конференции РКП 1921 г., сравнивал ошибки теперешних левых коммунистов за границей с ошибками «впередовцев». В нашей политической литературе в свое время этой группе «левых» уделялось не мало места. Группа «Вперед» зародилась на Капри. В нашей среде большевиков намечался тогда раскол.
После поражения декабрьского восстания в Москве многие пылкие товарищи никак не хотели признать, что революция 1905 г. уже проиграна. Началось партизанское движение против самодержавия. Чтобы овладеть этим движением, тов. Ленин дал тогда лозунг о создании боевых троек и пятков, которые должны были подчиняться партийным директивам. Но массы быстро остывали, а отдельные боевики стали увлекаться экспроприациями, иногда выливавшимися в нежелательную форму. Перед партией стал вопрос длительной подготовки к новому наступлению на самодержавие. Надо было итти путем углубления работы в массах.
Многие не хотели понять этого. Когда был выдвинут вопрос об использовании трибуны Государственной Думы, огромное большинство членов нашей партии (большевиков) голосовало против участия в Государственной Думе. Затем была созвана большевистская конференция. Тов. Ленин там остался в меньшинстве. Москва, Иваново–Вознесенск, Зуево Орехово, а за ними весь центральный промышленный район, были решительными противниками участия в Государственной Думе. Вопрос потом обсуждался на Всероссийской конференции, где участвовали меньшевики и все национальные организации Р.С.Д.Р.П. Тов. Ленин должен был дать обещание своей фракции (большевиков), что если на Всероссийской конференции обстоятельства сложатся так, что его голос будет решать судьбу — быть или не быть нам в Государственной Думе, то он не должен будет голосовать за свое предложение и воздержаться. Но большинство, хотя и не большое, оказалось на стороне тов. Ленина, его поддержали меньшевики.
После этого в некоторой части нашей организации началось смятение.
Как известно, наша С.–Д. фракция в Гос. Думе была единой с меньшевиками, но их было больше.
Иногда получалось так, что ЦК предлагал провести ту или иную кампанию, поставить вопрос на обсуждение Думы или сделать запрос правительству, а меньшевикам не всегда нравились такие шаги. Они вносили свои коррективы или через свое большинство во фракции тормозили проведение вопроса.
Эти причины, вместе с другими, родили недовольных, требовавших отзыва фракции из Гос. Думы.
К этому времени усилились разногласия по философии. Старые члены нашей партии помнят, что был известный период увлечения Богдановским «Эмпириомонизмом».
Эти разногласия были последней каплей, переполнившей чашу. Именно в этом вопросе раскололся наш большевистский центр — (БЕ–ЦЕ), руководивший нашей фракцией после Лондонского съезда.
Целая группа эмпириомонистов и отзовистов (стоявших за отзыв нашей фракции из Государственной Думы) довольно бесцеремонно была выпровождена из БЕ–ЦЕ, конечно, не без участия тов. Ленина. Увлечение эмпириомонизмом не было опасно в момент разгара революционной борьбы, ибо весьма немногие могли заниматься тогда философией. Но в следующий период, когда надо было углублять революционную работу в мирной обстановке, философское увлечение стало опасным. Тем более было опасно «левое ребячество», отзовизм. Он отражал непонимание наступления нового этапа развития революции.
Тов. Богданов, по характеру очень мягкий и деликатный человек, пробывший почти бессменно несколько лет членом ЦК, конечно, не мог молча стерпеть обиду, когда почувствовал, что его выставляют вон из БЕ–ЦЕ. Он попытался опереться на Каприйскую школу, чтобы потом дать бой тов. Ленину в подпольных организациях в России. Для этой цели он стал организовывать группу «Вперед». Об этих замыслах знал тов. Ленин.
Всем рабочим, прибывшим учиться на Капри, не были известны подробности, которые выяснились потом. Мы не были еще искушены и не знали обо всем, что происходило за кулисами партии.
Почти с первых дней после приезда на Капри, мы узнали о расколе БЕ–ЦЕ, о «происках Ленина», о его «невежестве» по философии и т. д. Нам говорили, что Ленин уже не тот, которого знали московские рабочие в 1905–1906 г.г., он теперь так зазнался и поправел, что не мешало бы его одернуть от имени русских партийных организаций.
Получивши наше приглашение читать лекции в Каприйской школе, тов. Ленин кротко пытался объяснить нам, что приехать не может, ибо ему не по дороге с нашими литераторами–отзовистами, которые будут совращать нас с верного пути. Никто из нас раньше не видал тов. Ленина. Знали его лишь по литературным произведениям, помещенным в «Пролетарии», но несмотря на все разговоры о «падении Ленина», обаяние его для нас не уменьшалось, а увеличивалось. Нам хотелось лично увидеть самого Ленина, слушать и говорить с ним.
Получивши его отказ на наше приглашение, мы устроили собрание семи учеников–москвичей и стали предлагать от имени Московского Комитета, в порядке партийной дисциплины, явиться Ленину на Капри под страхом нашей жалобы в ЦК.
Дня через 3–4 мы получили ответ. Тов. Ленин в большом письме подробно, в популярной форме пытался объяснить нам как и чем опасны для партии увлечения и ошибки группы Богданова. Он говорил, что все мы хорошие ребята, но не искушенные еще в политической борьбе. — Я охотно стал–бы заниматься с вами. — говорил тов. Ленин, если бы вы захотели приехать в Париж.
Переписка Каприйцев с Лениным продолжалась и потом. Обсудив вопрос, ученики решили окончить курс полностью на Капри, потом поехать в Париж к Ленину.
Тем временем наши лектора отзовисты стали устраивать собрания по текущему моменту, часть учеников в оценке этого момента определенно стала склоняться на сторону Богданова, в противовес ей другая часть подчеркивала ошибки Богданова и присоединялась к позиции Ленина.
Раскол
Группа Богданова с самого начала повела дело так, что во время занятий никогда не было речи ни об эмпириомонизме, ни об отзовизме. Все споры велись вне учебных занятий «частным образом», хотя результат от этого не менялся.
Большевистский ЦК вместе с тов. Лениным, конечно, не мог безразлично относиться к затее Богданова. Нельзя было допустить, чтобы полтора десятка рабочих, взятых от станков, связанных с широкими слоями, вернулись в нелегальные русские организации и стали бы распространять богдановскую ересь. ЦК стал принимать меры.
Среди учеников было два вожака: Федор Калинин — богдановец и И. Панкратов — ленинец. При малейшей попытке со стороны Богданова проявить свое вредное влияние, он получал отпор и ученики разбивались на две группы.
Когда Ленин увидел, что его подробное письмо повлияло лишь на меньшую половину учеников и что богдановцы, вместе с частью учеников, вырабатывают платформу, он повел дело так, чтобы скорей закончить курс на Капри и перевести школу в Париж. А когда это не удалось, повел к расколу и изъятию еще не зараженных богдановской ересью, что и было достигнуто: пять человек во главе с Панкратовым покинули школу и уехали в Париж.
Вокруг школы создался большой шум. Большевистская газета «Пролетарий» стала выпускать специальные приложения, где самым подробным образом объяснялась история богдановской ереси, ее вредность для партии и т. д. С появлением в Париже группы отколовшихся учеников было выпущено экстренное приложение. Большими буквами было напечатано: «Позорный провал», где в ярких тонах говорилось о расколе в школе. Однако, резкая позиция, занятая ЦК, повлияла на богдановцев в обратную сторону. Оставшиеся на Капри ученики, получая подобного сорта литературу, все больше склонялись на сторону богдановцев. Участвуя в выработке платформы группы «Вперед», они были уверены, что стоят на правильной революционной дороге и что Ленин ошибается, когда зовет к использованию трибуны царской Гос. Думы.
В своей платформе группа «Вперед», конечно, выставляла много старых большевистских лозунгов и положений, стараясь лишь подчеркнуть неизменность «старому» большевизму.
Когда Ленин говорил об использовании трибуны Гос. Думы, Богданов подчеркивал необходимость пропаганды подготовки к новому вооруженному восстанию. Ленин говорил о наступлении длительного периода и необходимости подготовки к новому наступлению на самодержавие, а его обвиняли в разочаровании и т. д.
В данный момент, когда мы еще недавно вступили в новую полосу развития революции, нам не вредно обернуться назад и вспомнить проделанные ошибки.
Кто оказался правым? Ленин — теперешний признанный вождь мирового революционного пролетариата, или Богданов — теперь беспартийный, не ушедший от нас, но и не идущий с нами. Мы знаем Брестский мир. Нам известны и другие факты «левого ребячества». Наш Ильич своим зорким взглядом умеет видеть на десять лет вперед. Он редко ошибается, за это его и любит рабочий класс.
Занятия в школе
Всю намеченную программу мы должны были пройти в срок около пяти месяцев. Вначале каждый из нас должен был впитать в себя основательное количество теоретических познаний. Но со второй половины, чем дальше, тем больше, нам надо было учиться практически применять марксистский метод. Мы стали писать статьи, готовить конспекты, рефераты и резолюции. Нас подробно знакомили, как собирается материал, выделяются наиболее существенные места для данного вопроса, говорилось и показывалось, как необходимо разделять на части громоздкий материал. Словом, нас вводили в ту лабораторию, которая, переваривая современный материал, подводила под него марксистский фундамент.
Многие из нас готовились, после занятий в школе, пойти на нелегальную работу в какой–нибудь губернский город, где работник часто был тогда «швец, жнец и в дуду игрец». Ему надо было не только все уметь делать самому, он должен был передать свои познания другому. Ибо по опыту было известно, что работник мог продержаться на одном месте от 3–х до 6–ти месяцев, после чего он, в лучшем случае, удирал в другой город, в худшем — садился в тюрьму. Последнее случалось чаще.
Наши первые статьи и речи в большинстве, конечно, были весьма плохи, некоторые из выступавших смущались, забывали с чего начинать, робели, волновались и отказывались от слова, прося дать им срок на лучшую подготовку. Но были среди нас рабочие весьма толковые и талантливые: был хороший парень из Коломны — 18–ти летний кузнец. Звали его по кличке Пахом. Этот не робел, говорил речи, делал доклады, писал статьи, что твой старый подпольщик.
Был сормович–слесарь. Большевик, посланный в школу меньшевиками. Черный, коренастый, спокойный. У него выходили недурные рассказы, образные выражения которые весьма трогали Горького.
Горький не раз говорил ему: пиши, мол, почаще, из тебя будет толк.
Несмотря на то, что нас выбрали из среды многих десятков, подбор был неравный. Некоторые были с основательной подготовкой, другие обладали лишь элементарными познаниями.
Чтобы оживить наши речи и дать им известное направление, было решено устроить «предвыборную кампанию». Лектора решили выступать в роли представителей буржуазных партий, а ученики должны были подготовиться к роли большевистских оппонентов им.
Алексинскому досталась роль эсэра, Лядову — октябриста, Горькому роль черносотенца, двое из учеников взялись подготовиться и выступить кадетами, остальные большевиками и меньшевиками. Эта затея была интересна и прошла оживленно.
К концу занятий было поставлено несколько докладов по текущему моменту. В прениях принимали участие все лектора и ученики. Разбирая доклады, мы должны были познакомиться с анализом международного и внутреннего состояния своей страны и положения нашей партии в отношении ее к другим партиям и общей тактики борьбы в данный момент.
Некоторые из лекторов произвели неизгладимое впечатление на нас. Мы впервые видели так близко тех, кого знали лишь по их статьям и литературным произведениям. Лекции А. И. Богданова 1 слушались с огромным интересом. Он мастерски, иногда художественно изображал эпохи экономических отношений человечества. С ним вместе читались первые главы «Капитала» К. Маркса. Хороший знаток истории философии, естествоведения, математики — словом в полном смысле слова большой ученый. Надо прибавить, что А. И. очень хороший, отзывчивый товарищ. Простой и весьма внимательный. Его жена — Наталия Богдановна, как добрая мать, заботилась о нас во все время учения.
А. В. Луначарский — первоклассный оратор. Самые скучные места своих многочисленных лекций он умел излагать так, что можно было заслушаться его речью. Он умеет свои мысли «вкладывать в душу каждого». По существу всю школу он выносил на своих плечах, заботился не только о своих, но и чужих лекциях, чтобы во время их подготовить и поставить по программе. Ему не мало времени приходилось уделять хозяйству школы. Вечно занятый, он находил время, чтобы близко познакомиться и подружиться со многими учениками.
Горький… Его произведения переведены на все языки… А между тем, какой это скромный человек. Чуткий, отзывчивый товарищ, хороший собеседник. С ним легко, интересно проводить время. Вначале, без привычки, он не совсем так излагал нам историю литературы, как хотел. Увлекался, забывал свое положение лектора. Начиная читать выдержки из Слепцева, Г. Успенского или другого писателя, горькая судьба которого не позволяла развернуться таланту, Горький волновался иногда до слез и невольно уклонялся от истории к личным переживаниям художника.
М. Н. Покровский прочел всего лишь 7 лекций по русской истории. Всегда остроумно талантливо и просто он объяснял нам непонятные, далекие события и всю их сущность, применяя марксистский подход к объяснению хода общественных событий на Руси.
Наступил декабрь. По утрам на верхушке Везувия и соседних высоких гор появлялся снежок, видный с Капри. Днем солнце продолжало греть на 15–20 градусов тепла и все ходили в рубашках. Вечно зеленые лимоны и апельсины продолжали наливаться.
Наши занятия подходили к концу. Хорошая страна — Италия, но наша Россия лучше. Не надо нам больше винограда и прочих фруктов, мы съели их довольно. Пора домой. Нам предстояла еще поездка в Париж. Хотелось увидеть столицу мира. Хотелось видеть и слышать Ленина.
Наскоро докончив последние занятия, мы собрались в путь дорогу. До Рима нас сопровождал Луначарский, согласившийся остановиться на двое суток, чтобы показать нам интересные места. Ватикан, Колизей, собор св. Петра и многое другое удалось осмотреть в Риме за два дня. Эта прогулка была хорошим дополнением к тем лекциям по искусству, которые читал нам Луначарский.
В Париже
К концу декабря мы прибыли в Париж. Какой шум и движение жизни!
Нам говорили потом, что Париж выглядел иначе. После восстания коммунаров он был перестроен, улицы построены так, чтобы их удобнее было обстреливать из орудий. В центре Парижа имеется большая площадь «Звезда», с которой к окраинам идет ряд улиц. Если потребуется, то отсюда будет удобно разрушить полгорода. Да, парижская буржуазия постаралась обезопасить себя. В каждом доме здесь имеется «консьержка». Ее назначение сидеть днем и ночью и смотреть: кто приходит и уходит из дома.
Ночью все двери закрыты. Вы нажимаете кнопку у парадного входа, «консьержка» ярко освещает коридор, отворяет дверь и пристально осматривает вас.
Нас поселили в Латинском квартале, издавна заселяемом русскими студентами и эмигрантами. Нам говорили, что в Париже в 1910 году жило до 80 тысяч русских, главным образом, эмигрантов. Всюду можно было встретить своего соотечественника.
На другой день мы пошли в ЦК. Он помещался на Авеню де Орлеан 110. Помещение больше чем скромное. Там почти бессменно сидел тов. Зиновьев, которого звали просто Григорий. Не все знали его фамилию. С нами, больше других возился Марк (Любимов), бывший секретарь московского комитета нашей партии. Когда мы заговорили с ним об управлении нашей школы в Париже на основах равенства учеников и лекторов, по Каприйски, — он категорически заявил, что никакого самоуправления у нас не будет, ибо через нас в школу захотят пробраться отзовисты и богоискатели, чтобы и здесь разводить свою ересь. Этого не будет. Если мы желаем, нам будут читать лекции. Управлять школой будет ЦК, а наше дело учиться. Мы не стали торговаться.
Нам была предложена следующая программа занятий:
Столыпинская земельная реформа (закон 9–го ноября об отрубах). Читал Ленин.
Профессиональное движение в России и заграницей — Зиновьев.
История русской революции — Каменев.
Организационный вопрос — Иннокентий (Дубровинский).
Национальный вопрос — Лева.
О постановке работы секретариата и о конспирации — Марк (Любимов).
Меньшевики Дан и Мартов также изъявили свое согласие читать лекции, но пришли, кажется, всего по разу на занятия.
О рабочем законодательстве читал две или три лекции какой–то рабочий–эмигрант, живший тогда в Париже.
Дня через три по приезде нашем в Париж, нам обещали устроить встречу с товарищем Лениным. Вечерком нас пригласили в ЦК. В помещении (похожем на прихожую) редакции газеты «Пролетарий» нас встретил Зиновьев. На этот раз ученики пришли не все, а человека 4–5. Остальные ушли смотреть музей. Беседа с Зиновьевым как–то не клеилась, все ждали прихода Ленина. Никто не обратил внимания, когда из соседней комнаты вышел коренастый, лысый человек, в потертом сюртуке и сел на подоконник в сторонке от нас. Зиновьев тоже не обращал на него внимания, продолжая задавать нам вопросы. Прошло еще минут 15. Я не вытерпел и спросил Зиновьева: «Когда же, наконец, придет Ленин, которого мы так долго ждем?» Зиновьев ухмыльнулся, посмотрел на сидящего в сторонке человека и сказал: «Тов. Ленин как будто уже пришел». Все засмеялись… Ленин подошел поближе. Беседа оживилась. Пришла Надежда Константиновна Крупская, которую мы также раньше не видели. Одета она была скромно, покрыта полушалком, вошла и встала около печки, наблюдая нас. Она осталась на своем месте до конца беседы. Мы условились с Лениным, что он будет приходить на занятия к нам в гостиницу. Аккуратно в назначенный час, он заходил к нам, чтобы беседовать о Столыпинской реформе. По существу эта тема была лишь предлогом. Настоящая цель его беседы сводилась к тому, чтобы отвоевать у Богданова хотя бы некоторых из нас.
Он брал главные тезисы группы «Вперед» и старался разбить их, доказывая всю несостоятельность и несвоевременность этих тезисов для данного момента. Он старался вызвать нас на разговор, задавал вопросы, отвечал на наши. Иногда завязывался спор. Сила его неотразимых аргументов была велика.
Кое–кого ему удалось поколебать. Помню, после окончания занятий дня три мы ходили с М. Лобановым, смотрели разные редкости Парижа. Он был весьма задумчив. На мой вопрос он сознался, что Ленин сбил его с позиции. Окончательно согласиться с ним он еще не может, но чувствует, что впередовцы не так правы, как казалось до встречи с Лениным.
Однако, часть учеников так и уехала в Россию с убеждением, что Ленин сильно поправел, ушел от старых заветов большевизма и заблудился в собственных своих выводах.
С большим вниманием мы прослушали курс лекций Зиновьева. Простым языком он талантливо излагал сущность тред–юнионизма, синдикализма, основные положения германских независимых профсоюзов. Он говорит, какие элементы усвоены из теории и практики заграничных союзов нашим профессиональным движением.
Каменев знакомил нас с историей зарождения и развития русской революции в 1905 году, выяснял причины ее поражения и условия нового, более мощного подъема, который будет победоносным.
Иннокентий говорил, как изменялись формы организации нашей партии в зависимости от задач, стоявших перед партией в разные эпохи борьбы и работы.
Марк целился своим богатым опытом по постановке секретарской работы (сношение, контроль, инструктирование подведомственных партийных организаций). Демонстрировал приемы конспирации, давал ряд других ценных сведений необходимых в условиях нелегальной работы.
Около трех недель длились наши занятия в Париже. Креме лекций мы могли посещать большие собрания эмигрантов (человек по 500), где велись жаркие споры по текущему моменту. Выступали Ленин, Богданов, Мартов, Дан, Лядов, Покровский и многие другие. Здесь мы могли познакомиться с самыми различными оттенками мысли и течениями, существовавшими тогда в нашей партии.
В промежутках между занятиями и собраниями мы знакомились с интересными местами Парижа. Вечером ходили на Парижские бульвары глазеть, как по широким панелям гуляют сотни тысяч людей. Здесь нет немецкой чопорности и натянутости, что чувствовалось на каждом шагу в Вене.
Лувр… В него свозилось еще Наполеоном I со всего света все, что попадало ценного на его победном пути.
Венера Милосская — красивейшая в мире фигура женщины, перед которой, по выражению Г. Успенского, плакали от умиления все поэты мира.
В Лувре можно проследить развитие искусства всех времен и народов. Мебель, домашняя утварь, одежда, вооружение… Чудные картины лучших художников всего мира собраны в нем. Имеется немало картин и русских художников.
Есть в Париже музей восковых фигур. Они расставлены в нем в естественный рост, в одежде своего времени. Сохранены позы, усвоенные живыми людьми. Тут есть все исторические лица времен французской революции — Робеспьер, Дантон, Марат… Они так искусно сделаны, что порой их трудно отличить от фигуры засмотревшегося посетителя.
При нас был такой случай. Один из учеников осторожно сел на скамейку между двух фигур, не подозревая, что они восковые. Через несколько минут вошли две француженки и заспорили, какая из этих трех фигур живая. Товарищ сидел задумавшись. Тогда одна из француженок подошла и постучала пальцем по его носу; тот встрепенулся, француженки взвизгнули и убежали в соседнюю комнату.
Имеются целые группы из прошлой жизни.
Есть сцена, как Кордэ вонзила кинжал Марату, когда тот лежал в ванне.
Все сцены и фигуры сделаны с таким мастерством, что кажется все это живет и движется и лишь случайно застыло на один миг.
Ознакомившись с Парижем, мы отправились в знаменитый Версаль. Он находится верстах в 15–ти. К нему ходит паровичек «шипучка» (русские и в Париже дают вещам свои названия). Версаль почти сплошь состоит из дворцов, садов и парков королей и королев. Чудные фонтаны, статуи и редкие деревья, но во дворцах ничего интересного или художественного нет.
Версаль знаменит своим развратом, пьянством и жестокостью сильных мира сего, когда они были у власти.
Заключение
Чтобы меньше попадаться на глаза заграничной охранке, мы возвращались в Россию группами по два–три человека.
Я снова в Москве. Уехал из нее всего 7 месяцев назад. Но что–то радикально изменилось…
Улицы: Моросейка, Покровка, они такие же, какими знал их 10–15 лет назад. Не впервые приходилось возвращаться в Москву, но отчего теперь мне все кажется иным? Дома, люди, вагоны трамвая… Какое–то неописуемо радостное настроение заполняет грудь. Хочется скорей увидеть старых друзей по нелегальной работе, рассказать им все. А говорить будет о чем. Заграница дала тысячи впечатлений, о них можно говорить без конца. Много раз пришлось потом повторять об одном и том же. Товарищей интересовало как живут и работают Горький, Ленин, Богданов и обо всем пришлось говорить подробно.
Но какое–то новое чувство появилось при рассказах о «великих людях». До поездки за границу мы смотрели иначе на «великих людей», а теперь видели их близко, жили с ними, знаешь, что им «ничто человеческое не чуждо».
Одно время было как–то жалко расставаться со своим наивным чувством. Не раз были попытки, убедить себя, что вожди наши стоят во всех отношениях недосягаемо высоко, они совсем иначе должно быть живут.
Да, пожалуй, дело не в одних вождях. А европейский рабочий? Разве он оказался на самом деле таким, каким рисовался в воображениях? А вообще вся «заграница»?
Все все было не так, как казалось. Теперь мы все видели, узнали многое поняли. Мы подросли, изменились. Маросейка и Покровка оставались такими же, а сами–то мы вернулись из заграницы другими.
По конспиративным соображениям Московский Комитет решил послать меня в Питер, других в места, где их еще не знала полиция. Но, увы… Это не спасло нас от охранки, ибо один из учеников — Романов, здорово «засыпался». Ему охранка угрожала каторгой. Он не выдержал и стал выдавать нашего брата. Три месяца продержался я в Питере, а в начале апреля уже сел и пошел в Нарымский край, в качестве административно–ссыльного. Большинство других учеников постигла такая же участь. Одни раньше, другие позднее, но «засыпались» почти все. Кто отделался высылкой из столицы, а некоторые получили ссылку на поселение (И. Панкратов) и даже каторжные работы (Пахом). Партия не могла немедленно использовать нас так, как предполагалось.
Но это не значит, что затраты пропали даром. Каждый из нас, находясь в тех условиях, в которые бросало дворянское правительство, старался сделать, что мог.
Школа на Капри дала мне многое. И до школы я много читал, имел опыт партийной работы, кое–какие знания у меня были из многих областей… Но что это были за знания? Это не знания, а обрывки их, приобретенные случайно.
Не было системы. Имея лишь обрывки знаний было чрезвычайно трудно овладеть марксистским методом мышления, а школа дала систему и на ряде опытов показала, как надо пользоваться марксистской наукой.
Школа не пропала даром. За это говорит то обстоятельство, что почти все каприйцы занимают теперь ответственные посты и ведут сложную работу с самого начала Февральской революции.
Надо сказать, что среди тогдашних ленинцев (в пику впередовцам) существовало вначале мнение, что впередовская затея воспитывать революционеров «тепличным способом» за границей никуда не годится. Но через некоторое время ЦК организовал свою партийную школу в Париже, а впередовцы имели второй выпуск школы, которая была также в Италии, но не на Капри, а в Болоньи.
Будем надеяться, что участники обоих этих школ когда–нибудь расскажут, как они жили и учились заграницей.
В. Косарев.
- Настоящие инициалы Богданова — А. А. — Прим. сайта. ↩
