Фрагмент из книги «Страницы жизни»
Запомнились мне и встречи с первым наркомом просвещения Анатолием Васильевичем Луначарским. Я много раз слушал его речи, доклады, лекции по вопросам просвещения, культуры, литературы, на международные темы и всегда восхищался его поистине энциклопедическими знаниями, умением свободно и просто разговаривать с любой аудиторией.
Познакомиться с Луначарским мне довелось на одном из спектаклей в театре Мейерхольда. В антракте народный артист Всеволод Эмильевич Мейерхольд, почетный красноармеец нашего полка, представил меня Луначарскому:
— Анатолий Васильевич, это мой командир и, если можно так выразиться, отец красноармейцев Московского полка.
— Будем знакомы, — и Луначарский протянул мне руку. — Должен заметить, товарищ Болдин, семья у вас большая и хорошая. Я наблюдал за игрой ваших красноармейцев на сцене. Способные ребята. От души приветствую столь ревностное отношение к театральному искусству, которое проявляют у вас в полку.
Анатолий Васильевич снял пенсне, протер толстые стекла кусочком замши, снова надел и продолжал:
— Что ни говорите, а искусство расширяет кругозор каждого красноармейца, помогает глубже понимать процессы, происходящие в жизни, прививает культуру. А как это важно для успешного воспитания нашей новой армии!
Мейерхольд попросил прощения и удалился на сцену, а мы с Луначарским остались вдвоем. Он подробно расспрашивал о жизни полка и моей службе в нем, а когда я рассказал о себе и сообщил, что до Москвы жил в Туле, Анатолий Васильевич оживился:
— Тула памятна мне, очень памятна.
— Знаю, Анатолий Васильевич. Туляки часто поминали вас добрым словом.
— Благодарю за такое известие.
Луначарский начал рассказывать о том времени, когда был представителем Реввоенсовета в Тульском укрепленном районе:
— Положение тогда было очень тревожное. На Тулу яростно наступал Деникин, думал захватить ее, а затем взять и Москву. Что говорить, суровое было время, но поистине героическое! Между прочим, превосходная тема для драматургов! А нам как раз нужны пьесы, посвященные тем событиям. Растет молодежь. Необходимо рассказать ей о героях Октября, гражданской войны, о том, как трудовой народ вместе с Владимиром Ильичом Лениным отстаивал Советскую власть. Нужно воспеть Красную Армию. Луначарский глубоко вздохнул и добавил:
— Мечтаю о таких пьесах!
— А чего бы вам, Анатолий Васильевич, самому не написать? Думаю, что у вас получится хорошая пьеса, а наши полковые артисты поставят ее.
— Дорогой товарищ Болдин. Может, действительно когда–нибудь я и наберусь смелости. Но пока что до этого руки не доходят. У нас непочатый край дел по организации народного просвещения.
В тот вечер в театре Мейерхольда мне впервые в жизни пришлось так много нового услышать о театре, драматургии, о роли искусства в жизни человека. В этих вопросах я был малоискушенным. А Луначарский говорил так страстно и так интересно и понятно, что буквально увлек меня, заставил иными глазами смотреть на театр.
— Знаете, Анатолий Васильевич, в нашем полку тоже есть такие горячие любители сцены, которые сами пишут небольшие пьесы, сочиняют разные сценки из жизни Красной Армии, а потом сами же разыгрывают их. И получается как будто неплохо.
Я рассказал Луначарскому, как в нашем полку была ликвидирована неграмотность и малограмотность среди красноармейцев, как велика их тяга к знаниям.
Антракт кончился. Последний акт пьесы я уже смотрел рядом с Луначарским. После спектакля пригласил Анатолия Васильевича посетить Московский стрелковый полк, познакомиться с нашей жизнью и учебой, побывать в клубе и посмотреть наших армейских артистов. Луначарский поблагодарил, сказал, что воспользуется приглашением при первой же возможности, а затем добавил:
— Прошу всегда помнить о театре. Поощряйте самодеятельность. Чего доброго, полк ваш даст театру советских Давыдовых и Орленевых.
Вскоре на очередной сессии ЦИК СССР мы встретились с Анатолием Васильевичем Луначарским уже как старые друзья. Сидя рядом в Большом Кремлевском дворце, мы обменивались мнениями по поводу выступления того или иного оратора. Помню, нагнувшись ко мне, Луначарский тихо спросил:
— Иван Васильевич, нет ли у вас лишнего карандашика?
Достав из кармана запасной карандаш и передавая его Луначарскому, я шутя заметил:
— Странно, наркому просвещения нечем писать.
— Бывает, дорогой, бывает. Наверно, потерял где–нибудь карандаш. Ох, уж эта рассеянность! — Луначарский, улыбнувшись, посмотрел на меня поверх пенсне, погрозил пальцем и добавил: — Подкузьмили. За это я вас наказываю: карандаш оставляю себе…
