Доклад А. В. Луначарского и выступления П. Н. Сакулина, Н. И. Бухарина, Ю. В. Ключникова1
Доклад А. В. Луначарского
Товарищи, на тему о судьбах интеллигенции мне приходилось выступать неоднократно и в печати и в подобного рода докладах,2 и я бы ни в коем случае не согласился еще раз выступать на эту тему, которая не нова и для меня и для некоторой части публики, если бы сегодня не представлялась возможность выслушать мнение других участников дискуссии и, между прочим, Н. И. Бухарина. Я очень уговаривал Бухарина сделать основной доклад, но в виду полного отказа с его стороны и почти саботажа на этот счет принужден выступить с докладом сам.
Я рассматриваю так называемый “основной доклад“, как введение в ту дискуссию, которая будет иметь место, и поэтому постараюсь быть возможно кратким. Должен сказать, что никаких определенных, бесспорных, отштампованных взглядов на судьбы интеллигенции у нас нет. И это может быть хорошо в данном случае, потому что вести дискуссию по вопросу, который уже установлен, не стоило бы. Поэтому те воззрения, которые я буду высказывать, являются моими личными воззрениями.
Прежде всего, что такое интеллигенция? Если мы подойдем к обществу с точки зрения его классовой структуры, то для каждой группы, о которой мы говорим, определение которой мы ищем, надо найти классовое место. Каково классовое место интеллигенции? Интеллигенция не класс. Об этом вряд ли кто будет спорить. Это довольно пестрая, сложная, своеобразная группа, но если она не класс, то все же она должна найти свое место между классами. Она по очень многим свойствам может быть причислена к ремесленной части мелкой буржуазии. Это производители мелкого масштаба. Большинство их обладает некоторыми производственными навыками и знаниями. Интеллигент вооружен, если не инструментами, как ремесленник, то прежде всего специальными знаниями, которые являются известной привилегией, квалифицируют его по отношению к неквалифицированному рабочему. Конечно, может случиться, что интеллигент работает в некотором объединенном учреждении, скажем врач в больнице, журналист в газетном тресте и т. д. Капиталисты стремятся совершенно так же закупить или организовать интеллигентский “народ“, как ремесленников или торговцев. Служащие, клерки в некоторых странах, например, в Англии и Америке, развертываются численно быстрее, чем самый пролетариат.3 Но это не меняет определения.
Надо указать еще на одну особенность интеллигенции: она свойственна и мелкой буржуазии, но интеллигенция превосходит ее в этом. Это — величина той разницы социального положения и оплаты, которая наблюдается в ее рядах между верхами и низами. Конечно, и простые ремесленники находятся один от другого на порядочной дистанции, но все-таки разница между ними не так велика. Мы можем иметь ремесленников-художников, скажем, в парижской индустрии, которые оплачиваются высоко, почти так же, как и художники, между тем, как другие ремесленники получают весьма низкую оплату. Интеллигенция еще более разбросана на большое расстояние друг от друга. Во многих странах наблюдается такое перепроизводство интеллигенции, что среди низших слоев ее наблюдается повальное голодание и существование, приближающееся к существованию люмпен-пролетариата. С другой стороны, как вы знаете, скажем, директора банков, фабрик, заводов, главные инженеры, врачи с богатой практикой, крупные ученые и т. д. часто получают огромные гонорары, в их руках скопляется даже некоторый капитал, помещаемый в разные банки. Они являются участниками прибылей, они обращаются с капиталистами за панибрата, между ними устанавливаются чисто родственные отношения. Эта верхушка интеллигенции сливается с крупной буржуазией. Но наше определение полностью охватывает явление интеллигенции. Нельзя попросту сказать, что эта личность принадлежит к мелкой буржуазии, и поэтому психология ее такая-то. Сама мелкая буржуазия может примыкать в известные моменты к пролетариату, а в другие — к крупной и средней буржуазии. Мы сейчас боремся за то, чтобы максимальное количество крестьянства, по сути мелкобуржуазного, примкнуло к нам, но мелкая буржуазия зачастую примыкает и к крупной буржуазии. Где пройдет граница между влиянием пролетариата и капитала, сказать трудно, так как она зависит от множества условий.
Часть интеллигенции, как и вообще мелкой буржуазии, примыкает к пролетариату не полностью, с оговорочками. Точно также и в лагере крупной буржуазии их фактические союзники юридически или теоретически стараются порою отгородиться в особую партию, хотя по существу принадлежат к лагерю крупного капитала. Интеллигенция настолько испытывает это тяготение в разные стороны, что ее лучшая часть внедряется в пролетариат, другая примыкает только частично. Есть, наконец, колеблющаяся часть интеллигенции, всеми цветами радуги переходящая к допотопно-монархическим окраскам, потому что интеллигентская психология допускает самые абсурдные симпатии и теории.
Таково положение интеллигенции, если мы будем подходить к вопросу с точки зрения классовой структуры общества. Но последнее не только арена борьбы; рабочие не только борются с капиталистами, но и работают на фабриках и заводах. Общество являет собою некоторую систему экономическую и культурную. Если мы присмотримся к делу с этой точки зрения, то увидим, что капиталистическое общество, поскольку оно живет, представляет разделение труда. Мы посмотрим с этой точки зрения, что представляет собою интеллигенция, как часть общества, рассматриваемого, как система. Мы увидим, что, помимо технического и экономического разделения труда, у капиталистического строя имеется разделение труда на труд интеллектуальный и физический. Конечно, это нельзя понимать так, что при физическом труде отсутствует интеллект: всякий физический труд есть вместе с тем и труд интеллектуальный. Это вы можете прочесть у Маркса.4 Стало быть, это было бы пустой тратой слов, если бы мы играли этими противопоставлениями. Интеллектуальный труд тот, где преобладает работа нервно-мозговой системы. Физический, где преобладает мускульная работа. Если это имеет относительное значение в теории, то на практике имеет глубокий смысл. Те лица, которые приобрели глубокие знания, принадлежат к привилегированным прослойкам. Общество накопило в течение тысячелетнего существования большой опыт, который накоплялся особенно сильно в последние 2–3 столетия. Этот огромный опыт является важной частью всей структуры общественной жизни. Если бы человечество забыло свой культурный опыт, то оно обратилось бы в труп. Понижение этого опыта, умения понимать те знаки, которые мы находим в книгах, и пользоваться теми вещами, на которые мы должны воздействовать, понизили бы на соответственную ступень общую культуру. Опыт есть огромное благо. Материальная культура есть огромное скопление своеобразных инструментов и фабрикатов, которые становятся мусором, когда отсутствует умение ими пользоваться: оно ценно лишь при предпосылке человека с определенно обогащенным мозгом. Опыт неравномерно распределен между всеми, он является в особенности достоянием известной группы интеллигенции. Интеллигенция в целом располагает этим опытом, каждый отдельный интеллигент располагает какой-нибудь его частью, но все же в большинстве случаев частью, применимой к жизни, достаточно весомой, достаточно существенной. Поэтому интеллигенция играет в жизни общества большую роль. Перефразируя одно построение Сен-Симона, мы можем сказать так: если бы вдруг началась какая-нибудь эпидемия, от которой погибли бы интеллигентные, изощренные мозги, — на интеллигенцию пошел бы мор, а капиталисты и пролетариат остались бы жить, то на чрезвычайно долгое время жизнь была бы заторможена. Этим примером можно показать, какими средствами обладают люди, располагающие знаниями, опытом.
Из этого надо сделать вывод, что интеллигенция представляется желанным и необходимым сотрудником для сохранения той высокой культуры, на которой пролетарская культура должна стоять для своего дальнейшего продвижения. Стало быть, пролетариату в высшей степени нужно сотрудничество интеллигенции. В некотором случае оно нужно ему и в его классовой борьбе за душу мелкой буржуазии, в борьбе за низложение врага — капиталиста и т. д. Но в тысячу раз больше нужно оно после победы, потому что тогда на долю пролетариата падает обязанность развернуть новый государственный порядок и новое хозяйство. Поэтому саботаж со стороны интеллигенции является колоссальным ударом по всей пролетарской творческой работе. Пролетариат заинтересован в том, чтобы убедить или принудить интеллигенцию работать вместе с собой. Интеллигент, являющийся организатором трудовых процессов, если он внутренне враждебен тому строительству, где участвует, найдет тысячу случаев или сделать не то, что сделать необходимо, или иначе повредить делу. Поэтому завоевание интеллигенции пролетариатом сводится не к физическому завоеванию, не к тому, чтобы посадить к каждому организатору-интеллигенту по комиссару, оно даже не сводится к тому, чтобы купить интеллигенцию, хотя если дать ей такие условия, чтобы она не чувствовала разницы со старым своим положением, то это скорее примирило бы ее с нами, но и этого недостаточно, ибо этим самым можно до некоторой степени приручить интеллигента и побудить его быть сотрудником, но он только тогда окажется полноценным работником, когда он будет внутренне убежден по крайней мере в приемлемости нашей работы, в ее целесообразности, и уж тем более, если он с энтузиазмом отдается этой работе. Поэтому завоевание интеллигенции не столько идет по линии принуждения, сколько по линии убеждения, хотя верно замечание Владимира Ильича, что если убеждение не действует, то надо принуждение.5 Но это является суррогатом. Нам надо бороться за то, чтобы разрыв с интеллигенцией длился как можно меньше и произошел как можно выше, т. е. поближе к крупной буржуазии, кроме того, надо, чтобы как можно больше единиц из наиболее квалифицированной интеллигенции были с нами. Нам нужно всю интеллигенцию отвоевать. Почему я говорю, что разрыв должен произойти наивыше? По той простой причине, что наивысшие слои интеллигенции не похожи просто на богатых буржуа. Буржуа, может быть, унаследовал свои капиталы от дедушки, который был шустрым плутом. Если стать на минутку на ту точку зрения, что крупнейшие капит&тисты добились богатства и почета в обществе благодаря своим способностям, то и тогда может оказаться, что способности-то эти сводятся к хищничеству. Сен-Симон в своем парадоксе говорит, что при смерти тысячи капиталистов мы не понесли бы большого урона. Если бы подохли тысячи капиталистов, мы не опечалились бы. Но тот же Сен-Симон говорит, что если бы умерли тысяча врачей, тысяча инженеров, то срезывая верхушку, мы срезываем все. В огромном большинстве случаев ученые поднимаются и становятся полезными в меру своего знания, изобретательности, таланта, за редким исключением. Так что с этой точки зрения люди наиболее ученые являются наиболее социально ценными личностями, часто незаменимыми в течение довольно продолжительного времени.
Но ведь мы, не имея возможности обойтись без интеллигенции вообще, можем создать свою собственную интеллигенцию на место старой. Не только можем, но и должны. Во-первых, старая интеллигенция представляет вымирающую категорию. Кто-то должен прийти на смену ей. Неужели придут сливки мелкой буржуазии? Разумеется, нет. Мы постараемся взять рабоче-крестьянскую молодежь и будем в рабфаках и вузах готовить свою собственную интеллигенцию.6 Но, конечно, каждый из вас поймет, что от этого не уменьшается вся важность сохранения старой интеллигенции. Как говорят, пока взойдет солнце новой интеллигенции, роса очи может выесть. Во-вторых, эта интеллигенция вначале будет обладать сравнительно ограниченным опытом. Поймите, что если даже будут таланты, то и они нуждаются во времени прежде, чем созреет их опыт. Наконец, учиться новой интеллигенции не у кого больше, как у старой. Так что со всех этих точек зрения ясно, что даже при наличии своей собственной рабоче-крестьянской интеллигенции мы заинтересованы в сохранении старой интеллигенции, и все те рецепты, которые давал Владимир Ильич (сохранять интеллигенцию, создавать лучшие условия для ее существования, давать возможность работать и т. д.), незыблемы и правильны.
Последний вопрос: всегда ли будет необходима интеллигенция? Является ли она такой категорией, которая неизбежно вновь возникает и в нашем обществе? Ясно, что мы в течение долгого времени не сможем передать весь мировой опыт массам в новых наслоениях, даже чисто пролетарским массам, чтобы создать демократию, равную по знаниям, без ущерба для рабочих. Этого скоро сделать нельзя. Нам в течение долгого времени придется иметь организаторов, готовить командный состав по разным областям, только с той оговоркой, что этот командир не должен командовать в дурном смысле, а должен быть организатором, обслуживающим массу, а не повелевающим массой. Общее развитие массы будет подниматься. Из этого вы видите, что в конце концов мы можем ожидать действительного исчезновения интеллигенции. Но я не думаю, чтобы мы дошли когда-нибудь до уничтожения разделения труда, а думаю, что разница между организатором и организуемым постепенно, в процессе развития, будет стираться. Конечно, придет время, когда интеллигенция сыграет свою роль и ляжет в музее рядом с каменным топором и государственной властью.
Теперь я хочу перейти к нескольким конкретным вопросам. Это прежде всего об отношении Коминтерна7 и нашего коммунистического движения в цивилизованных странах Европы и Америки к интеллигенции. Нет никакого сомнения, что и там мы должны готовиться к тому моменту, когда власть перейдет в руки пролетариата. Нет никакого сомнения, что и там интеллигенция, как и у нас, будет раскалываться, будет иметь правое и левое крыло. И совершенно очевидно, в зависимости от того, где пройдет граница, легче или труднее будет судьба революции. Нельзя сказать: нам не важно, как интеллигенция относится к революции, какие планы она строит в порядке фашизма или какими предрассудками она отговаривается или отмахивается от нас. Для нас это важно. Конечно, это не самые важные вопросы; самым важным вопросом является вопрос о завоевании пролетарского единого фронта, вопрос о смычке с крестьянством, с великим фронтом колониальных и полуколониальных народов. Но из этого не следует, что можно закрыть глаза на интеллигенцию. Мы здесь делаем мало. Мы мало разъясняем им марксизм и ленинизм. Мы позволяем свиться в их головах предрассудкам. А между тем мы прекрасно вооружены. Их не трудно в порядке дискуссии разбить. На нас валят что угодно, обвиняют нас в варварстве, в нежелании считаться с цивилизацией. В этом отношении надо было бы разъяснить целый ряд таких недоразумений. Мне передавали наши товарищи из разных стран, из Франции, например, как иногда высокоталантливых людей мы отталкиваем потому, что находим у них ересь. Мы говорим: этот человек подозрительный, потому что в его молоке несколько мух утонуло. Мы вытряхиваем таких людей, а буржуазия их принимает. Затем надо сказать, что некоторые культурные центры западно-европейской интеллигентной мысли представляют отраву, которая привлекает не только интеллигенцию, но и вообще мелкую буржуазию, даже некоторые элементы пролетариата. Ясно, что надо больше уделять времени полемике с такого рода идеологией. У нас в России такого рода полемики почти не существует, так как враждебную идеологию мы заставили молчать, а если посмотрим на Запад, какую работу некоторая часть обуржуазившейся интеллигенции там производит, то это не такой пустяк. Конечно, в разных странах дело обстоит разно, но у нас в общем и целом должен быть лозунг привлечения интеллигенции не только в ряды нашей партии, но и для совместной работы, для чего пригодны попутчики. Это дело серьезное. Если упустим время, то может возникнуть опасность. Ведь мы возлагаем на западно-европейский пролетариат большие надежды и говорим, что ему труднее совершить политический переворот, чем нам, но легче сделать переход к коммунизму.8 Надо признать, что этот переход не может совершиться в быстрый срок без помощи интеллигенции.
Относительно России произошло то, что мы могли ожидать. Правда, Каутский в 1904–1905 гг. в своей брошюре об американском и русском рабочем говорил, что счастливый русский рабочий найдет поддержку в интеллигенции.9 В то время, как в Америке интеллигенция представляет чуждую массу, здесь, в России, создались такие отношения, что в решительные дни интеллигенция пойдет с рабочими. Мы знаем, что этою отнюдь не произошло. В общем и целом этот разрыв интеллигенции, когда противоположные полюсы стали растягивать тело, произошел в невыгодном для нас месте. Элемент, который мог бы быть с нами, всякие молодые писатели, техники, ученые отошли от нас и нашли иное русло. Они сгруппировались вокруг партий, которые играют большую роль собирателей всех контрреволюционных сил. И когда пролетариат боролся против буржуазии, защищая свои собственные принципы пролетарской диктатуры, нам пришлось систематически завоевывать интеллигенцию вновь. Колоссальною помощью в завоевании интеллигенции являлось то, что мы имели власть. Но повторюсь, что если бы мы только при помощи давления власти старались вернуть к себе интеллигенцию, то этого было бы мало. Но в рядах самой интеллигенции начался поворот в нашу сторону, т. е. интеллигенция стала убеждаться, что большевизм не несет гибельных последствий для нее, как группы, а, с другой стороны, для той культуры, той цивилизации, с которой она считает себя единосущной. И тут существуют своеобразные градации. Я имею много дела со старой интеллигенцией и вижу разные прослойки. Оставлю в стороне крайне правое крыло, которое носит лишь маску примирения. Дальше идут лица, которые считают, что в конце концов можно работать с большевиками, т. е., что пока эти черти большевики сидят, приходится работать. Но это вовсе не значит, что они работают самоотверженно. Если возьмем дальнейший слой, характеризующий сменовеховцев,10 здесь дело обстоит иначе. Они не отказываются от своего буржуазного мировоззрения, но они учли ту особенность революции, что она отстояла после войны почти всю бывшую территорию. Революция имеет какие-то ресурсы, каких никакое другое правительство не имело бы, и провела некоторые общие финансовые мероприятия, каких не могло бы провести ни одно правительство. Оно имеет за собою энтузиазм рабочего класса. Наконец, это собирание страны имеет в глазах таких патриотов еще одну сторону: большевики, русские большевики, имеют гегемонию среди огромного союза трудящихся, т. е. пролетариев передовых стран и бедноты стран колониальных и полуколониальных. Оказывается, что большевистская дипломатия представляет огромную силу, какой не могло бы располагать иное классовое правительство внутри России. Каждое буржуазное классовое правительство входит в конфликт с буржуазией других стран. Другое дело пролетарское государство. Оно имеет поддержку пролетариата всех стран. Это, вместе с большим ореолом, каким окружена наша революция в глазах всего человечества, является плюсом, выигрышем для страны в целом. Может быть, эти люди думают про себя, что дальше большевизм “образуется“, вылиняет, может быть подойдет под какие-то приемлемые формы. Может быть, будет как-нибудь сломлен, изменен, разжижен. Я думаю, что эта часть думает, что коммунизм является химерой, что он не так страшен, как его малюют. Выигрыш будет, хлынут снизу буйные силы, и все вместе приведет к новому неслыханному расцвету государства, объединяющего интересы различных элементов. Затем, конечно, в интеллигенции есть люди, которые и самый коммунизм могут воспринимать с симпатией через известную призму, которые все больше и больше проникаются восхищением перед той ролью, какую их страна играет. Конечно, такие люди нам особенно ценны. Процесс этого постепенного продвижения к красной окраске от розовой, оранжевой там, в толще интеллигенции, происходит не так быстро, но и не так медленно. И притом с двух сторон: со стороны более сильных умом людей, затем из интеллигентских кругов–низов, от массовика, который чувствует, что его интересы все более защищаются. Вспомните два съезда: съезд ученых, который образовал секцию научных работников, и всесоюзный съезд сельских учителей.11 Может быть, средняя прослойка окажется более отсталой. Я полагаю, что в этом порядке мы можем довольно полно использовать интеллигенцию.
Большевики своей энергией и силой вывели интеллигенцию из того бездорожья, на котором она находилась, и перетягивают ее постепенно на свой берег. Но это не заслоняет от нас той важной задачи, которую поставил Владимир Ильич, о спешной выработке собственной интеллигенции.12
Какую роль играет эта наша собственная интеллигенция и какими опасностями обставлена ее рабфаковская и вузовская колыбель? Нет сомнения, что опасность велика. Во-первых, бросается в глаза сразу, без дальнейшего анализа, что в самом термине рабоче-крестьянской интеллигенции сказывается некоторое внутреннее противоречие. В самом деле, поскольку мы скажем о рабоче-крестьянской интеллигенции, все обстоит как будто благополучно. Как же рабочему классу не выработать своего авангарда? Но если скажешь: рабоче-крестьянская интеллигенция, то вы вносите как будто фальшь. Выходит, что мы из общей массы трудовых элементов выделяем новую интеллигенцию, она отрывается от станка и начинает жить, как жила старая интеллигенция. А ведь бытие определяет сознание. Если сравним, как живет новый студент, то увидим, что его жизнь похожа на жизнь прежнего студента. Второе — очень легко и нечувствительно для себя можно соскользнуть к “привилегиям“. Быть организатором — это лучше оплачиваться, иметь лучшую долю быта, иметь долю власти. Эта доля может быть чрезвычайно большой. Мы не живем еще в такую пору, когда организатор труда, как это будет в пору коммунизма, явится только организатором труда, а не чиновником. Мы в государстве, где агент власти поставлен на некоторую высоту по отношению к остальной массе. От этого предостерегал нас Ленин, он торопился сломать этот новый бюрократизм, но тем не менее существования этой опасности мы отрицать не можем. Ясно, что нужны большие противоядия. Для того, чтобы уравновесить академические знания нового подрастающего интеллигента, подрастающего элемента партийной работой, общественной деятельностью, надо постараться, чтобы как можно более неразрывных крепких нитей привязывало этого интеллигента к массе. Надо принять меры, чтобы искоренить всякое чиновническое чванство, еще худшее, чем комчванство. Оно чревато опасностями. Стало быть, здесь нужен целый ряд мер, чтобы из нашей интеллигенции не выработался как бы известный класс, чтобы не поставить ее под удар, который может ее исказить и сделать менее пригодной для той роли, к которой партия ее призывает. Но этого мало. Хотя мы вырабатываем интеллигенцию из масс, хотя мы тщательно следим за приемом в вузы, но в гигантской стране было бы нелепо, если бы мы стали создавать интеллигенцию только из комсомольцев и коммунистов. Известное преимущество за пролетариатом должно быть сохранено, ибо он есть классовый руководитель, но тут должна быть соблюдена известная мера. Из практики мы видим, что, несмотря на все мероприятия, мы имеем в среде этой новой интеллигенции значительное количество мелкобуржуазной интеллигенции, а долю крестьянства мы сознательно повышаем. Надо сказать, что, в среднем, этот материал более доступен воздействию мелкобуржуазной стихии. Может возникнуть новая опасность: процесс обогащения крестьянства может породить все более толстый слой полукулацких элементов, который может вступить в трения с не столь быстро развивающимся пролетариатом, при нашем столь быстро развивающемся капитализме, государственной форме индустрии. Если бы такой момент наступил, то новая интеллигенция могла бы оказаться между старой коммунистической гвардией, между рабочим классом и мелкой буржуазией, расцветшей под руководством рабочего класса в мелкобуржуазной стране. Эта борьба могла бы привести к разным надрывам в новой интеллигенции. На это надо держать глаза открытыми, потому что опасность будет тем меньше, чем больше мы будем ее предусматривать.
Та трезвая сознательность, та ослепительная яркость понимания процесса, которые марксизм и ленинизм внесли в жизнь общества, являются лучшей гарантией, что мы не споткнемся на такого рода порогах, которыми история изобилует. В знании заключается половина победы. Было бы очень хорошо, если бы сегодняшний диспут такому знанию посодействовал.
Выступления
П. Н. Сакулин
Много говорим мы об интеллигенции и все никак не можем наговориться. Причин этого несколько. Во-первых, мы сами принадлежим к интеллигенции. В сущности, это вопрос нашего самоопределения. Во-вторых, объективно рассуждая, нужно признать, что это вопрос чрезвычайной сложности, и жизнь может ежемесячно, если не ежедневно, выдвигать все новые и новые стороны в этом вопросе.
Примыкая к тем основным положениям, которые развивал А[натолий] В[асильевич] Луначарский, я хотел бы внести несколько дополнительных нот и коснуться тех пунктов, которые для нашего интеллигентского сознания оказываются весьма существенными. Я просил бы разрешения сказать об этом с той откровенностью, какой требует важность вопроса и мое уважение к докладчику и другим представителям власти.
А[натолий] В[асильевич] подошел к проблеме, как это ему, может быть, и подобает, больше всего с точки зрения политической. Мне хотелось бы оттенить культурную или, если угодно, культурно-психологическую сторону проблемы.
Само собой разумеется, А[натолий] В[асильевич], в совершенстве владеющий приемами социологического мышления, прекрасно понимает, что интеллигенцию нельзя мыслить, как нечто единое и целостное. Он намечал по признакам экономическим и политическим некоторые разновидности в составе интеллигенции как русской, так и европейской. Тем не менее, в основном вопросе: что такое интеллигенция? есть моменты, которые требуют разъяснения, даже в плане нашей сегодняшней дискуссии.
Интеллигенция распадается на множество групп, психология которых определяется их социальным положением и их социальными функциями. Можно указать три рода социальных функций, выполняемых интеллигенцией: во-первых, это административно-хозяйственные функции, осуществляемые при помощи труда других лиц; во-вторых, трудовые функции, выполняемые интеллигенцией самостоятельно (трудовая интеллигенция); третья функция — чисто теоретическая: создание идеологии, в особенности идеологии высшего порядка, т. е. науки, философии, искусства, литературы и т. д.13 Меня наиболее сейчас интересуют те группы интеллигенции, на которых лежат вторая и третья функции. Особое положение занимают те идеологи, которые в своей деятельности являются политиками по преимуществу. Это область высокого идеологического творчества, но все же особая область. Масса интеллигенции, если рассматривать ее, как культурную категорию, выполняла общественно-трудовую работу, участвовала в создании духовных ценностей, но непосредственного участия в политической работе не принимала. Таков факт нашей жизни. Русская трудовая интеллигенция — мне приходится говорить о прошлом — смысл своего существования видела в культурной работе для страны и прежде всего для трудовых народных масс. Это определяло особую ее психологию. Старая Россия создавала для работы интеллигенции чрезвычайно тяжелые условия, но все-таки могла гордиться тем, что среди огромных масс трудовой интеллигенции были люди, самоотверженно отдававшиеся своему культурному делу. Русская жизнь знала этот замечательный, поистине героический тип деревенского учителя и учительницы. Несмотря на нищенские условия своего существования, несмотря на всю суровость окружающей их полицейской обстановки, с изумительной энергией творила она свое скромное, но великое дело. Мне лично приходилось наблюдать, как в жалкой полухолодной деревенской школе работает учительница, получавшая тогда 6–8 рублей в месяц. Это был настоящий культурный подвиг. Степень гражданского самосознания была, конечно, различна. Я близко стоял к педагогической среде здесь, в Москве. При Московском университете много лет существовало педагогическое общество, объединявшее все наиболее живые силы Москвы и ее окрестностей. В 1905 году оно сыграло свою роль в освободительном движении и в 1908 году было закрыто по постановлению Комитета Министров.14
Психология людей, работавших в области народного просвещения, прежде всего определялась их непосредственными задачами. К чести этой интеллигенции, нужно сказать, что, живя в обстановке буржуазного самодержавного строя, будучи таким образом “в плену“ у буржуазии, она, тем не менее, по возможности сохраняла независимость своих убеждений и боролась с этим строем. Если А[натолий] В[асильевич], говоря по другому поводу, выразился, что в буржуазном обществе художник бунтует, т. е. защищает свое личное общественное достоинство, то это вполне применимо и к той среде, о которой я говорю. Интеллигенция характеризуемого типа бунтовала каждый день, каждый час. Наши вожди, которые так много сделали для организации революционной борьбы, прекрасно понимают, что эта мелкая борьба изо дня в день имела громадное значение в смысле подготовки условий, в которых протекала революция.
Обращаясь к третьей группе интеллигенции, я буду иметь в виду главным образом психологию деятелей науки. Для них всегда дороже всего была свобода творчества. Мы хорошо знаем, — в социологическом отношении мы достаточно мудрены, — что идеологическое творчество имеет свою обусловленность, и что общественным бытием определяется сознание. Это все так. Но замечательно то, что субъективно каждый сознает себя мыслящим свободно; если бы этого сознания не было, не мог бы состояться творческий акт. На это указывал Фр. Энгельс. Это подтвердит каждый из теоретиков марксизма. Мало того: в известных случаях интеллигенты, вышедшие из определенного класса, окружены условиями, которые мощно определяют свою классовую психологию и внешние условия. Карл Маркс и Фридрих Энгельс, принадлежа по происхождению к буржуазному классу, становятся вождями пролетариата.15 Это чрезвычайно важная сторона — психология интеллигенции, которая творит высшие интеллектуальные ценности. В своей умственной работе интеллигент должен сознавать себя свободным. Иначе его жизнь теряет всякий смысл.
Если исходить из отмеченных особенностей старой трудовой интеллигенции и той ее части, которая, как говорил А. В., занимает вершины, создает художественные литературные и научные ценности, то, во-первых, будет понятно поведение этой интеллигенции в начале революции, а во-вторых, станет ясно, что необходимо для того, чтоб интеллигенция приняла широкое и искреннее участие в общем строительстве. Когда говорят о годах Октябрьской революции, то очень часто не добром поминают русскую интеллигенцию, и А[натолий] В[асильевич] коснулся так называемого саботажа.16 Мне кажется, что понятие саботажа еще не вскрыто в его подлинном содержании, может быть, потому что писать историю нашей революции еще очень рано. Можно говорить в общих лишь чертах, совершенно оставляя в стороне тех, кто вел активную политику в организованных формах (о Милюкове, Кусковой нет и речи), я беру ту часть интеллигенции, в жизни которой преобладали культурные, в частности, научные интересы. Плохо это или хорошо, но так именно было дело. Данная интеллигенция переживала сложные настроения. К сожалению, эта сложность не всегда учитывается, когда осуждают интеллигенцию. Революция и ее конечные цели не могли быть чужды лучшей части интеллигенции: она сама лелеяла мечту о политическом освобождении и о социальном равенстве. Она не только жила до революции, она работала для революции. В последней она не могла не видеть осуществления своих идеалов. Как известно, революция пережила несколько стадий. До Октября та партия, которая ныне возглавляет Россию и с такой твердостью ведет ее к социализму, была все-таки лишь одной из борющихся партий. Для человека, который не был посвящен во все сложные политические контраверзы,17 — а таким был массовый интеллигент, — не легко было сразу дать верную оценку сменявшимся политическим группировкам: кадеты, эсэры, меньшевики и, наконец, большевики.18 В тот момент выступление большевиков казалось одним из эпизодов революционной борьбы. Одержавшая победу партия не могла ожидать и не могла требовать мгновенной перемены настроения в интеллигенции. Мне кажется, интеллигенция даже унизила бы свое достоинство, если бы сразу побежала за колесницей победителя. Психологически интеллигенция была на стороне революции, но ждала, какие политические условия сложатся для ее творческой работы. Новый строй воспринимался ею в зависимости от того, как изменялись условия ее работы. Даже те, которые были в состоянии охватить великий смысл совершающихся событий и готовы были принять посильное участие в созидании новой жизни, не могли не придавать значения условиям, необходимым для осуществления их жизненной задачи. Чтобы быть исторически справедливым, нужно признать, что в то время, когда у нас господствовал военный коммунизм, теперь ходом событий отмененный, положение интеллигенции было очень тяжелым. Помню то волнение, которое переживали академические круги после опубликования известного обращения к ученым (в “Коммунистическом труде“ от 14–XII — 1920 года19). Это очень ценный документ. В нем говорилось о высоких целях, которые ставит себе рабоче-крестьянская власть. Цели эти не отрицались и теми, по крайней мере большинством тех, к кому обращение было направлено. Но в нем отменялась свобода научного преподавания, исследования, провозглашалась идеологическая и методологическая диктатура. Авторы воззвания мотивировали свою точку зрения переходным моментом, обнадеживая, что, когда на земле прекратится борьба классов, в указанных ограничениях не будет надобности. Но ведь работать, т. е. мыслить, нужно теперь же. Выставленные требования находились в глубочайшем противоречии со всей психологией научного творчества. Из истории культурного человечества мы знаем, что внешнее давление на творческую мысль никогда не давало ожидаемых результатов. Это не просто либеральный лозунг, а бесспорная аксиома.
Вот и теперь, когда мы решаем вопрос о возможности участия интеллигенции в социалистическом строительстве, эта сторона дела имеет существенное значение. Не социально-политическая программа Советской власти, не ее конечные цели, а именно психология работы. Ведь речь идет не о механическом использовании живого инвентаря старой культуры, а о творческом участии интеллигенции в новой жизни. А[натолий] В[асильевич] сказал, что в последнее время политика правительства может быть формулирована словами В[ладимира] И[льича] Ленина, что надо действовать не пренуждением, а убеждением. Мы, — насколько я имею право говорить от некоторой части интеллигенции, — конечно, горячо приветствуем такой принцип. Это единственно правильный метод воздействия, когда речь идет о таких сложных проявлениях жизни, как научное и художественное творчество. Естественно, что известная идеология стремится к господству и пользуется для этого всеми техническими возможностями. Но победить она должна не с помощью внешних принудительных средств, а в силу своего внутреннего превосходства. Нельзя брать монополию на истину. Ее нужно не декретировать, а развивать и пропагандировать. В частности в отношении к университету, высшей школе. Ее существо требует свободы преподавания, исследования и научного соревнования. Надо верить, что учащаяся молодежь, пролетарское студенчество, сумеет сознательно и критически разобраться в том, что ей преподают. Если в науке существуют спорные вопросы, пусть они в таком виде и пройдут перед сознанием молодежи. Это тем более безопасно, что в конце концов жизнь сильнее низших идеологий. Логика жизни и истории все победит. Необходимо покончить с предубеждением, которое нередко проявлялось в действии руководящих групп,20 и окружить интеллигенцию атмосферой доверия. Второе существенное условие — это та атмосфера, о которой говорил А[натолий] В[асильевич]. Мы находимся в таком периоде строительства, когда к государственной работе привлекаются все элементы, благожелательно настроенью к основным задачам нашей жизни. В массе своей интеллигенция идет по новой дороге. Факты, о которых мы все знаем, и о которых напомнил А[натолий] В[асильевич], действительно свидетельствуют, что интеллигенция много пережила, перечувствовала, прямо скажу, перестрадала, и теперь она гораздо лучше, чем раньше, различает пути, которые открываются перед ней. Сотрудничество, которого мы все желаем, теперь более, чем когда-нибудь, возможно. В период исторических катастроф расхождения неизбежны, но должен наступить и конец взаимному непониманию.
В качестве одного из представителей русской интеллигенции, — и причем по возрасту старый, — я позволю себе приветствовать молодую рабоче-крестьянскую интеллигенцию. Вместе с ней мы надеемся, что исчезнет та социальная несправедливость, которая выражается в факте разобщения физического и умственного труда. Тогда жизнь всех и каждого будет полнозвучным аккордом.
Н. И. Бухарин
По поводу речи А. В. Луначарского я могу сделать только одно замечание, имеющее вид некоторого расхождения, как и со многими товарищами нашего марксистского лагеря.
А[натолий] В[асильевич] квалифицирует интеллигенцию как мелкую буржуазию. Давая такое определение интеллигенции, он видит перед собою только российскую интеллигенцию. Если же мы возьмем не только российскую интеллигенцию, а также и западную, то увидим, как это определение недостаточно.
Прежде всего я должен сказать, что мелкая буржуазия есть постоянно распадающийся класс, который в ходе капиталистического развития исчезает. Между тем есть значительные слои интеллигенции, которые в ходе капиталистического развития не исчезают, которые хотя и являются продуктом прошлого, но вместе с тем продуктом специфически капиталистическим, которые становятся все нужнее и которых квалифицировать таким образом нельзя.21 Вот, если вы возьмете последний американский ценз, то увидите, что из всех общественных группировок категория служащих, в том числе высших, растет быстрее всех других.22 А если возьмете рост доходов, то увидите, что ни одна профессия не имеет такого повышения их, как инженерская. Следовательно, это общая картина. Я беру картину капитализма, который не потрясен, не дезорганизован, который стоит на ногах. Тут надо искать основные тенденции капиталистического развития. Существует даже определенный термин, который не в марксистской литературе выдвинут и который имеет все права гражданства: интеллигенцию называют третьим сословием. Ее рост связывают с ростом крупного производства.
Я должен высказать еще одно соображение, которое имеет общетеоретическое значение. Нужно ясно видеть пред собою, что с ростом производительных сил мы имеем не только расширение всего поля материального производства, но с ростом производительных сил мы имеем абсолютное падение роста числа рабочих, занятых в сфере материального труда. В то же время мы имеем в деревне растущий процесс физического труда и труда духовного, т. е. чем дальше идет процесс развития, тем больше создаются новые виды интеллектуального труда. Парадоксально выражаясь, можно сказать в известной степени, что максимум развития производительных сил совпадает с исчезновением физического труда. В капиталистическом обществе этот процесс совершенно явственно нам демонстрируется.
Это одно замечание, которое я считал уместным сделать, хотя это ни капли не нарушает нашего согласия с т. Луначарским в общем и целом.
Затем еще одно замечание. У нас очень часто в одну категорию относятся совершенно различные величины, которые между собою мало имеют общего. Так происходит и с понятием “мелкая буржуазия“. Я приведу пример. Если берете попа или псаломщика, что это такое? Совершенно ясно, что с известной точки зрения это — составная часть интеллигенции, но, с другой стороны, совершенно ясно, что между попом, псаломщиком и инженером по социальному положению чрезвычайно большая разница.
Теперь я должен опереться на тот материал, который дал т. Сакулин. Я тоже говорю: давайте говорить начистоту. Вы призывали к искренности.
Я должен сделать первое основное замечание. П. Н. Сакулин в своей речи призывает нас идти не вперед, а назад, как это ни странно. Он выдвинул основное положение такое. Конечно, для представителей власти, господствующей партии, можно дозволить такую роскошь, как политический подход, но если рассуждать по чести, то это в лучшем случае однобокость. Что тут правильно и что неправильно? Правильно то, что нельзя подходить к биологу и все время говорить насчет советской системы. Это было бы глупо. Правильно то, что если мы хотим провести какую-нибудь точку зрения собственную или хотим указать метод воздействия, то надо вообще входить в сферу их работы. Если я выступаю на съезде инженеров, то говорю по-одному, на съезде водников — по-другому, в среде крестьян по-особому. Конечно, говорю по-разному не с той точки зрения, что я должен изменять свою политическую линию, но я должен в целях психологического воздействия, в целях смычки учитывать ту обстановку, в которой выступаю. Если я ставлю задачу борьбы, то я должен быть в курсе дела, не барабаня, а действительно понимая все политические и идеологические зацепки. Но дальше следует “но“, которое вырастает из маленького в громадное и которое покрывает все.
Когда вы говорите, что нужно подходить к культурному работнику с точки зрения культуры и что особенно нехорошо подходить с политической точки зрения, то тут есть попытка тащить нас назад с завоеванных позиций. Нам надо приучиться изгонять положения, которые к делу не идут, хотя сами по себе благородны. Можно сказать о целом ряде лиц, что они благородны, серебряных ложек не крадут, цветут розы, они их не сорвут, но, тем не менее, с точки зрения объективного хода событий эта добродетель обретается в “нетях“. Говорят, что и Столыпин был хороший семьянин, честный человек. Разве трагедия интеллигенции заключалась в том, что это были мошенники или жулики, которые старались вредить народу? Ни капли. Тогда никакой трагедии не было бы. Мы отлично знаем и прямо говорим, что в первое время Октябрьской революции к нам пошла худшая часть интеллигенции или самая квалифицированная вроде Тимирязева, который размахом своей мысли являлся белой вороной. Таких белых ворон было раз-два, и обчелся. Большинство честной интеллигенции было против нас. Почему? Потому, что она разделяла те взгляды, которые у глубокоуважаемого П[авла] Н[икитича] сидят еще и сейчас.
П. Н. Сакулин заявил, что о саботаже мы потом поговорим, историю писать еще рано. Он говорит: с чего вы начали? Вы посягнули на свободу научного исследования. Но разве при царизме была свобода науки? Даже при Керенском, я спрошу вас, сколько было большевистских профессоров? Что вы считали свободой исследования? Вы считали свободой исследования в рамках тех понятий и систем, социологическое построение которых было терпимо для господствующего строя. Но представьте, мы допускаем свободу исследований в рамках нашего режима. С этой точки зрения у нас такие же рамки. Почему же вы то считаете свободой, а это нет? А учительница добродетельная! Вы говорите затем о добродетельной учительнице, которая голодала. С известной точки зрения это определяет ее квалификацию, но это к делу имеет мало отношения. В лучшем случае она боролась с царским режимом, но не выходила из круга тех понятий частной собственности, которые существовали. Почему, когда пролетариат посягнул на частную собственность, она не пошла с ним? Потому, что она отражала идеологию среды. В этом-то и заключалась трагедия, что люди не понимали всего исторического захвата событий. Как представляли себе все эти сливки и не-сливки, которые боролись против нас, положение дела? Они представляли так, что культура накапливалась веками. Россия была великое государство, которое худо ли, хорошо ли вело народ за собою, создавало великие ценности, хотя и под царистским покрывалом, и что вместо этого роста великой стране стала грозить опасность обратиться в ничто. Матрос или проститутка стали являться в храмы науки. Поэтому надо бороться против большевиков. Субъективно честны были эти люди. Я повторяю, что наши противники, которые боролись против нас и хотели положить жизнь свою в борьбе с нами, были честные люди. Но разве дело в оценке их субъективной честности? Утверждать так, значит, тащить нас назад. Они быть могут сколько угодно объективно честными, но эта объективная честность заключалась в том, что они являются бревном, препятствием на пути развития по той простой причине, что не понимали всего исторического масштаба происходивших событий. В голодные годы, когда так называемый привилегированный рабочий класс питался одной картошкой, когда дело доходило до людоедства, когда самый внешний вид городов представлял картину умирающего человеческого общества, когда жутко было выйти за пределы города, — нужно было громадное проникновение в грядущее, чтобы увидеть колоссальный подъем масс, который приведет к новому порядку. И вот все эти добродетельные учительницы и профессора, и сливки, и просто снятое молоко не в состоянии были охватить этого процесса. Повторяю еще раз, что они были субъективно честными людьми, и чем более они были честны, тем более их толкало на борьбу с нами. В этом заключалась трагедия. Этот опыт надо переварить, уяснить и сделать соответствующие выводы.
В связи с этим стоит другой вопрос, который П. Н. поднял. Мы, — говорит П[авел] Н[икитич], — политикой не занимались, мы были культурными работниками. Разве это не добродетель? Нет, это плохо, что вы политикой не занимались. Дело вовсе не в том, чтобы быть спецем от политики, а дело в том, чтобы свободно понимать любой культурный процесс. Вы строите здание таким образом, что культурный ряд является независимым от политики. Таких не бывает. Если бы вы доказали, что бывают концепции, которые лежат вне определенного режима, вне классовой структуры, это было бы другое дело. Но таких концепций нет, и с попытками доказать это мы как раз и боремся.23
Н. П. Сакулин говорит нам, что мы считаем своим долгом проповедывать определенные взгляды, мы хотим, чтобы была гегемония марксизма. А я спрашиваю, из-за чего же мы стараемся внедряться в одну область за другой, пока не захватим их? Потому что это есть величайшее орудие в наших руках, которое позволяет нам строить то, что мы желаем. Почему царское правительство терпело всякие ценности, но совершенно не выносило марксистских? Не потому ли, что они являлись фугасом против старого порядка? Какой-нибудь деревенской учительнице, которая кроме старых ботинок и книг Ушинского ничего не видела, простительно говорить, что она занималась только культурной работой, но когда заслуженный профессор говорит, что мы не при чем, мы от политики стояли далеко, позвольте свободу преподавания против марксизма, то это никак не выходит, потому что не продумано. Свобода преподавания — это, можно сказать, есть определенный софизм, потому что речь идет не об отдельных положениях, не об отдельных фактах. Когда речь идет о выработке мировоззрения, мы натыкаемся на то, что эта система является определенным инструментом, который не только вырастает на определенной базе, но служит средством борьбы. Я имею ту привилегию или недостаток, что сам выхожу из интеллигенции и прекрасно знаю ее.24 Первое, что я услышал в 17 году от старых своих учителей, которые даже божьей коровки не обидят: “Да, вы, — говорили они, — пожалуй, немецкий шпион“.25 А когда дело дошло до разгона Учредительного собрания,26 то все люди не нашего лагеря кричали нам: “Убийцы, палачи!“. Все они милые люди, прекраснодушные интеллигенты, за народ готовы отдать все, только не понимающие, что такое народ, говорят и думают, возвращаясь к старым российским понятиям, становясь на точку зрения добродетельной милой учительницы. А мы говорим, что мы руководства из своих рук не можем выпускать, на что мы имеем историческое право, и то, что нам вменяется в вину, то есть с точки зрения коммунистической величайшая добродетель. Если бы мы вам вручили судьбы России, что бы вышло? Вы бы так одной мертвой лошади испугались, что в панике бросились бы бежать. Когда надо было шагать через трупы, то, извините, для этого надо было иметь не только закаленные нервы, но для этого надо было иметь основанное на марксистском сознании знание тех путей, которые нам история отвела, а вы хотите повернуть назад.
В одной из записок был затронут такой вопрос, да отчасти о нем говорил и П[авел] Н[икитич], что Маркс тоже вышел из интеллигенции. Выходит, что Маркс потому перешел на сторону рабочего класса, что вышел из интеллигенции. Но перешел-то он именно потому, что был Маркс, а не кто иной. Маркс был исключением из интеллигенции. Это был исключительно гениальный человек. Исключительная даровитость людей заключается в широте их умственного интеллекта. Фридрих Энгельс был из фабрикантской среды, но он выскочил из нее, потому что он был исключительный человек. В этой идеологической стычке, которая происходит здесь, различный подход к классовому делу. Вся речь П[авла] Н[икитича] была пропитана с начала и до конца фетишистскими понятиями и старой фразеологией. Я извиняюсь, но я органически не могу переваривать эту фразеологию. “Народ“, “мы желаем служить народу“. Это все шелуха. Когда вы говорите о народе, я скажу, что вы подразумеваете под народом, когда вы говорите о благе, то я скажу, что вы подразумеваете под благом, когда вы говорите о свободе, то я спрошу, требуете ли вы свободу и для черносотенцев? (Аплодисменты.) Я говорю, что все эти категории и все эти словесные значки есть шелуха. Я считаю, что нашей обязанностью является действовать убеждением на всех, в том числе и на т. Сакулина, чтобы он скорее простился со старой идеологией. Мы любую вещь оцениваем с точки зрения ее реальной пользы, с точки зрения великого общественного целого. Если говорить относительно идеалов, то у нас есть, что противопоставить противникам, и несмотря на то, что многое не сделано, мы достигли того, что дай бог сделать другим. Но должен здесь сказать, что не подлежит никакому сомнению большая роль интеллигенции, которую она сыграла в нашей работе. В буржуазном обществе интеллигенты играли и играют крупную роль. Такие крупнейшие организаторы, как Стиннес, были большие люди, но дело в том, что у них все делается на буржуазной основе. Буржуазная интеллигенция есть вождь своего общества, но разница между ними и нами заключается в том, что у них водимые никогда не могут подняться до водителей, как класс, как целое, а у нас могут, к этому мы и стремимся.
Если вы хотите сравнивать один режим с другим, если вы хотите понять динамику режима, если хотите понять ценность этого режима с точки зрения, скажем, социализма, то критерий должен заключаться в том, насколько данный общественный порядок представляет широту подбора действительно настоящих людей, которые двигают все общество вперед. С этой точки зрения, я утверждаю, мы, полунищие, как никто, расширили это селекционное поле подбора во всех решительно областях, мы этот фундамент заложили. Как известно, мелиорация принесет свои результаты только через известное число лет, а не сразу. Кто поднял огромные национальные пласты, кто многоцветность этих новых культур вызвал к жизни, кто может утверждать, что что-либо подобное могла сделать какая-нибудь другая партия, кроме коммунистической? Нам приходится сталкиваться с узбеками, туркменами и приходится удивляться, как за несколько лет такие слои подросли, которые будут скоро чудеса творить. Колоссален размах этой борьбы! А как мы подняли мужиков и рабочих! Нам приходится после целого ряда тяжелых дней спрашивать, не сон ли это? Потому что мы видим новых людей, которые правят на новых основах. Когда я прихожу в эту среду и сравниваю ее с гиблой старой культурой, то получается впечатление несравнимых величин, потому что здесь идет широкая волна, а там идут маленькие лодочки, которые желают плакаться. При сравнении у нас получается размах гигантский! Мы последнюю кухарку поднимаем до уровня государственных задач. Мы приглашаем всех людей подняться на этот уровень политического развития, который Владимир Ильич находил необходимым для кухарки. Владимир Ильич говорил, что через несколько лет мы будем вести за собою Азию.27 Сейчас вся буржуазная печать говорит, что мы уже ведем ее за собой, что у нас существует союз с Азией. Этого еще нет, но это будет! Мы приглашаем вас подумать об этих гигантских всемирных масштабах. Сойдите, пожалуйста, с идеологической позиции, которая восхваляет невежество сельской учительницы, и не призывайте нас к этому невежеству, а идите вперед по указанному нами пути.
Вы говорите, что сейчас не найдется ни одного человека, который сказал бы, что идет против нас; даже при тайном голосовании, мы, пожалуй, собрали бы большинство; поэтому, заключаете вы, давайте свободу творчества. Но я должен сказать определенно, что у нас во всем нашем порядке вещей основная точка зрения заключается в правильном руководстве. Мы никогда не можем стать на такую позицию, что пускай все совершается само собой, — кто в бога верует, пусть верует. Это не есть руководство страной. У нас еще нет коммунистического общества, а если нет коммунистического общества, то на нас лежит обязанность заботиться о судьбах страны. Мы не желаем спуститься на сменовеховских тормозах. Надо всем усвоить, что те идеологи, которые думают, что коммунизм уступит, ошибаются. Никогда мы на это не пойдем! Мы от своих коммунистических целей не откажемся! Нам необходимо, чтобы кадры интеллигенции были натренированы идеологически на определенный манер. Да, мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их, как на фабрике. Я говорю, что если мы поставили себе задачу идти к коммунизму, мы должны этой задачей пропитать все решительно. Тов. Сакулин говорит, что мы должны воспитать культурных людей. Верно. Но не просто культурных, а таких культурных, которые работали бы на коммунизм. Скажите, есть режим, который не ставил бы этой задачи? Где вы найдете учебное заведение высшее, среднее и низшее, которое не вырабатывало бы определенного кадрового состава? Таких стран и таких учебных заведений нет. Разница заключается только в том, что мы других людей вырабатываем для того, чтобы устроить другой порядок. Мы рассуждаем как строители, как архитекторы, а не как люди, которые говорят, что не надо заниматься политикой.
Когда П[авел] Н[икитич] говорил, что сама учащаяся молодежь разберется, то это в политике называется хвостизмом. Профессора обычно жалуются, что мальчишки сейчас указывают профессору, что нужно делать, а сегодня нам говорят, что молодежь сама разберется, сама поймет. А руководство идеологическое! Пускай Пушкин будет этим заниматься, тем более, что он умер и это не опасно.
Вопрос заключается только в том, какие социально-педагогические методы мы должны употреблять, чтобы обеспечить свободу творчества, чтобы обеспечить развитие общества, а, с другой стороны, чтобы не получилось отсутствия свободы мысли. Это две опасности. С одной стороны, опасность догматизации, где написаны готовые тезисы, а остальное, будто бы, само приложится. Против этого надо бороться. Но когда говорят, что надо дать свободу творчества, то сейчас у нас возникает вопрос о свободе проповедывать монархизм, или в области биологии свободу проводить витализм, или в области философии свободу идеалистам кантианского пошиба с субстанцией. При такой свободе из наших вузов выходили бы культурные работники, которые могли бы работать и в Праге, и в Москве. А мы желаем иметь таких работников, которые могут работать только в Москве. Опять мы наталкиваемся на разницу в подходе. Мы подходим к этому вопросу, повторяю еще раз, как строители, а не как идеологи, у которых только фраза, а нет реального содержания.
Я резко вколачивал гвозди, но думаю, что П[авел] Н[икитич] не обидится, потому что он сам первый призывал к откровенности. Мы хотели искренно действовать убеждением. Пора бросить нейтральную по отношению к политике точку зрения. Нет такой! Все поиски ее означают какое-то болото, которое на деле может быть чрезвычайно вредным. На эту точку зрения должна стать интеллигенция, и тогда мы получим великолепную базу. Спросите, почему рабочие делают так много предложений, направленных к улучшению производства, почему у них так развита общественность советская. Потому, что не за страх, а за совесть верят в историческую возможность начатого дела. А вот этой веры у интеллигенции нет. Луначарский верно говорит, что есть разные интеллигентские прослойки, но таких интеллигентов, которые до конца с нами шли бы, таких еще очень мало, а мы всегда их зовем и будем это делать, потому что мы считаем, что идеалы у нас всечеловеческие и всемирные. Если рассуждать с точки зрения исторических идеалов, то все то, о чем нам говорят, есть дохлая собака по сравнению с теми мерами, которые мы провели. У нас огромный размах борьбы, и то, что мы сделали, показывает, какой это размах. Мы не любим, как старые интеллигенты, и не говорим, что мы желаем принести жертву и пострадать, мы прямо говорим, что желаем жить, меньше страдать, черпать свои силы в борьбе и видеть ту картину, когда забитые и угнетенные выйдут из-под гнета и начнут строить новую жизнь. Вот с этой точки зрения мы говорим, что нам не нужны общие слова о красоте, а нужна работа и обсуждение каждого вопроса деловым образом; надо дать возможность всем делать то, что можно. Поймите, мы имеем историческую ответственность не более, не менее, как за судьбы всего человечества, как зачинатели, но мы не производим экспериментов, мы не вивисекторы, которые ради опыта ножиком режут живой организм, мы сознаем свою историческую ответственность, и именно поэтому мы каждую точку зрения обсуждаем. Вы ссылались на крестьянина, что он может делать, что хочет. Это не так. Мы подходим и к крестьянину только с точки зрения политической целесообразности, с точки зрения вовлечения в практическую работу. Наша задача заключается вовсе не в том, чтобы сказать, что размахнись рука, раззудись плечо, а в том, чтобы всякая единица была использована по тому руслу, которое нужно. Этого мы будем добиваться, это мы будем решать.
Вот почему, товарищи, заканчиваю я свое выступление следующими соображениями. Русская интеллигенция, — отчасти интеллигенция других народов, других национальностей, живущих на территории нашего Союза, — пережила величайшую трагедию. К несчастью, она считает во всем виноватыми большевиков. Сейчас же важнейшая проблема заключается в том, как координировать наши силы. Но идеология известной части нашей интеллигенции является препятствием в этой правильной координации. Особенно плох фетишизм, оперирование словами, которые не имеют содержания. Разбить эти понятия, когда люди привыкли жить в определенных рамках, боятся из них выйти, трудно, они не поймут этого до самой глубины, а чтобы хорошо работать, нужно понимать до конца. Мы говорим, обращаясь ко всем работникам интеллигентского труда, ко всем тем, кто имеет знания, что надо работать дружно. Надо повернуть только в определенную сторону. Наша партия никогда не сможет выпустить руля из своих рук и стать на точку зрения другой идеологии. Мы располагаем колеса, как нужно социализму, мы будем действовать во всех областях под давлением той твердой идеологии, которая есть у нас в руках, и от этой идеологии никогда не откажемся. Конечно, тут могут быть разные пропорции. Ленин сказал, что мы введем всеобщее избирательное право. Мы это избирательное право, П[авел] Н[икитич], введем, но тогда, когда всеобщее избирательное право никем не сможет быть повернуто против нас. Что вообще большинство населения не против нас, это мы знаем. Мы так захватили позицию, что никто не сможет повернуть против нас. Точно так же и в идеологической области. Когда мы захватываем область естественных наук, мы линию свою поддерживаем, как диктуется интересами пролетарского социализма. Мы тогда сделаем эту диверсию, когда скажет нам политический разум, а разум скажет верно. Я знаю, что в интеллигентских прослойках нарастает интерес к марксизму. Пускай он нарастает дальше. Здесь можно колоссальную работу провести. Для того, чтобы идти по этой столбовой дороге, не нужно тащить нас с идеологических путей назад. Нужно преодолевать все больше и больше антимарксистские воззрения, нужно становиться под знамя марксизма. Это знамя марксизма. Это знамя проверено во многих революциях. В области нашей революции мы победили. Почему те, кто не считал себя марксистами, оказались пораженными нами? Потому, что мы оказались способными предвидеть, потому что мы были настоящими марксистами.
Поэтому, заканчивая свою речь, я призываю вас идти под знамена рабочей диктатуры и марксистской идеологии. (Бурные аплодисменты).
Ю. В. Ключников
После речи тов. Бухарина мне трудно говорить не только потому, что речь эта была блестяща, но и потому еще, что она раскрывала перед нами такие перспективы, к которым можно только стремиться, в которые нужно верить. Перед лицом этих перспектив, замечания и мысли, казавшиеся мне важными, когда я шел с ними на этот диспут, потеряли для меня свое значение. Я согласен во всем основном с тов. Бухариным, с радостью готов идти навстречу тем мировым перспективам, которые он раскрывал перед нами. Что же я могу сказать в порядке дополнения или корректива к его словам, что имело бы достаточный общественный интерес и что хотя бы немного подвинуло бы вперед основной вопрос собрания — вопрос об интеллигенции.
Наш докладчик А. В. Луначарский поставил вопрос об интеллигенции превосходно: интеллигенции должно быть дано место в общем строительстве новой России; Советская власть хочет дать интеллигенции полную возможность работы. Тов. Бухарин уже указывал, что интеллигенции честь и место, но только с тем солидным коррективом, что она должна стать коммунистической. Поскольку Советская власть борется в колоссальном вражеском окружении за свои идеалы и только через их победу может превратить развалившуюся Россию в мощный союз, ясно, что она имеет право требовать подчинения себе. С этой точки зрения беспартийному интеллигенту остается признать, что его судьба подчиняться и не требовать для себя командных должностей. Его задача — отдавать свои знания и свои творческие силы в порядке культурной помощи, а не в порядке политического руководства. Все это понятно. Но вот уже в работе как беспартийный и интеллигент я спрашиваю: должен ли я внести что-то свое, что у меня есть, как у интеллигента так и беспартийного, или даже ради общей пользы я должен добросовестно стремиться действовать и мыслить, как коммунист. Иначе говоря, нужны ли нам разные типы работников, или все работники должны стать сейчас, как один, и во всем, решительно во всем, действовать одинаково. Мы слышали слова П. Н. Сакулина о свободе и о Марксе. Я понимаю их в том смысле, что нужна известная атмосфера свободы, для социального и культурного творчества, известная возможность идти в Рим разными дорогами, и в этих пределах я хочу присоединиться к П. Н. Сакулину. На мой взгляд, необходимо учитывать следующее обстоятельство: коммунистическая партия и идеалы, которые она проповедует, ведут Россию и мир вперед, к новой лучшей жизни. Но эта партия и эти идеалы сложились в атмосфере борьбы и соперничества с другими партиями и идеологиями. Коммунист сложился и стал социальной силой не потому, что ему всегда поддакивали, а несмотря на то, что против него велись яростные атаки. Следовательно, если раньше, когда трудно было проявлять свободу, являлись разные идеологии и социально наиболее нужные умели преодолеть все препятствия, то надо ли создавать однородность идеологии? Откуда уверенность, что так будет лучше? Я спрашиваю себя только в порядке вопроса: если мы в будущем получим совершенно однородную массу, совершенно одинаково мыслящих людей, то как будет идти общая работа? Нет ли здесь какого-то социологического предела, какой-то опасности, которая рождается не от того, что путь избран неправильный и что, например, марксизм нужно заменить чем-то совсем иным, а исключительно от того, что создалась однородность, достигнуто однообразие мыслительного аппарата человечества. Эту проблему следует ставить совершенно теоретически, как своего рода математическую или алгебраическую теорему: может ли общество достигнуть новых культурных ценностей и двигаться вперед, если оно создает предпосылку до сих пор в человечестве невиданную, полной однородности всего своего состава. Вот то основное, что может и должно отмечать коммунистов, творцов современной истории, и беспартийную массу, которая должна создавать одно общее здание культуры. После невольного перерыва, который был сделан, позвольте мне прервать прежний ход мысли и прямо перейти к вопросу об интеллигенции. Вопрос об интеллигенции для меня представляется одновременно и культурным и политическим вопросом. Я не разделяю культуры и политики, как П. Н. Сакулин, но вместе с тем я не так понимаю наш вопрос, как товарищ Луначарский. У него оказывалось, что интеллигенция временно необходима для культуры, поэтому до поры до времени ее необходимо сохранять и создать все нужные условия для работы, а затем наступит момент, когда интеллигенция будет излишней и уйдет с арены. Необходимо спросить себя: о каком моменте можно в таком случае говорить, какой этап социального развития приходится здесь иметь в виду? Мне кажется, есть громадная ошибка в представлении о том, будто интеллигенция нужна до известного момента. Я считаю, что задача заключается не в уничтожении интеллигенции во имя того, чтобы остались только рабочие и крестьяне, какими они представляются сейчас, а в том, чтобы все рабочие и крестьянские массы стали интеллигентскими и только интеллигентскими.
Оказывается, т. Бухарин подтверждает мой тезис. Он также высказывал мысль, что в тот момент, когда все станут интеллигентами, не будет интеллигента. Однако, как это понять? Как представить себе такое состояние, когда все превратятся в интеллигента? Еще и еще раз: что такое интеллигенция? Попытка определить интеллигенцию чрезвычайно трудная. Здесь мы слышали определение интеллигенции представителей марксизма. Я думаю, что интеллигенцию лучше всего представлять как особый психологический тип, как указывал П. Н. Сакулин, как определенный комплекс душевных устремлений. Не противопоставлять интеллигенцию представителям других социальных слоев, резких отличий вы не получите. Если бы стали противопоставлять интеллигента рабочему, мы сразу наткнулись бы на препятствие: рабочий, стоящий у станка, сплошь и рядом бывает типичным интеллигентом. В конце этого года мы будем праздновать столетие декабрьского восстания.28 Это восстание было организовано дворянами, и по существу было подлинно интеллигентским. Значит, противопоставлять интеллигенцию дворянству тоже нельзя. Единственное кому можно противопоставлять интеллигенцию — это мещанству, но мещанству в условном, “духовном“ смысле, которое тянет жизнь назад или заставляет ее топтаться на месте, а нередко просто опошляет ее.29 В свете проблемы культуры — это одно из важнейших делений для людей: мы имеем тип людей, которые двигают жизнь вперед, видоизменяют ее и являются ее творцами, хотя бы они и стояли у станка или у сохи. И есть люди, которые лишь плохо повторяют или портят созданное другими. Первые — интеллигенты, вторые — мещане. Они антиподы, они исключают друг друга. Главная культурная задача интеллигенции — освобождать жизнь от мещанства. Мы говорим, что все могут и все должны стать со временем интеллигентами. Мы согласились, что задача коммунистической власти добиться того, чтобы все стали интеллигентами. Однако надо знать, как это сделать, и надо сделать так, чтобы все при добром желании действительно могли стать интеллигентами. Спросим для себя: идет ли коммунистическая партия в данном вопросе вполне по тем путям, которые нужны? Если только представлять, что интеллигенция нужна на время, как какая-то чисто техническая сила для какой-то технической и механической культуры, то уверяю вас — ничего особенно хорошего не получится. Чтобы давать новое, открывать, творить нужен особый дух, особый огонь, нужен талант. Механика тут не поможет. Интеллигент как творец культурных ценностей меньше всего техник и ремесленник. Его по заказу не создашь и по приказу не заставишь быть гениальным. Чтобы он мог творить, его нужно поместить в соответствующую среду, обеспечивающую возможность творчества. Я не хочу этим сказать, что надо непременно давать для свободы творчества всем и сейчас политическую свободу. Нам, беспартийным интеллигентам, даже и тем, которые твердым шагом идут нога в ногу с Советской властью, давать сейчас полную политическую свободу опасно — разболтаемся. (Аплодисменты.) Но не в этом дело — перед нами реальная и, быть может, чрезвычайно грозная опасность. Творчество у нас бьет несомненно громадными и насыщенными фонтанами, но оно подкарауливается из тысячи углов не менее громадным и насыщенным мещанством. Тем мещанством, что охватило и душит западную культуру, прет на нас со всех сторон. Внимательный глаз легко заметит при желании его даже там, где меньше всего можно ожидать. Если почитать наши литературные произведения, то признаки мещанства в них дают себя знать сплошь да рядом: желание отыграться на блестящей, на пустой форме, преклонение перед занятностью за счет значительности и научности произведения — разве всего этого мало в них и разве это не от мещанства? Мы приходим в театр и видим пьесы часто действительно революционные по существу, но преподнесенные режиссерами в таком виде, как будто мы в утонченном иностранном кабаре.
Поразить, ошеломить зрителя — вот все, чем занят теперь русский театр. Внешность для него все. Глубина, благородство, служение высшим культурным задачам — это для него лозунги отжитого дня. Помню, после моего возвращения в Россию два года назад меня удивило, что в вестибюле одного из вузов я увидел четырех мороженников. Теперь в столовых разного рода учреждений, отнюдь не нэповских, красуется огромное блюдо с пирожными, и все эти пирожные съедаются. Это детали, но вряд ли случайные и совершенно незначительные. Человек, привыкший есть пирожные и тянувшийся к ним, и человек, не ищущий их, — это, если хотите, разные люди. Ест, ест человек пирожное, а потом вдруг оказалось что пирожное съело человека, и перед вами уже типичный мещанин. Серьезно, это бывает. Сейчас к нам еще не проникли иностранные зубные щетки, ленты, галстуки и духи. Скажите, есть ли у нас достаточно данных утверждать, что с их появлением мы сумеем предохранить себя от нового прибоя волн мещанства, как хотелось бы. Будем совершенно откровенны и не побоимся признать, что мещанство силится внедриться даже в то, что целиком революционно, что даже самой революции временно трудно найти средства против лукавого мещанства. Разве то и дело у нас не берут теперь революционные лозунги для того, чтобы под их прикрытием пропустить совсем не революционный товар. Идеологически неподходящую вещь не пропустят автору; но если он приклеит к ней кое-как революционный лозунг, то вещь спасена. Такая безобразная картина, как “Моника Лербье“, показывается в кинематографах. Что в ней социально ценного, при чем в ней социальные проблемы? Во всяком случае не за них ее читают взасос, предпочитая более полный в смысле скользких мест французский оригинал сокращенному переводу. Не из социальных мотивов превратили ее в фильму. Но, чтобы фильма прошла, вот средство: приклеить к ней маленький “революционный“ ярлычок. То же и во многих других случаях. Америка — демократическая страна, но тот, кто был в ней, знает, во что вылился американский демократизм. Там процветает мещанство, быть может, в такой мере, как нигде. И там всякий цирковой номер непременно кончается тем, что акробат, сверхъестественным образом перевернувшись и повиснув в воздухе, зацепив лишь кончиком носка до трапеции, непременно развертывает в зубах национальное знамя Соединенных Штатов с его 48 звездочками.
В театрах и кино там тоже трудно увидеть пьесы, где ни к селу ни к городу не разворачивался бы демократический флаг. Мещанство подменило в Америке демократию и заставляет служить себе ее флаг. Пусть на этот пример будет своевременно обращено наше серьезное внимание. С полным удовлетворением я смотрю на то, как у нас воспитывается масса молодых коммунистов, кадр новой интеллигенции — строители светлого будущего. Надо сделать так, чтобы мещанство не проникло в их ряды. Когда с положением наряду с ответственностью коммуниста связано столько широких перспектив и прерогатив, а с положением беспартийного не связано ничего, — понятно, что в данный момент иначе и не может быть, — нужно бояться того, как бы под маской коммуниста, да еще молодого, не проскользнул в партию мещанин; могут создаться просто ловкие люди, которые научатся с 18 лет ни одного лишнего слова не сказать, ни одного лишнего движения не сделать, но которые незаметно будут подменять облик русской культуры — не к выгоде ее.
Современную русскую интеллигенцию можно разделить на три группы. Несомненно существует группа ее, представляющая в Советском Союзе своего рода внутреннюю эмиграцию, в том смысле, что она ушла в сторону от развертывающей[ся] жизни и ничего не хочет дать новой русской культуре. Она постепенно утрачивает свои интеллигентские черты и отмирает. Пропадает таким образом много накопленных знаний, много неоспоримого таланта. Я уверен, что можно и даже не так трудно найти средства, чтобы многих из этой группы сделать полезными участниками общего строительства. Противоположный полюс — это интеллигенция молодая, коммунистическая, о ней здесь уже достаточно говорилось. Ей принадлежит будущее, но настоящее для нее только приоткрывается. Наконец, остается третий тип нашей интеллигенции: беспартийная советская интеллигенция, которая из прошлого принесла богатые навыки и способности культурного творчества и которая добросовестно стремится отдать их на дело строительства новой культуры. Эта интеллигенция для современного момента является наиболее типичной и, на мой взгляд, именно у нее более всего данных для борьбы против опасности мещанства, т. е. культурного бесплодия. Она будет бороться за себя, за коммунистическую Россию, даже и при неравноправии; но она требует признания и возможности работать. Конечно, необходимо давать работу молодым силам и заполнять ответственные места надежными людьми. Но все же практически важность дела та, чтобы первоклассный беспартийный работник не заменялся совершенно неподготовленным и ничем не проявившим себя работником только потому, что он партийный. Словом, нужно сделать таким образом, чтобы получилось правильное соотношение беспартийных и партийных работников. И это надо сделать не ради самих беспартийных, а ради русской культуры, которая есть основа для культуры всего человечества. Это надо для того, чтобы тот путь, который намечен т. Бухариным, был пройден. Вместе с тем, это не требования людей со стороны, а требование людей работающих и желающих работать в той среде, которая создалась, и не желающих, чтобы она незаметно подменялась какой-либо другой. (Аплодисменты.)
Реплики
П. Н. Сакулин
Мне представлена возможность, как выразился председатель, обменяться краткой репликой с Н. И. Бухариным. Я с большим удовольствием пользуюсь этим правом.
Я очень рад, что мое выступление дало материалы для речи Н[иколая] И[вановича], столь богатой значительными мыслями. К сожалению, как это нередко бывает, оратор, полемизируя со мной и желая заострить свои положения, несколько стилизовал своего противника. Но не в этом дело. Суть дела заключается в том, что некоторые мысли, которым я придаю громадную важность, не так поняты Н[иколаем] И[вановичем], и он мог утверждать, что я зову назад, а не вперед. Когда Н. И. Бухарин развивал перед нами желательный тип интеллигенции, он все время противопоставлял его моим воззрениям на интеллигенцию. Я говорил о прошлом и о том массовом интеллигенте (преимущественно сельская учительница), который не мог сразу охватить общего смысла событий, в особенности в первые месяцы и годы революции. Те же требования, которые предъявляет к интеллигенции теоретически Н[иколай] И[ванович], принимал и я; я лишь пытаюсь раскрыть массовую психологию трудовой интеллигенции, рассказать, как было дело. Настало время — и та же самая интеллигенция в целом ряде своих заявлений определенно выявила свою готовность работать с Советской властью (вспомним недавний Всероссийский учительский съезд).30
Второе, что мне казалось существенным, это вопрос о политическом и научном творчестве. Я не утверждаю, что интеллигенция не должна интересоваться “политикой“. Это вопрос гражданской сознательности и общего мировоззрения. Теперь мы можем констатировать по крайней мере у большинства интеллигенции наличность должного понимания выдвинутых задач современной эпохи. Я исхожу именно из того, что социально-политическая платформа в защите не нуждается. Но за всем тем, остается существенно важный вопрос, тот, о котором я говорил. Это вопрос об условиях, необходимых для умственной работы интеллигенции. Дело в том, что мозговая работа есть сущность интеллигенции и что необходимы определенные данные, чтобы идеологическое творчество могло совершаться. Умственная работа требует своих научных педагогических подходов. Н. И. Бухарин, сравнивая университет с фабрикой, говорил о тренировке. Но превратится ли университет в фабрику, которая будет выпускать штампованных людей? Метод штампования и есть то зло, против которого я восстаю. Высшая школа должна быть учреждением, которая помогает молодежи сознательно вырабатывать свое научное и общественное мировоззрение. Жизнь развернула перед нами широкие перспективы (о них горячо и красноречиво говорил Н. И. Бухарин). Я сам исхожу из того же представления о переживаемом нами историческом моменте, но из данных предпосылок я строю такой силлогизм: революция, социалистическое строительство, необходимость использовать все активные элементы так называемой интеллигенции. Та интеллигенция, о которой я говорю, может принимать в строительстве лишь свободно творческое, а не внешне механическое участие. Деятели науки не останутся глухи к велениям жизни. Для этого не нужно прибегать к мерам принуждения. Тут вспоминали дореволюционный режим. Я не говорю, что тогда была полная свобода для научной работы, хотя в старом университете были преподаватели марксисты. Но зачем воскрешать постылые приемы борьбы с мыслью? Мы ждем от революции совсем другого. Борьбу на идеологическом фронте нужно вести другими средствами, чем на фронтах политическом и экономическом. Н[иколай] И[ванович] сказал: придет время — и будет объявлено чуть не учредительное собрание, — всеобщее избирательное право, и что будет признана свобода научного исследования. Это — впереди нас, а не позади. К этому-то я и призывал. Это и есть самое важное и самое утешительное в речи Н[иколая] И[вановича]. Горячо приветствую его заявление, на нем основываю я самые светлые надежды.
Н. И. Бухарин
Товарищи, я должен сказать, что никто, мне кажется, не был бы более рад, чем мы, коммунисты, если бы разногласия между нами и такими представителями интеллигенции, как Сакулин, уменьшились и были бы сведены к минимуму. Поэтому мне надо приветствовать выступление П[авла] Н[икитича], что я не так его понял. Я продолжаю настаивать на том, что я отметил правильно, с нашей точки зрения, некоторые пункты. Тов. Сакулин отметил, что Луначарский и Бухарин подходили с политической точки зрения, а вопрос идет о таких работниках,как культурники. Я возражал, что мыслящий культурник не может стоять вне политики. Теоретическое разграничение этого и отрыв неправилен, а практически он приводит к такого рода идеологии, которая превращает ее в самостоятельную субстанцию. Я получил интеллигентскую записку, что нельзя связывать науку и искусство с политикой. Что это показывает? Это показывает, как определенные социальные симпатии налипают на определенные слои. Если т. Сакулин в тонкой формулировке коснулся этого вопроса, то сейчас нам преподнесли его грубее.
Второе — вопрос об условиях умственной работы интеллигенции, что это есть работа мозговая. Это совершенно правильно. Но вопрос заключается в том, когда мы говорим об условиях этой работы, должны ли мы намечать известные рамки, и если должны, то где их граница! Приведу пример. Недавно вышел за границей сборник, посвященный юбилею Струве, бывшего социал-демократа, теперь кадета, — вы прочтите, что там сказано. Там помещены статьи Сергея Булгакова, Бердяева, Лосского. Там проблемы все подогнаны под одну тему. Я спрашивал, должны ли мы такую науку допускать? Должен сказать: как в искусстве вы можете любую область так разработать и под таким соусом подать и такие нюансы, такие тональности развести, что гамма получится эстетически стройной, но общий исход — гнилье, точно так же в пределах научного творчества, вы можете божественный вопрос разработать чрезвычайно здорово. Сергей Булгаков написал книгу: “Философия хозяйства“. В этой “Философии хозяйства“ предполагается, что свойства мира есть греховная корка метафизического мира, который ведет свое начало от Адама и Евы. У Бердяева написано, что евхаристия31 есть самое правильное питание. Факты это или нет? В своем роде это разработано или нет? Я повторяю, такого рода систему можно философски обосновать. Тот же Булгаков говорит, что можно подходить к вопросу с любой точки зрения. Бердяев и подходит с евхаристического конца. Что же? Сказать — вольному воля, — и смотреть на это затемнение мозгов?
Теперь вопрос о тренировке и штампе. Когда я говорил о фабрике, то я думал не то, П[авел] Н[икитич]. Я, разумеется, говорил — фабрика метаморфическая. Насчет штампа я сказал, что две опасности существует, одна из того проистекает, что может создаться чуждая идеология, а вторая, что мы можем мысль сжимать. Разве ошибка была в этой формуле? Нужно избегать этих двух опасностей, нужно вести твердо свою линию, допуская такой размах, который обеспечил бы руководство и вместе с тем сохранил бы движение мысли. Это все нормы, с которыми нужно согласиться. П[авел] Н[икитич] против этого не возражал.
Характерно, как он думает насчет учредительного собрания. Он говорил, что самое хорошее для него всеобщее избирательное право или учредительное собрание. Но коммунизм есть всеобщая любовь, но если бы мы сейчас стали говорить: “Братья, давайте обнимем друг друга и прекратим борьбу“, то мы никогда не организовали бы партию и не удержали бы власти. Если мы сейчас будем проповедывать всеобщую любовь, то никогда ее не дождемся. То же самое относительно свободы. Одна дама мне пишет: «Господин Бухарин, вы очень не любите слово “Свобода“, а, впрочем это и понятно». Ничего не понятно. Разная свобода бывает.
П[авел] Н[икитич] говорит: зачем вспоминать о старом режиме. Я с этим не согласен. Вспоминать надо. Мы прибегаем к целому ряду старых методов. Армия была и теперь есть Красная Армия, тюрьмы были и есть, государственные учреждения есть, система принуждения есть, террористический режим есть — только направленный на другие цели. А вы говорите: зачем вспоминать о старом? Мы только перевернули понятие “свобода“. Раньше была свобода для помещиков и капиталистов, а мы сделали для рабочих и крестьян. Вы говорите, что в университетах были профессора марксисты. В Московском университете, где я учился, если и был, то только один такой тип, как Виппер.
В заключение должен сказать следующее. Быть может, в первом своем выступлении я сильно направил острие полемики против П. Н. Сакулина, но он сам призывал, чтобы мы объяснили начистоту. Должен сказать, что я счел бы своим партийным долгом выступить против всякого, который говорил бы, что все прекрасно.
Призываю вас скорее и дружно бороться за будущее, которое мы завоюем своей борьбой. (Аплодисменты.)
Заключительное слово А. В. Луначарского
Прежде всего я должен два слова возразить Бухарину не потому, чтобы я считал наше разногласие важным и существенным, но мне кажется, что в данном случае он делает очевидную ошибку. Он указывает мне на то, на что он сам указал — на особую разновидность интеллигенции, которая растет вместе с капитализмом. Он говорит, что она противоположна мелкой буржуазии, потому что мелкая буржуазия разовьется и исчезнет, между тем трудно сказать, что и эта категория исчезнет. В самом начале бернштейнианства Бернштейну удалось доказать, что крупная промышленность и торговля не уничтожают целого ряда мелких ремесленников, что среднее сословие не уменьшается численно. Николай Иванович говорит, что это новое третье сословие. Что из себя представляет это новое третье сословие? Оно является прослойкой между крупной буржуазией и пролетариатом. У этого третьего сословия есть обстановка, известная собственность. Но отнесет ли Н[иколай] И[ванович] их к буржуазии? Нет. Они — собственники, они находятся в лагере буржуазии, но они не крупная буржуазия, стало быть, мелкая. Вы найдете у них, сплошь и рядом, все навыки и мысли старой интеллигенции со всеми ее романтическими предрассудками, они переливаются также в грубоватый материализм метафизика.
Н[иколай] И[ванович] сказал, что бросать попа и инженера в одну кучу нельзя. Можно. Поп был раньше организатором идеологии, только старой, а этот новой.
Когда я тут дискутировал с Введенским,32 то он назвал чуть ли не 30 имен различных ученых из этой новой интеллигенции, которая чрезвычайно дружит с попом. Часто разницу между богословом и идеологом-инженером невозможно разобрать. Эта передовая интеллигенция часто идет довольно дружно с попом. Они только люди разной эпохи: поп — интеллигент старого общества, как жрец был единственным представителем касты, а при теперешней ситуации заключает даже братство между собой, ибо идеолог новой капиталистической интеллигенции — часто просто светский поп.
Я не буду ничего возражать П. Н. Сакулину. Н. И. Бухарин возражал ему достаточно, но Ю. В. Ключникову я возражу на некоторые положения. Мы, конечно, полностью стоим на той точке зрения, о которой говорил Н[иколай] И[ванович], мы допускаем работу с беспартийными, и если тот или другой хороший работник остается без работы, то это ошибка.
Для нас марксизм есть самоочевидная истина. Это есть отражение действительности. Нельзя пользоваться старыми приемами, когда уже открыты новые, лучшие. Мы говорим: необходимо пользоваться этим марксистским методом. Беда только в том, что воспринять-то его может лишь классово подготовленный человек, а человек не подготовленный ставит под сомнение эту объективную истину, она для нас неприемлема, он подменяет ее старьем или эклектикой. Для нас же, которые стоят на классовой точке зрения, это просто смешно, как пользоваться кириллицей33 вместо нынешней азбуки.
Мы встречаем людей ослепленных. Где видно, чтобы творчество остановилось оттого, что человек вооружен совершеннейшим методом?
Мы видим, какое количество вопросов стоит перед нами и какую силу для их решения дает марксистский ключ.
Ю[рий] В[ениаминович] говорил, что надо стараться, чтобы всех сделать интеллигентами. Говоря это, он играл словами. Интеллигент — это существо, которое отличается от не-интеллигента тем, что по преимуществу занимается умственной работой. Ю[рий] В[ениаминович] видит другую противоположность — он противополагает интеллигенту мещанина. Интеллигент — это натура творческая, мещанин — это натура пассивная. Если так поставить вопрос, то утверждение, что интеллигенция есть высшая категория, значит, что при самом правильном, при самом гениальном общественном строе останется известное количество людей пошлых? Мы должны стоять на той точке зрения, что в каждом человеке постепенно развивается и талант и широта понимания и т. д. Зачем быть обскурантом34 и считать, что мы не добьемся такого положения, когда пассивных людей не станет. По Ключникову, это значит — все стали интеллигентами, по-моему, все стали людьми, а категория специально интеллигенции отпала.
Мне пишут записку: стоит ли создавать новую интеллигенцию, может быть, перейти прямо к безинтеллигентной эпохе? Интеллигенция не столь важная категория, как диктатура пролетариата; но скажите, разве мы не серьезно относимся к диктатуре пролетариата, хотя она преходяща? Напрасно думает т. Ключников, что мы не серьезно относимся к интеллигенции. Но все же она явление преходящее.
Тов. Ключников говорит, что мы окружены стихией мещанской, у нас под ногами прет мещанство. Мы знаем, что есть много мещанства вокруг. Есть мелкая собственность, есть интеллигентское мещанство, и большей частью типичный интеллигент и тащит этот мещанский душок в нашу среду. Но не так это понимает Ю[рий] В[ениаминович]. Почему Ю[рий] В[ениаминович] испугался пирожных и галстуков? Я смею вас уверить, что это может быть плохо для человека, насыщенного культурой, но и Ключников эти галстуки носит! Что может плохого означать этот галстук для крестьянина, который снял свою рваную рубаху и которому хочется одеть чистую рубаху и галстук? Это для него радость жизни, довольно дешевая, правда, но которую он хочет взять. Это не делает его мещанином. Он наденет галстук, съест мороженое, пирожное и останется коммунистом. Маленькие бытовые радости жизни украшают эту жизнь. Тут пугаться совершенно нечего. Часто то, что т. Ключникову кажется пошлостью, рабочие и крестьяне воспринимают как величайшую ценность. Избитый романс, который кажется заброшенной вещью культурному интеллигенту, может произвести целую бурю в душе какой-нибудь неискушенной работницы. Это не значит, что она — пошла.
Другое дело заявление Ключникова о том, что на сцене одного театра козыряют океанским пароходом, на другой еще какой-нибудь трюк. Но кто этим козыряет? Интеллигенты. Да еще какие интеллигенты! Пойдите спросите такого режиссера, мещанин он или творец, он может вам даже действием ответить на этот вопрос. Здесь надо прямо сказать, что это именно интеллигентские трюки, именно жажда отличиться от других, именно беспокойное творчество идет от него, от интеллигента. Если это мещанство, то тут с ним будет бороться массовый пролетариат, который переломит все это потому, что он требует ясного содержания в искусстве, существа, а не трюков.
Затем еще последнее: испугало Ключникова такое обстоятельство, что красные флаги у нас играют такую же роль, как цветной флаг в Америке. Тут тоже ошибка. Мы пока не можем создать такого пролетарского искусства, которое всем импонировало бы и даже такому утонченному европейцу, как Ключникову. Надо сказать, что такой грубый символ для нашего пролетариата является часто полным волнующей прелести и заставляет его трепетать.
Впечатление красного знамени, Интернационала может быть не всем понятно, но нет ничего пошлого в том, что пролетариат на них реагирует.
Относительно свободы я все-таки хочу еще сказать два слова. Свободы для Булгаковых у нас быть не может. Говорят: дайте нам свободу. Мы отвечаем, что допускаем свободу в тех рамках, в которых она не становится контрреволюционной.
- Диспут о судьбах русской интеллигенции состоялся 10 марта 1925 г. в Москве в Большом зале консерватории. В ряду многочисленных дискуссий 1924–1925 гг. данный диспут занимал особое место. Оно определялось временем проведения (весна 1925 г. совпала со своего рода апогеем в развитии нэпа, когда была провозглашена социальная политика, направленная на улучшение условий существования и деятельности непролетарских масс города и деревни — крестьянства, интеллигенции, ремесленников и др.) и составом участников (идеолог большевизма Н. И. Бухарин, руководитель культурной политики А. В. Луначарский, представитель российской демократической интеллигенции П. Н. Сакулин и один из лидеров сменовеховского движения Ю. В. Ключников). Опубликованные отдельным изданием (Судьбы современной интеллигенции. — М., 1925) материалы диспута получили широкое распространение и резонанс среди общественности страны. Кроме того, отдельно было издано выступление Н. И. Бухарина. — См.: Вопросы культуры при диктатуре пролетариата. — М.; Л., 1925. — С. 152–165; Печать и революция. — 1925. — № 3. — С. 3–10. В данной книге материалы диспута публикуются по отдельному изданию. ↩
- См., напр.: Луначарский А. В. Смена вех интеллигентской общественности // Культура и жизнь. — 1922. — № Г, Он же. Об интеллигенции. — М., 1923; Он же. Интеллигенция в ее прошлом, настоящем и будущем. — М., 1924; и др. ↩
- В частности, в США удельный вес конторских и торговых служащих в составе самодеятельного населения страны возрос с 8,0% в 1900 г. до 14,7% в 1920 г., в то время как доля рабочего класса практически не изменилась — 53,5% в 1900 г. и 53,1% в 1910 г. — См.: Семенов В. С. Капитализм и классы. — М., 1969. — С. 189, 206. ↩
- См., напр.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — 2-е изд. — Т. 23. — С. 81, ↩
- Лейтмотивом большинства ленинских высказываний был тезис о необходимости использования партией в работе со специалистами различных методов. Вот одно из них: “Совершенно незачем выкидывать полезных нам специалистов. Но их надо поставить в определенные рамки, предоставляющие пролетариату возможность контролировать их. Им надо поручать работу, но вместе с тем бдительно следить за ними, ставя над ними комиссаров и пресекая их контрреволюционные замыслы. Одновременно необходимо учиться у них. При всем этом — ни малейшей политической уступки этим господам, пользуясь их трудом всюду, где только возможно“. — Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 38. — С. 6–7. ↩
- Классовый принцип комплектования высшей школы в 20-е гг. реализовывался через систему разверстки мест в вузы, которая была призвана создать благоприятные условия для увеличения рабоче-крестьянской прослойки, а также партийно-комсомольской группы среди студенчества. Так, в 1925 г. из 18 тыс. мест на первом курсе 8 тыс. должны были занять выпускники рабфаков. Остальные места распределялись следующим образом: по 15% — ЦК РКП (б) (партийным организациям), ЦК комсомола (комсомольским организациям), ВЦСПС (членам профсоюзов), демобилизованным и инвалидам, 25 — особо талантливой молодежи из школ 2-й ступени, техникумов и совпартшкол, 20 — трудовой интеллигенции и 5 % — союзным республикам в порядке обмена. — Украинцев В. В. КПСС — организатор революционного преобразования высшей школы. — М., 1963. — С. 85. ↩
- Более подробно взгляды А. В. Луначарского на данную проблему изложены им в статье “III Интернационал и интеллигенция“ (Коммунистический Интернационал. — 1921. — № 17). ↩
- См., напр.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 36, — С. 366–367. ↩
- Речь идет о работе К. Каутского “Интеллигенция и пролетариат“ (Одесса, 1905). ↩
- Сменовеховство — массовое общественно-политическое течение, зародившееся в среде российской интеллигенции как внутри страны, так и за рубежом. Название течению дано по сборнику “Смена вех“ (Прага, 1921), авторами которого были видные деятели эмиграции — Н. В. Устрялов, Ю. В. Ключников, С. С. Лукьянов и другие, призывавшие интеллигенцию к примирению и деловому сотрудничеству с Советской властью “во имя русского национального дела“. Политика партии предполагала учет неоднородности и противоречивости самого сменовеховства. Так, в резолюции XII конференции РКП (б) отмечалось: «Так называемое сменовеховское течение до сих пор играло и еще может играть объективно-прогрессивную роль. Оно сплачивало и сплачивает те группы эмиграции и русской интеллигенции, которые “примирились“ с Советской властью и готовы работать с ней для возрождения страны. Постольку сменовеховское направление заслуживало и заслуживает положительного отношения. Но вместе с тем нельзя ни на минуту забывать, что и в сменовеховском течении сильны буржуазно-реставраторские тенденции…» (КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. — 9 изд. — М., 1983. — Т. 2. — С. 590). Со второй половины 20-х гг. акценты в политической оценке сменовеховства были неправомерно смещены: в сущностной характеристике течения подчеркивалось “реставраторство“, его представители внутри страны подверглись политическим преследованиям. ↩
- Речь идет о I Всероссийском съезде научных работников, состоявшемся в Москве 23–27 ноября 1923 г. (см. доклад Г. Е. Зиновьева на с. 137 настоящего издания). I Всероссийский учительский съезд проходил в Москве с 12 по 17 января 1925 г. ↩
- В 1919 г. В. И. Ленин отмечал: “Наша задача — путем опыта привлекать в широких размерах специалистов, заменять их, подготовляя новый командный состав, новый круг специалистов, которые должны научиться чрезвычайно трудному, новому и сложному делу управления“ (Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 39. — С. 431). ↩
- Близкий к данному принцип членения интеллигенции, основанный на разграничении ее социальных функций, был предложен в начале 20-х гг. проф. М. А. Рейснером. Взяв за основу механизм функционирования культурного цикла, он выделял в составе интеллигенции три категории: а) создатели, творцы духовных ценностей; б) приспособители; в) хранители и реализаторы этих ценностей. — Рейснер М. А. Интеллигенция как предмет изучения в плане научной работы // Печать и революция. — 1922. — № 1. — С. 93–105. ↩
- Московское педагогическое общество, организованное при университете, в 1905 г. возглавляли известные историки-марксисты М. Н. Покровский и Н. А. Рожков. Несмотря на репрессии и запреты царских властей, в рамках общества велась большая революционно-пропагандистская работа. Общество сыграло важную роль в создании общероссийского Союза учителей (июнь 1905 г.). ↩
- Учение же социализма выросло из тех философских, исторических, экономических теорий, которые разрабатывались образованными представителями имущих классов, интеллигенцией. Основатели современного научного социализма, Маркс и Энгельс, принадлежали и сами по своему социальному положению к буржуазной интеллигенции“. — Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 6. — С. 30–31. ↩
- 3десь и далее П. Н. Сакулин обосновывает необходимость более осторожного и взвешенного подхода к оценкам отношения интеллигенции х Октябрьскому перевороту, которое, по его мнению, было излишне политизировано большевиками. П. Н. Сакулин справедливо подчеркивал, что нельзя любые проявления позиций считать саботажем: основная часть интеллигенции, оказывая гражданское неповиновение новому режиму, продолжала тем не менее свою профессиональную деятельность. ↩
- Искаженное от фр. controverse — контроверза — разногласие, спор, спорный вопрос. ↩
- П. Н. Сакулин имеет в виду динамику партийного состава правительства в России после Февральской революции. Кадеты занимали положение правящей партии в однородном Временном правительстве Г. Е. Львова (март–май 1917 г.). В составе же последнего по счету 3-го коалиционного Временного правительства (сентябрь–октябрь 1917 г.) на 10 из 16 министерских постов находились представители эсеровской и меньшевистской партий. Совет Народных Комиссаров с момента создания и до декабря 1917 г. (когда образовался блок с левыми эсерами) являлся однородным большевистским правительством. ↩
- Обращение к ученым // Коммунистический труд. — 1920. — 14 дек. ↩
- Речь идет, вероятно, о временах гражданской войны, когда в ходе красного террора (жертвами которого была и часть интеллигенции) проводились массовые аресты, расстрелы, взятие заложников. Известность получили протесты А. М. Горького в связи с санкционированными Г. Е. Зиновьевым массовыми репрессиями против деятелей науки и культуры Петрограда. Кроме того в самом руководстве партией были представлены лидеры течений, в той или иной форме боровшихся против курса на привлечение специалистов (“левые коммунисты“, “военная оппозиция“, “рабочая оппозиция“, “децисты“ и др.). ↩
- Воззрения Н. И. Бухарина и А. В. Луначарского, несмотря на ряд различий, имеют принципиальное сходство и находятся в русле нынешних марксистских представлений о социальной природе интеллигенции и ее месте в структуре буржуазного общества как части промежуточных средних слоев. ↩
- В США доля интеллигенции и служащих, работающих по найму, в составе самостоятельного населения увеличилась с 12,7% в 1900 г. до 21,5% в 1910 г., в том числе управленческого персонала вдвое — соответственно с 1,3 до 2,6%. — Труд при капитализме. — М., 1964. — С. 117. ↩
- О марксистском анализе диалектической взаимосвязи политики со сферами научной и культурной деятельности см.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 37. — С. 188–197. ↩
- “Родился 27 сентября (по старому стилю) 1888 г. в Москве, — писал Н. И. Бухарин в автобиографии. — Отец был в то время учителем начальной школы, мать — учительница там же. По специальности отец — математик (кончил физико-математический факультет Московского университета). Воспитывали меня в обычном интеллигентском духе…“ — Энциклопедический словарь Русского библиографического института Гранат. — 7-е изд. — М., [б. г.] — Т. 41. — Вып. 2. — Стб. 52. ↩
- Во время июльских событий 1917 г. политикан, журналист, ранее входивший в большевистскую партию, Г. А. Алексинский вместе с эсером В. С. Панкратовым опубликовал в петроградской газете “Живое слово“ заявление и документ, на основании которого обвинил В. И. Ленина и ряд других большевиков в связях с германским генштабом и получении от последнего крупных денежных сумм. Эта публикация способствовала развязыванию антибольшевистской кампании. Впоследствии министр юстиции Временного правительства П. Н. Переверзев признал, что пустил в ход непроверенные обвинения с целью скомпрометировать лидеров большевизма в глазах масс. ↩
- Н. И. Бухарин выступал с речью от имени большевистской фракции на открытии Учредительного собрания 5(18) января 1918 г. После отказа правых партий поддержать политику Советской власти большевики, левые эсеры и некоторые другие группы покинули заседание. В ночь с 6(19) на 7(20) января 1918 г. ВЦИК по докладу Ленина принял декрет о роспуске Учредительного собрания. ↩
- См.: Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 44. — С. 163. ↩
- Речь идет о восстании на Сенатской площади 14 декабря 1825 г., столетний юбилей которого был широко отмечен в СССР в 1925 г. ↩
- Противостояние интеллигенции мещанству являлось традиционной темой в русской общественной мысли на рубеже XIX–XX вв. Наиболее известная интерпретация проблемы с марксистских позиций принадлежала А. В. Луначарскому (“Мещанство и индивидуализм“. — 1909 ). ↩
- См. примеч. 11 на с. 161 настоящего издания. ↩
- Евхаристия — то же, что причащение. ↩
- Философ-идеалист А. И. Введенский — непременный участник философских атеистических диспутов 1924–1925 гг., оппонент А. В. Луначарского на них. ↩
- Кириллица — одна из первых славянских азбук. Названа по имени славянского просветителя Кирилла. Легла в основу русского алфавита. ↩
- Обскурант (лат. obscurans — затемняющий) — мракобес, враг науки и просвещения, защитник реакционных идей. ↩
