Я очень сожалею, что товарищи, стоящие довольно далеко от театра, не находящиеся в курсе той систематической работы, которая в этой области ведется со всей необходимой осторожностью, берут на себя смелость в довольно, я бы сказал, крикливой и не лишенной демагогизма форме атаковать нашу театральную политику.
Быть может, рациональнее всего было бы ответить на самую запальчивую из таких нападок, статью т. Бухарина в одном из недавних номеров «Правды», — там же. Но так как ответ мой должен быть поневоле обстоятельным, то я предпочитаю ответить на столбцах «Вестника театра», разослав этот номер журнала, очевидно мало читающийся нашим политическим и руководящим персоналом, товарищам народным комиссарам — в особенности самому тов. Бухарину.
Что делается в области театра? Мы далеки здесь от категорической программы тов. Бухарина: надо сломать буржуазный театр, кто этого не понимает — не понимает ничего. Этот лозунг, продленный немножко дальше, привел бы к лозунгу: надо сломать буржуазные библиотеки, надо сломать буржуазные физические кабинеты, надо сломать буржуазные музеи.
Мы придерживаемся другого мнения. Мы думаем, что библиотеки, физические кабинеты и музеи надо сделать достоянием пролетариата. Т. Бухарин думает, что знакомство со всем прошлым человечества через великие произведения гениев всех народов и всех эпох, из которых очень и очень многое да только невежда может втиснуть в рамки «буржуазности», — означает собой «плен» у буржуазной культуры. Мы же считаем, что это называется образованностью, что это называется овладением культурой прошлого, в том числе и буржуазного прошлого как части культурного прошлого вообще.
Мы думаем, что пролетариат не только имеет право, но даже в некоторой степени обязан, как наследник всего этого прошлого, быть с ним знаком. В виду этого мы сохраняем театральные традиции, театральное мастерство и гордимся тем, что мы подняли репертуар московских театров на возможную высоту.
Стоит только посмотреть на репертуарные приложения, которые издает «Вестник театра», чтобы убедиться в этом. Бывают дни, когда в Москве идет одновременно шесть шекспировских спектаклей. Недавно мы имели такую серию их: «Венецианский купец» — в Малом театре, «Мера за меру» — в Показательном, «Виндзорские кумушки» — в Новом, «12–я ночь» — Художественном театре, «Сон в летнюю ночь» — у Корша, «Гамлет» — в Колизее.
Впрочем, ведь это самое неубедительное для т. Бухарина. Все это: «Парос, Лесбос и Пропилеи». Правда, Карл Маркс знал Шекспира почти наизусть, но ведь то — Карл Маркс. Пролетарию подражать Карлу Марксу не годится. Всыпать пролетарию квантум сатис агитации и пусть будет доволен.
Я смело утверждаю, что никогда ни в одном культурном городе не было такого высокохудожественного, такого безукоризненного репертуара. Вы найдете максимум 1–2 сколько–нибудь сомнительные пьесы в репертуаре каждого дня московских театров. Игра по общему признанию значительно поднялась, театры подтягиваются, потому что чувствуют над собой контроль Центротеатра, потому что знают, что могут быть лишены субсидии и покровительства государства, если не будут стоять на достаточной культурной высоте.
Посещает ли эти театры народ?
Да, мы продаем огромное количество билетов рабочим организациям и красноармейским частям. Но, вообще говоря, театры, находящиеся в центре города, при отсутствии трамваев никогда не привлекут публики из районов, поэтому мы сами пошли в районы. Конечно, в районы хлынула и халтура обыкновенно, между прочим, несущая с собой прекрасные пьесы, но часто в примитивном и подмоченном исполнении. Но теперь мы начали систематическую борьбу с ней и в этом дорогу показал не кто иной, как Малый театр. Малый театр каждый вечер дает три спектакля: один у себя и два в рабочих районах, причем и тут и там выступают Ермолова, Южин, Садовский и т. п., т. е. пьесы идут тут и там с первоклассными артистами.
Ко мне часто являются представители рабочих с различными театральными требованиями. Тов. Бухарин удивился бы, вероятно, тому факту, что ни разу рабочие не требовали от меня усилить доступ к ним революционного театра, но зато бесконечно часто требуют они оперы и… балета. Может быть, тов. Бухарина огорчило бы это? — Меня это мало огорчает. Я знаю, что пропаганда и агитация идут своим чередом, но если захватить пропагандой и агитацией всю жизнь — то это надоест. Я знаю, что тогда участятся зловещие крики, которые можно слышать иногда: «Слыхали, надоело, разговаривай».
Надо помнить, что пролетарий, овладев своей страной, хочет также и немного наслаждения, он хочет любоваться красивым зрелищем, он хочет, и в этом он тысячу раз прав, жить различными сторонами своего сердца и своей души, он хочет прикоснуться к тем вечным вопросам, к тому многообразию страстей и положений, которые отразились в произведениях великих гениев человечества. И он не может променять это не на спорадическое даже от случая к случаю, а сплошное перенесение митинговой фразы и громких, едких, всех нас тревожащих моментов гражданской войны на сцену.
В этом направлении надо работать дальше, надо заботиться о том, чтобы лучшие произведения мировой литературы доходили до пролетариата с известным комментарием. Здесь предстоит бесконечно много культурной работы, той самой, которую мы проводим, преподавая историю литературы, историю культуры и так далее.
Пока я остаюсь Народным комиссаром по просвещению, это дело введения пролетариата во владение всей человеческой культуры — остается первой моей заботой, и от этой задачи меня лично не оттолкнет никакой азбучно примитивный коммунизм.
Следует ли из этого, что мы не должны заботиться о развитии собственного пролетарского революционного театра?
В течение более чем десяти лет я говорил и писал об этом театре, добрая половина руководящих лиц из Пролеткульта — мои ученики.
Тов. Бухарину еще и не снился вопрос о пролетарской культуре, когда мной он был поставлен во весь рост, и вряд ли т. Бухарин заподозрит меня в том, что я отрекся от моих былых программ. Дело только в том, что я принимаю пролетарскую культуру за нечто серьезное и не хочу скомпрометировать ее, раздувая те еще небольшие, почти детские проявления, которые мы имеем, в количественно грандиозные формы, которые привели бы к ненужным детским болезням.
Первый решительней акт, который в этом отношении нужно сделать, — это организация образцового революционного театра.
Когда в Ленинграде создался намек на сложившуюся труппу, так называемый Революционно–героический театр под руководством пролетарского поэта Бессалько и режиссёра–артиста Мгеброва, когда у него возникло что–то вроде репертуара, т. е. 2–3 пьесы, я немедленно, несмотря на весьма обоснованные протесты М. Ф. Андреевой, настоял на передаче им большой центральной театральной залы (Паласс–театр). Для того, чтобы создать революционный театр, нужно иметь труппу. Я нисколько не отрицаю того, что артисты лучших театров, в полной мере могущие нести рабочему в мастерские исполнение перла художественной литературы прошлого, отнеслись бы без понимания, а может быть, со скрытой враждебностью к революционному репертуару. Если бы сейчас появилась великолепная революционная пьеса, мы не без трепета поручили бы ее людям нынешней жизни, боясь, как бы некоторая смесь сознательного и полубессознательного саботажа, с одной стороны, и полной отчужденности от революционной психологии, с другой стороны, не скомпрометировала эту пьесу.
Итак, прежде всего надо создать подходящую труппу. Во–вторых, для театра нужен репертуар. Нельзя уехать далеко на одном «Мстителе» и на одной «Красной Правде». Чтобы театр смог существовать, давать спектакли и не опозориться тем, что, именуясь революционным театром, он будет пустым среди других полных, — нужно иметь во всяком случае хотя 5–6 хороших пьес. В настоящее время создать такой репертуар почти невозможно. Я бы, в результате любви моей к этой идее и желания, чтобы она осуществилась, весьма и весьма повременил бы еще с этим. Но пусть лучше меня обвинят в том, что я имел слабость уступить т. Бухарину и присным, чем в том, что я не пожелал пойти вовремя навстречу тому театру, который я считаю самым важным и самым желательным. И поэтому я немедленно приступаю к переговорам с Пролеткультом, чтобы выяснить прежде всего его желание в этом направлении, располагает ли он сейчас такими элементами труппы и репертуаром, которые дали бы ему возможность взять на себя постоянные постановки в одном из центральных театров.
С моей точки зрения, конечно, в этом отношении гораздо важнее театры студийные. Поставить «Мстителя» перед тремястами товарищей, определенно настроенных, силами артистов–полулюбителей, вкладывающих в это дело немного искусства, но много революционного пламени и искренности — это дело прекрасное. Другое дело — поставить его в качестве законченного спектакля с нерасположенными профессионалами — актерами для залы, в которой каждый день должно набираться две тысячи зрителей. Не надо обольщаться относительно якобы голода пролетариата и красноармейских частей именно по такому революционному театру. Поскольку они ставят эти пьесы своими собственными силами, постольку они доставляют им наслаждение, и подобная работа ведется по всему фронту. Наоборот, когда им преподносится то же с артистами–профессионалами — то они выражают неудовольствие. Я сам видел письмо кронштадтских матросов Ленинградскому Театральному отделу, где они, как раз во время острой осады против Кронштадта, просили: «Только не посылайте нам ничего поучительного», и были совершенно довольны, когда им поставили, по мнению тов. Бухарина, вероятно, «буржуазного» «Ревизора».
Центр тяжести, я это повторял много раз, сейчас для начинающего революционного театра должен лежать в студиях. Надо создать нового актера и создать его можно, в виду уже двухлетней работы, может быть, не годами, а месяцами. Надо создать новый репертуар. Передо мною лежат груды пьес, написанных разными товарищами. Они очень недурны как агитационный материал, но у меня рука не подымается, чтобы поставить их на какой–либо сцене в качестве образчика нового пролетарского творчества. Они для этого слишком слабы. Это — опыты; с такими авторами нужно списываться, нужно давать им соответственные указания, нужно, чтобы они работали и развернулись, и из них могут выработаться весьма талантливые и яркие драматурги.
Мы это делаем. Незадолго до появления письма т. Бухарина Центротеатр специально пересмотрел соответственные органы ТЕО и его работу в деле инструктирования в этом направлении.
Таким образом, мы будем продолжать, во–первых, сохранять, облагораживать и приближать к народным массам театры прошлого в его лучших характернейших психически и исторически богатых формах; во–вторых, мы будем всемерно содействовать умножению и возвышению студий, творящих нового революционного артиста и новый революционный аппарат, мы будем заботиться о том, чтобы эти студии, нечувствительно переходя в драматическое любительство, захватили возможно больше активных сил на фронтах, среди пролетариев и крестьян.
Все настоящие фронтовые деятели театра отмечают, что только пьесы, исполняемые самими красноармейцами, имеют среди них настоящий успех, вне этого успех имеют только прекрасные труппы и прекрасные пьесы, которые, конечно, не так часто попадают, к сожалению, близко к фронту.
Наконец, мы приступим в самом ближайшем будущем, если Пролеткульт окажется в силах, то в этом сезоне, — к организации революционного театра и постараемся использовать для него те элементы среди артистов новых и старых и тот революционный репертуар, который можно в настоящее время найти.
Наконец, мы продолжим также работу по переводу или переделке, созданию вновь таких пьес, которые, будучи полны содержанием, находящимся в внутренней связи с переживаемыми нами настроениями, были бы в то же время художественно приемлемыми для артистов старого театра, которыми и располагаем, великих мастеров, которых никогда не будет отрицать чисто пролетарская публика, но на которых склонны махать рукою нигилисты из интеллигенции.
Я не знаю, насколько удастся мне личный опыт в этом направлении, но мною написана пьеса «Оливер Кромвель», которая принята к постановке в Малом театре и которая будет одним скромным опытом в ряду таких опытов вообще.
Мы работаем планомерно, работаем так, чтобы пролетариат не кинул нам потом упрека в том, что мы нагадили и сломали громадные ценности, не спросивши его в момент, когда он по всем условиям своего быта не мог сам произнести своего суждения о них. Мы работаем так, чтобы не скомпрометировать грядущего пролетарского искусства, путем официального покровительства вздергивая его и во вред ему придавая ему слишком большие размеры, в то время, как оно начало только сейчас нащупывать свое содержание и основные формы своего выражения.
Такова политика и в театре, и в искусстве, которую проводить удается, конечно, не без шероховатостей, ибо количество людей, понимающих ее и отдающихся ей, вокруг меня не так велико, но такова политика, от которой я по совести не могу отступить ни на один шаг. Если бы руководящие круги русской революции пожелали вступить на другой путь, то следует назначить народного комиссара по просвещению, который смог бы выехать на белом… впрочем, на красном коне, упразднить университеты и заставить смолкнуть на всех концертах несчастных буржуев Бетховена, Шуберта и Чайковского, распорядившись играть всюду один только «гимн» (не «Боже, царя храни», а «Интернационал», конечно), пожалуй, с вариациями1.
- По поводу этой статьи мне приходится с сожалением констатировать, что крайнее урезывание средств, отпускаемых на театр вообще (от актеатров до Пролеткульта), сильно затормозило проведение указанной программы, остающейся верной и для наших дней. Статья относится к концу 20 г. ↩
