Альбом портретов работы Юрия Анненкова являются настоящим подарком как для любителей графического искусства, так в особенности — и это гораздо важнее — для всей нашей советской общественности, так горько оплакивающей тяжелый факт отсутствия у нас живого и художественно совершенного портрета Владимира Ильича. Этот факт уже непоправим, — художественная иконография Ленина имеет в себе трагический пробел: отсутствие портрета, сходного и взятого большим художником с натуры. Конечно, никто из деятелей Революции не может быть отдаленно сравниваем с Великим Вождем. Но, тем не менее, — это его соратники, это люди, имена которых неразрывно связаны с величайшим переворотом, какой знал мир. Наша эпоха обладает могучими орудиями запечатления живущих в ней лиц и протекающих в ней событий: фотографией, кинематографией. Но ни то, ни другое при всех их достоинствах не может заменить работы художника, разумея под этим словом человека, могущего синтезировать в одном образе целый ряд вдумчивых и внимательных наблюдений и дать таким образом изображаемое лицо не в конкретном моменте, а в его общей характеристике. Ю. Анненков является именно таким художником. Для портретного дела необходим художник, который был бы сочным реалистом. Портретист, когда он создает исторический акт, когда он запечатлевает для будущей поколений лицо общественно–значительное, — не смеет фантазировать, не смеет ни в какой мере в угоду каким бы то ни было соображениям фальсифицировать свой документ. Если он хочет создать фантазию или этюд, пускай берет натурщика без претензий сделать вклад в историю. Ю. Анненков обладает чрезвычайно острым взглядом, он умеет тончайшим образом подметить характерное в своем объекте. Еще важнее то, что он умеет целостно соединить наиболее характерные черты, замеченные им в разное время. Его точная художественная память служит ему резервуаром, из которого он черпает штрихи и облики в дополнение к тем, которые видит перед собою в момент зарисовки. Это делает Анненкова не только очень правдивым отобразителем видимого, но и психологом через комбинацию характерных черт, проявляющих наружу внутренние свойства и навыки личности. Все, что мною сказано, могло бы быть отнесено ко многим очень хорошим портретистам–реалистам. Но Анненков резко отличается от них. Художник–реалист может придать своему объекту исполненную вкуса живописную позу, он может, не удаляясь от реальности, достигать чисто художественных эффектов путем освещения и подбора красок. Однако современная живопись, прошедшая через импрессионистские школы, не удовлетворяется такой обработкой деятельности. В живописи последних десятилетий, я разумею в ее ищущей части, возникло острое стремление в каждом произведении искать конструктивной законченности. Рисунок, картина должны как бы вырастать в какой–то сложнейший кристалл, все формы которого подчиняются неуловимому сложно–ритмическому закону, чья власть сразу чувствуется зрителям. Левые художники в своих исканиях часто делали огромную ошибку в угоду такому чувству стиля, до конца принося в жертву реальность. Но для многих наблюдателей было ясно, что неизбежно должен наступить синтез, когда живопись вновь будет изображать, воссоздавать действительность или подобие ее, но не подчиняясь естественным формам, а конструктируя из них свою композицию, насквозь проникнутую стилем и в то же время говорящую на языке всем понятных образов. Анненков новой серией портретов деятелей Революции решительно и успешно вступает на этот путь. И не знаешь, чему больше дивиться в этих превосходных портретах: их глубокому реалистическому содержанию или искусной гонке плоскостей, из которых виртуозно строит свои образы этот художник–конструктор. К этому надо добавить, что Гиз блеснул изумительной репродукцией. Редко приходилось видеть мне за всю мою жизнь листы такой красоты и такую факсимильную передачу столь тонких в художественном отношении произведений.
* * *
Мы недавно потеряли заслуженного борца Революции т. Склянского. Мы можем теперь сказать, что он по крайней мере оставил после себя четкий и верный свой образ. У Анненкова есть незаконченная картина на ту же тему, на которую написан красочный рисунок, воспроизводимый в настоящем альбоме. Интересен сам сюжетный подход к портрету. Тов. Склянский воспринят художником, как один из центральных мозговых узлов организма, к нему с разных сторон подходят центростремительные нервы, их ветви, в нем перерабатываются директивы, которые тотчас же текут вновь в пространство и где–то создают целесообразную реакцию. Целая коллекция инструментов такого рода управления окружает т. Склянского, как одного из центральных распорядителей Красной армии. И среди них он стоит исполнительный, весь отдавшийся этой внутренней работе внимательного вслушивания в голоса телефонов и телеграфов, их быстрой и точной переработки в распоряжения. Портрет доведен при большом внешнем сходстве почти до абстрактной формулы — вот вам центральный агент Революционного государства. Можно остановиться на любой детали лица, фигуры, антуража и каждый раз вывести что–нибудь новое и поучительное. Из портретов ныне живущих товарищей на первом месте и по числу, а отчасти и по качеству стоят портреты т. Зиновьева. Есть его профильные портреты справа и слева, на обоих лежит печать задумчивости, может быть даже некоторая усталость, но, вместе с тем, это могучая голова трибуна, где вихрь волос, словно взбудораженных революционной бурей, создает странный, но характерный аккорд со спокойным, полным решимости, лицом. Еще интереснее портрет ан–фас. Здесь еще больше спокойствия, здесь революционный трибун изображен и момент отдыха. Чрезвычайно интересна при этом зоркая внимательность глаз спокойных, но в то же время озаренных каким–то особым светом. Трактовка губ, щек и подбородка, нисколько не умаляя общей энергичности облика, свидетельствует о перенесенном колоссальном труде. Вы видите гранитную человеческую волю, источенную испытаниями, заботами, напряжениями, порою мучительными столкновениями с тяжелой действительностью. Но шедевром этой серии является красочный портрет т. Зиновьева на трибуне. Я бы сказал, пожалуй, что внешнего сходства здесь меньше. Художнику не столько нужно было дать портрет (он это уже сделал), как создать картину, графическую картину. И в торжественном жесте руки и в блеске глаз есть что–то пророческое. Но это не какой–нибудь пустой экстаз. Это проповедь выстраданная, потому что глубокая горечь лежит на этом лице. Пролетариату его победа дается с тяжелым, подчас мучительным усилием. Революция блещет и гремит, и, тем не менее, она полна трагических переживаний. На этой картине Анненкова перед вами — трибун глубоко серьезный, настоящий брат страдающего и борющегося пролетариата. В этом образе некоторые стороны нашей Революции схвачены с силой, какую я редко встречал даже в самых лучших произведениях последней эпохи. Превосходен красочный портрет т. Каменева. Здесь мы имеем перед собой совершенно живую улыбку, улыбку добрую, ласковую, чуть–чуть хитроватую. Доброта без всякого лукавства граничит иногда с дряблостью, а улыбка т. Каменева, наблюденная Анненковым, — это умная доброта. Одно из качеств, необыкновенно важных в нашем обширном государственном хозяйстве. Совсем иначе трактует Анненком т. Троцкого в двух портретах. Здесь конструктивист возобладал в Анненкове над реалистом. Это словно не портрет живого Троцкого, а рисунок, сделанный с какой–то очень талантливой гранитной статуи т. Троцкого. Нет, здесь уже нет ни капли ни доброты ни юмора, здесь даже, как–будто, мало человеческого. Перед нами чеканный, граненый, металлически–угловатый образ, притом внутренне стиснутый настоящей судорогой воли. В профильном портрете, родственном известному монументальному анненковскому портрету т. Троцкого, к этому прибавлена еще гроза на челе. Здесь т. Троцкий угрожающ. Анненков придает т. Троцкому люциферовские черты. Я, конечно, оставляю целиком на ответственности художника такую характеристику т. Троцкого. Я, ведь, здесь не его характеризую, а стараюсь передать на словах трактовку его Анненковым. А у этого художника огромный диапазон. Посмотрите, как он сделал т. Радека. Я никогда прежде не замечал, в какой огромной мере внешний стиль т. Радека созвучен эпохе 30–40 годов. Если бы мы не знали т. Радека и посмотрели на этот лист, мы наверное сказали бы, что на нем изображен какой–нибудь крупнейший современник Шлейермахера и Гумбольда. Но прежде всего мы непременно сказали бы, что это крупнейший их современник: так полон здесь мыслью полуглобус лба, такие здесь ушедшие в себя, едва смотрящие на мир из–под круглых стекол, глаза философа. Мы, которые знаем т. Радека, скажем, что он не весь здесь. Мы знаем, его блещущее остроумие, его едкую насмешливость, подчас доходящую до озорства какого–то мудрого гамена. Но за этим образом т. Радека, конечно, таится тот серьезнейший мыслитель, которого разглядел в нем Анненков. Упоняну еще о сильном и необычайно схожем портрете т. Муралова, о полном экзотики и живописно прекрасном портрете т. Роя, об удачном профиле т. Енукидзе. Положительно химеричен, фантастичен и сверкающе виртуозен портрет т. Мейерхольда, взятого в плоскости самоуверенного и талантливого эксцентрика. Смею добавить, что ни одно из моих изображений, какое я знаю, будь то рисунки или фотографии, не может даже сравниваемо с превосходным листом, который посвятил моей особе художник. На высоком уровне стоят и остальные портреты т. Ворошилова с конем на заднем плане, т. Зофа, Антонова–Овсеенко. Да, талант Юрия Анненкова и неподражаемая техника Гиза преподносят не одному только нашему поколению такой прекрасный подарок.
