Одним из самых жгучих вопросов современности является вопрос о том, освободится ли думская трудовая группа от влияния, вернее сказать от опеки партии кадетов. Уже есть некоторые показания за то, что трудовая группа приходит в себя и начинает понимать, что ей не место в хвосте буржуазных либералов, ни даже рядом с ними. Дума кадетской партии, смысл всей её тактики, то, чем они гордятся не только перед народом, но и перед Европой и, наконец, перед самими собой, это — их миролюбие, миролюбие, во что бы то ни стало. С точки зрения индивидуальной оно базирует на рыхлости, на наследственной обломовщине русского либерального помещика — и русского «устроившегося» интеллигента. С точки зрения классовой, в миролюбии кадетов есть историческое классовое лукавство, — исход «мирной борьбы», конечно, не подверг бы особенному риску права и привилегии т. наз. среднего класса, напротив — чем острее борьба, тем более глубокие слои народа выступают сомкнутыми фалангами, сознают и отчасти создают мощь масс. Обломовская рыхлость формулирует душу кадетской тактики так: «мы не хотим ужасов кровопролития, нам слишком дорога человеческая жизнь, пусть движение нарастает медленно пусть плоды его будут половинчаты, это всё же лучше, чем кровь!». Так говорит обломовская гуманность, так обессиливает она кризис, который мог бы быть спасительным, искупив страдания целых грядущих поколений периодом открытой борьбы. Низы меньше ценят человеческую жизнь, потому что та жизнь, которой им дают жить — ничего не стоит и, тем более ярким сиянием горит в глазах обездоленного то, что он может завоевать; над Обломовыми не каплет, они больше ценят то, что есть, а поэтому меньше то, что должно осуществить.
Классовое лукавство, а надо сказать, что у некоторых кадетов оно сквозит весьма прозрачно, выражается иначе. Газета «Волна» уже отмечала то огорчение, с которым г. Струве констатировал, что «они» и торговаться не хотят, а в № 18 «Думы», вышедшем одновременно с № «Волны», о котором мы говорим, г. Протопопов уже буквально повторяет это выражение: «заграница не допускает такого приема», пишет он в своей передовице: «при котором не идут на компромисс, не торгуются, а прямо бросают вызов стране». Кадеты уверяли, притом рыхлые кадеты — искренне, что в адресе они перечислили minimum требований, стремясь достигнуть единогласия Думы; но кадеты лукавые постепенно выбалтывают свою мысль: то был maximum, с запросом. В том же № 18 «Думы» автор заметки «В высших сферах» с замиранием сердца констатирует, что, кажется, туда, в высшие сферы «просачивается наконец сознание необходимости считаться с нравственными запросами народа». О! лукавые кадеты скинули бы, это не подлежит сомнению. Кадеты много и много поправели бы, если бы правительство хотя на шаг полевело. Почти наверное можно сказать, что они согласились бы поддерживать шиповско–урусовское министерство с соответственной программой. И превосходно сумели бы защитить свою новую позицию и за кадетскими ужами пошли бы и кадетские увальни, кадетские пухлые идеалисты. Вся партия хором заговорила бы: «мы дали стране маленькую конституцию, гора наших обещаний родила мышь, но зато роды были бескровны, зато — это синица прямо в руки, зато мы провели государственный корабль так, что он миновал опасность острых потрясений, при которых народ пожалуй и поймал бы журавля, а пожалуй, и просто сломал себе шею. Граждане! наш выигрыш маленький, но мы играли наверняка». И как они обрушились бы на «кровожадных смутьянов», желающих поставить кровь народа на ставку, как энергично двинули бы они вперед те «каторжные законы», которые в виде проектов ютятся теперь петитом на задворках «Речи».
Но для того, чтобы кадеты окончательно превратились в охранителей конституции — нужно, чтобы правительство сделало хоть маленький шаг влево, нужна пара портфелишек для кадетских «гениев», нужны кое–какие реформы, хотя бы и ползующие с быстротою улиток, нужна порядочная мера обещаний нужно, наконец, чтобы правительство смыло кровь с лица и рук. Но правительство пока не хочет этого. И кадеты начинают поглядывать «налево и вниз». Забавно читать, как перебежчик Изгоев, ныне кадет душою, понукает народ в «Речи»: «ну, ну, что же ты? — напирай брат, придай нам весу, поддержи».
Шекспировские короли, когда какой–нибудь развенчанный Ричард тревожит их сердце, обыкновенно вздыхают. «Ах, если бы у меня были друзья, разве я тосковал бы? — Друзья находятся, Ричард умирает. но вместо награды разгневанный король гремит: «ты убил моего Ричарда — в изгнание!» — «Но ты сам приказал!» — «Ложь: мы с ненавистно убийство». Иногда короли проделывают это через челядинцев, через девок–чернавок; кадетские «короли» проделывают ту же штуку через девку чернавку — Изгоева. Он пишет:
С требованием «дела» обращаются не по адресу. С этим требованием прежде всего надо обратиться к народу.
Но мало того, что «дело» оказывается за народом, — Дума должна, по Изгоеву, сугубо умыть руки:
Если народные массы уже достаточно подготовлены к тому, чтобы придать нравственной силе своих избранников, когда правительство не отступает перед ней, всю мощь силы физической, то тогда всё делается само собой. Представители народа не должны ничего подчеркивать, составлять особые резолюции, обращаться с манифестами.
Видите как! Таким образом можно и невинность перед правительством соблюсти и капитал приобрести: «мы, ваше в–шество, народ не бунтовали, это он сам-с!» А вместе с тем пускай пугнет народушка, да чтобы не двусмысленно, а прямо орал: «животы наши за Думу — мать нашу положим!» И в этих целях газета «Дума», не портя каши ни каплей прогорклого масла, перепечатала целую половину статьи т. Потресова из «Курьера». Статья эта распадается на две половины: так вот ту половину, где т. Потресов советует всеми силами поддерживать Думу — кадеты перепечатали, а ту, где автор говорит о необходимости Думе поддержать революционное движение — опустили. Не знаменательно ли? Но теперь уже и т. Потресов не в чести у кадетов, нашелся именитый соц.–дем., оказавшийся много больше по их вкусу: т. Потросов ставил Думе известное требование, подгонял ее ступить на путь самочинной организации мелких народных единиц; — т. Плеханов никаких условий не ставит, пресловутую «органическую» работу, т. е. ту самую франкфуртскую болтовню, которую бичевал Маркс, Плеханов признает поучительнейшей школой для народа. Маркс писал: «вместо того, чтобы окружить себя вооруженною силою народа, собрание переходило к очередным делам после каждого акта насилия со стороны правительства». А товарищ Плеханов обещает Думе безусловную поддержку, если только она, избегая слишком резких конфликтов, будет заниматься своей очередной поучительной болтовней. Смысл нового учения т. Плеханова таков: русский народ еще не в силах иметь парламент, — ему нужна соска, ему нужна говорильня.
Что касается нас, то лозунг — поддерживать Думу, нас отнюдь не удовлетворяет. Он означает, очевидно, — поддерживать думское кадетское большинство в его неудачной пока торговле. Т. Потресов предлагает выпрямить «кривые пути» кадетов. Мы думаем, что если горбатого может исправить что–нибудь кроме могилы, то не позлащенные, хотя и горькие пилюли товарища из «Курьера», а серьезная хирургическая операция: выпрямлять кривые кадетские пути можно лишь молотом, а если не выпрямятся и молотом, то придется выбросить кривой гвоздь «во тьму внешнюю».
И молот уже формируется. Это — трудовая группа, чем дальше тем больше освобождающаяся из–под кадетской опеки. Несомненно, что кадеты были опекунами трудовиков, им удавалось шутя втягивать их в разные «невыгодные сделки», они опекают их и теперь устами «безукоризненного» Муромцева, который не прекращает делать и по сей день строгие замечания каждый раз, как кто–нибудь из трудовиков захочет назвать подходящими словами ту или иную частность создавшегося трагикомического положения. Последний акт опеки, ставший известным до написания этой статьи, это столкновение между председателем и депутатом Онипко, закончившееся таким заявлением председателя:
Я считаю своим долгом сделать разъяснение по этому вопросу, раз он поднят.
Министры говорили здесь на основании закона. 40 ст. учреждения о Думе гласит, что министры должны быть выслушаны каждый раз, когда они об этом заявят. Кроме того, они по этой же статье должны давать объяснения Государственной Думе по запросам, к ним предъявленным и по которым они найдут возможным отвечать.
Таким образом, министры могут говорить по двум основаниям: 1) когда их спрашивает Дума; 2) когда они сами найдут нужным говорить.
Г. Муромцев стоит за закон, каков бы он ни был: точь в точь — министр Щегловитов.
Но важнее всего то, что г. Муромцев считает абсолютно не парламентарным всякое прямое обращение к народу. Г. Муромцев старается охолостить трудовиков на манер кадетов.
По мере того, как трудовики заговорили и стали определять, «где ваши и где наши», — кадеты стали сердиться, их газеты полны кисло–сладких «поправок» к «неточностям» трудовиков. Так напр., кадеты находят неточным, будто именно трудовики настояли на включении в адрес пункта об обязательном отчуждении частновладельческих земель. Но трудовики повторили свое утверждение и, признав, что кадеты истинные друзья народа, не без иронии указали устами депутата Бондарева и на то, что их порядком приходится понукать, чтоб они откровенно высказали все свои искренние пожелания. Припомните, читатели, проскользнувшее как–то признание одного кадета, что их партия «гораздо правее», чем хочет казаться. Очень характерна, злорадно мальчишеская выходка думского хроникера газеты «Речь» в следующем роде:
— Слово принадлежат Заболотному.
При этих словах председателя депутаты быстро снимаются с мест и вереницами устремляются к выходам. «Это не перерыв, — объясняют прогуливающейся в зале публике, — это говорит деп. Заболотный». И пока говорит Заболотный и следовавший за ним г. Седельников в Екатерининском зале было людно, и только, когда на кафедру вышел опять какой–то кадетский профессор, «все депутаты» устремились в зал.
В самом деле: кровавые призраки, носившиеся по Белой Зале, по свидетельству «Речи», побледнели–было. Хорошие господа хотят поговорить, послушать с прохладцей; тут тебе пр. Ковалевский расскажет, что смертная казнь позаимствована библией у Вавилона, тут тебе пр. Петражицкий разъяснит, что были романисты, а то еще были германисты… И вдруг крайние трудовики опять вызывают призраки, нервничают, чего–то требуют… Как это скучно, господа, пойдемте покурить!
Но страна пропускает мимо ушей ученое щеголянье профессорской эрудицией, и жадно ловит, не скажут ли крайние левые Думы решительного слова.
Трудовики находят себя, как это ни «скучно» кадетам. Проект программы трудовой группы издан. Не вдаваясь в его подробное рассмотрение, о котором позаботится кто–нибудь из товарищей по «Вестнику Жизни», отметим только крайнюю практическую важность таких мер, как призыв организовать на местах сельские комитеты для подготовки к земельной реформе, пли вернее, чтобы подготовиться к ней. Не менее важно приглашение создавать советы рабочих депутатов самочинно, «явочным порядком», как это говорится, реформировать на истинно демократических началах наше самоуправление.
Конечно, кадеты криво усмехаются, когда слышат о явочном порядке. Он означает конец их коротенькой роли. Курьезно, однако, что они почти единым духом выпаливают: «говорить теперь о явочном порядке — верх легкомыслия» и (в статье Изгоева) «Дума воплотит только в законченные формы то, что сделает народ, и, очевидно, явочным порядком. Если явочный порядок будет Думе челом бить: «я сделал — приди воплоти в формы!» — то это не легкомысленно, если же он скажет: «я сделал, ступай Дума вон, я на месте тебя создам для воплощения учредительное собрание» — верх легкомыслия!
Несомненно, что немедленное проведение в жизнь, начал самоорганизации, даже немедленный торжественный призыв Думы к делу самоорганизации был бы шагом вперед. При этом необходимо обратиться к стране с подробной декларацией, выясняющей политику правительства, необходимость борьбы, бессилие Думы, самоорганизацию народа по всему лицу земли русской — как единственный выход.
Но одних программ мало, как мало и ругани по адресу министров в «Известиях крестьянских депутатов». — Программа — только собрание пожеланий. Энергичная ругань еще не энергичная борьба. Если трудовики точно на повороте, если в их лице точно выпрямляет спину мелкая буржуазия и крестьянство, то они станут настаивать на неотложности обращения к народу, переступив через «джентльмена без страха и упрека», опекающего их с высоты председательского кресла. Надо сказать кадетам: «ни профессорских лекций, ни прочей болтовни мы больше не хотим». Воззвание к народу неотложно, оно столько же конституционно, как и существование безответственного министерства, плюющего в лицо народному представительству. Мы требуем от партии «народной свободы» присоединиться к нашему призыву: «граждане, организуйтесь!»
А ежели кг теть разыграют парламентскую комедию, и вообще попытаются. извиться ужом, скользнуть угрем — то пусть бы трудовики сказали им: «Вы не хотите сделать этот единственный при данных условиях деловой шаг? Так знайте же мы обратимся к народу сами! Тот истинный представитель народа, кто смело, не одними словами, борется за его интересы. Мы скажем народу, что вы болтуны, боящиеся всего, от чего пахнет силой!
Пусть, народ выбирает между нами и вами, между дорогой борьбы и дорогой канители».
Но ведь тогда… Думу разгонят?
Член Госуд. Думы Котляревский обязательно разъясняет нам, что считать Думу — властью, которая что–либо может — «суеверие».
И настоящая оценка народного представительства, как палладиума прав и интересов народа, может возникнуть лишь после неизбежных разочарований, связанных с исчезновением этих первоначальных суеверных оценок.
Но к чему же народу этот бессильный палладиум, какой–то фетиш, талисман, вроде ковчега, который таскал на плечах израиль в поисках земли обетованной. У народа есть свои знамена, под которыми он войдет в свой Ханаан. К чему ему ковчег переполненный болтунами, в котором в отличие от ковчега Ноева нечистые животные в большинстве?
Дума нужна, как орган революции, или ненужна вовсе. Никто не думает, что Дума — власть, кроме тех разве, которые довольно легкомысленно на наш взгляд советуют ей самочинно назначить свое министерство, но, кажется, все энергично настроенные друзья народа требуют, чтобы она использовала тот рупор, который попал в её руки, и громко крикнула в него, что она бессильна в борьбе и что нужно народу для того, чтобы новая «власть» действительно возникла, крикнула бы так, чтобы слышно было от края и до края земли.
Лишь выполнив эту роль, крайняя левая Думы, может подняться, воскреснуть к новой жизни, к новой форме, слившись с другими строго революционными, народными центрами.
А. Луначарский.
