I. На Западе
В пору «конца века» Запад в отношении к спорту резко делился на две части: на ту, которая стояла, главным образом, под знаком французской культуры в ее тогдашнем виде, и часть англосаксонскую.
Французская культура даже внешне находилась тогда в периоде самодовольно провозглашенного декадентства. Здоровье считалось непристойным, женщины и мужчины старались выглядеть как комбинации полуувядших растительных стеблей. Руки, губы, волосы, нос и, кажется, даже уши — все полагалось опускать долу. Этой наружности соответствовали и формы одежды. Юбки, связанные внизу на манер зонтичных футляров, не давали никакой свободы движения женщинам, да и у мужчин всякие выдумки кладбищенского характера обрамляли жизнь до крайности нелепо, снобистски приноравливаясь к чудовищным капризам, изображенным в знаменитом романе Гюисманса, и находясь в полнейшем соответствии с тогдашней декадентской поэзией, музыкой, изобразительными искусствами и т. д.
Интеллигенция и буржуазная молодежь любили говорить о «конце века» как о конце культуры и хвастались тем, что они, люди «великого вечера», являются вместе с тем людьми самой утонченной культуры, хотя бы и упадочнической. — Что ж из того, что она упадочническая? Упадочничество перезрелых культурных обществ есть, по существу, самое прекрасное, что мы можем найти в истории цивилизации.
Англосаксы, однако, и тогда уже отнюдь не соглашались осудить себя на это декадентство. Они гораздо серьезнее, чем французы, относились к своей колониальной империи, гораздо ближе чувствовали себя к своему энергичному колониальному офицерству, гораздо больше предчувствовали предстоящие их великому флоту, а может быть, и армии, напряженные усилия в борьбе за мировую гегемонию, гораздо, больше стремились сохранить свои вековые спортивные традиции в воспитании молодежи. Поэтому англичане и, англичанки были в то время все же гораздо свободнее одетыми, гораздо более мускулистыми, физически развитыми, естественными и человечными, чем французы. Уайльдовский эстетизм, весьма импонировавший французам, для англичан был в некоторых случаях предметом удивления, как курьез, а в некоторых случаях предметом даже преувеличенного негодования, как нечто позорное и преступное.
Молодой отпрыск англосаксонской буржуазии — американская буржуазия уже тогда шла в этом отношении еще дальше. Физическая культура в самом широком смысле этого слова — то есть забота о здоровья, о правильном развитии своего тела при посредстве правильного питания, сна, отдыха и разных форм спорта и легкоатлетизма — в громаднейшем большинстве семейств высшей, средней и мелкой, но все же зажиточной буржуазии Америки считалась чем–то естественным. Так как пролетариат и фермерство не могли в этом отношении угнаться за буржуазией, то в Америке даже стало наблюдаться некоторое как бы расовое разделение верхов и низов. Американский новый аристократ, т. е. зажиточный и богатый американец, за несколько десятков лет выиграл в росте, весе, цвете лица и т. д. Наблюдатели американской жизни уверяют, что в больших городах можно сразу узнать горожанина первого и второго класса (т. е. миллионеров и людей, обладающих весьма солидным заработком) с одной стороны, и бедноту — с другой, и притом не по одежде, а по телосложению.
Но и весь американский народ, став на рельсы усиленной физической культуры, начал в весе, физической силе по признанию многих наблюдателей обгонять европейцев. В западно–европейских городах вы в большинстве случаев сразу отличите группу американских туристов даже от европейских англосаксов именно по физической их крупности.
Вместе с тем спортивная жизнь Америки приобрела крайне странный и даже комически–возмутительный характер, особенно в пору физического созревания человека, т. е. в школьные и студенческие годы.
Как теперь, так уже и тогда, физкультурная жизнь университетов и колледжей считалась самой главной стороной университетской науки. Всякого рода спортивные игры и достижения учитывались в первую очередь, как предмет честолюбивых вожделений молодежи, предмет гордости всего университетского мирка и особенного внимания даже со стороны профессуры.
Когда знакомишься с тем, какое огромное место занимает спорт в жизни американского студента, то невольно спрашиваешь себя, — когда же, собственно, американский студент успевает получить нужные ему знания, а тем более общее развитие, которое должно широкой атмосферой обнять специальные сведения, даваемые ему учебным заведением?
Американский студент действительно до крайности равнодушен к окружающей общественной жизни, совершенно пуст в отношении философском, очень часто просто тупо–религиозен, причем без всякого увлечения выполняет предписания той веры, в которой судьбе было угодно заставить его родиться; он весьма формально выполняет свои академические обязанности и, повидимому, умеет потом, в среднем, весьма недурно выполнять свои специальные функции и делает карьеру только потому, что вся американская жизнь построена очень крепко и располагает необъятными материальными ресурсами.
Во всяком случае, в своем американском виде спорт перестает уже быть чистым благом и начинает показывать свои отрицательные стороны.
Война до чрезвычайности изменила все на европейском континенте. Даже ее приближение изменило уже общественное настроение и дало новое место физкультуре и, в частности, спорту.
Германия, колебавшаяся между своим несколько зажиревшим, налитым пивом и наглым милитаризмом и утонченной культурностью, бравшей моды из Франции, окончательно ринулась перед войной в сторону английского отношения и физической жизни. В самой Франции начал быстро развертываться спорт. Казалось, что главным толчком к этому служило появление новых форм спорта благодаря блестящим достижениям авиации и бурному развитию автомобиля. Спорт на быстроту, спорт, базирующийся не только на человеческом организме, но на соединении нервно–двигательной системы с моторами огромного совершенства и быстроты действия, явился как бы внешним импульсом к росту места, занимаемого спортом в жизни.
Однако, это была не главная причина, как, конечно, не главной причиной появления футуризма были быстрота передвижения и машинность культуры, о которых упоминал в качестве корней своей школы даже сам Маринетти. И футуризм, и быстрый рост увлечения спортом одинаково возникали из убежденности крупной и средней буржуазии в том, что необходимо подтянуться для грядущей войны.
Для буржуазного класса стало ясно, что гибель близка, что придется либо умереть, либо дать гигантский, напряженнейший бой как за аппетитные куски на земном шаре, так и за свои привилегии в отношении все грозней напирающих низов.
Трудно в чем–либо другом так ярко увидеть борьбу капитализма за жизнь, стремление его к жизни, которое еще дает себя знать при всем развале поздней капиталистической эпохи, как в этой резкой перемене декадентского облика европейского континентального буржуа на военный его облик.
Война прошумела, покрыла землю развалинами и кровью. Но она дала начало многим новым отношениям. Она оставила после себя также и новое отношение к спорту. Можно сказать, что Западная Европа сильно англизировалась или, если хотите, обамериканилась. Английское отношение к спорту, к уходу за своим телом, восторги по отношению к разным достижениям чемпионов больших, средних и мелких — сделались теперь всеобщими в Европе.
Быть может, ни в одной стране это не сказывается с такой яркостью, как в Германии, хотя то, что я говорю о Германии, должно быть в значительной мере отнесено и ко всей остальной континентальной Европе. Немец перерождается на наших глазах, — перерождается физически, а в известной степени и морально, по крайней мере, в смысле морали своего быта.
До войны немец, как это отмечал иронически еще Ницше, отличался от так называемого средиземноморского человека — а равным образом, конечно, от скандинава и англосакса — своей грузностью, своей сыроватостью. Ницше говорил, что немец, питаясь супом и пивом, делает весь свой организм набухшим, пухлым и жидким. Большие животы после каких–нибудь сорока лет, а иногда и раньше, большие, очень коренастые фигуры, налитые кровью жилы на лице, бычьи затылки, которым соответствуют знаменитые мюнхенские сердца и мюнхенские печени, встречались отнюдь не только у богатой (у нее даже меньше) и у средней буржуазии, но у мелких служащих, всяких банковских чиновников или даже у такого типа людей, профессия которых, казалось бы, меньше всего могла давать поводы к этим деформациям человеческого организма, — например, у кондукторов и т. п.
Посмотрите на современную Германию. Вы встретите сравнительно мало людей с ярко выраженным пикническим сложением. Кажется, что изменились расовые основы немецкого народа. Повсюду вы увидите, как заботится человек (мужчина и женщина) о том, чтобы быть schlank — стройным. Это, в конце концов, чуть ли не главная цель. И действительно, достигнуты замечательные результаты, — Немцы стали худее, мускулистее, гибче, и от этого красивей и ловчей. На немке это сказалось, может быть, всего больше.
Вообще переворот в бытовом облике женщин война произвела огромный. Представьте себе типичную женщину довоенного времени. От нее требовалась женственная слабость и известный оттенок болезненности. Ее водили в длинных платьях, на подоле которых она вносила с собой всю нечисть в свой дом; кроме того, она путалась в них ногами так, что «порядочная» женщина была не в состоянии вскочить на трамвай. Они носили длинные волосы и гордились, если эти волосы падали чуть ли не до колен. Расчесывание и мытье этих волос отнимало значительный процент времени женщины, а ношение тяжелого узла на голове было явным образом антигигиенично и вредно.
Возьмите современную немку, европеянку вообще, да и нашу женщину последнего времени. Она носит совсем короткую юбку, — нет больше ни помехи в ходьбе, ни дурацкого метения улиц шлейфом. Женщина носит короткие волосы, и все ее движения сделались несравненно более свободными и рабочими.
Произошло это не случайно, а вследствие глубоких причин. Война, уничтожив множество мужчин и задержав еще большее количество на фронтах, бросила женщину в работу, и женщины — пролетарки и непролетарки — вынуждены были одеться в прозодежду, которая полностью реформировала весь их облик.
Но прозодежда — только часть этой самой реформы женщины. Другой частью является изменение самого тела женщины. Правда, вначале получилась, как обыкновенно бывает, чепуха и преувеличение. Форма англосаксонской женщины, по большей’ части спортсменки, была принята за идеал. Прежде всего — сухопарость! Буржуазная женщина–интеллигентка, особенно во Франции (но так же в других странах), начала вести поистине дикую борьбу со вторичными половыми признаками, старалась уничтожить женскую грудь, употребляя для этого неистовые, похожие на орудие пытки аппараты, и не останавливаясь даже перед операцией. Это подлое движение, которое не находило никакого сопротивления среди модниц, встретило довольно сильный отпор со стороны общественного мнения. Конечно, это безобразие в весьма ничтожной мере коснулось женщины из рабочего класса и трудящейся интеллигентки.
Однако, эти увлечения начала двадцатых годов вскоре прошли, и на их месте появилась настоящая тренировка. Тренировка в пешем ходе, в плавании, в теннисе и других особо приспособленных для женщин играх, и в результате — необычайная здоровая стройность женского организма, в особенности молодого, которая нас, людей уже присматривавшихся раньше к европейскому человеку, положительно удивляет при знакомстве с новым обликом Запада.
Как я уже сказал, эта реформа выходит за пределы чисто физической и распространяется на бытовую мораль. «Стремящийся к стройности» мужчина, который следит за своим весом, постоянно думает о том, чтобы не потерять свое место в разрядах по тому или другому спорту, вынужден ограничить себя в разных своих страстишках. Современный немец пошел, наконец, по пути, который рекомендовал ему Ницше. Безграничное пивопитие становится совершенно невозможным для молодого немца–спортсмена, — а таким является почти каждый молодой немец. Если он что–нибудь пьет, то он пьет вино, свой немецкий «сект», и в сравнительно небольшом количестве (этот напиток дорог). Такой юноша редко сидит за картам, считая это дело нездоровым, и предпочитает им игры подвижные. Он заботится о том, чтобы есть сколько нужно и что нужно спать на свежем воздухе и в меру, вообще тщательно следит за собой и, если замечает понижение в общем состоянии своего организма, тотчас принимает соответствующие меры.
В Германии сильно проявляется тяготение к устойчивости жизненных форм, в частности, к устойчивости брака. Конечно, никак нельзя сказать, чтобы дело обстояло в этом отношении блестяще; в Германии, как во всей остальной Европе, стремления к семейной жизни у молодежи нет. Молодые люди боятся отяготить себя заботами о детях и т. д. Однако, мне кажегся, что Германия изменилась в этом отношении, по сравнению с довоенным временем, меньше, чем другие страны Европы в силу больших потерь во время войны и более или менее ясных соображений патриотического характера, присущих весьма широким слоям немцев. Семьи, и притом довольно многодетные, — здесь отнюдь не редкость. Но все же как всюду, так и в Германии, жениться и выходить замуж стали значительно позднее, чем раньше. Таким образом, часто до тридцати–тридцати пяти и даже до сорока лет мужчины и в особенности женщины (теперь, после войны, их гораздо больше, чем мужчин) вынуждены оставаться вне рамок урегулированного брака.
В прежнее время, довоенное, главным и, можно сказать, единственным выходом из этого состояния была проституция. Мужчины без труда находили женщин, которые за плату удовлетворяли их желания. Женщина часто не имела возможности найти заработок (сфера заработка для женщины в высшей степени сужена до войны) и волей–неволей попадала в разряд проституток.
Конечно, и в настоящее время проституция существует и продолжает играть свою разлагающую роль; но нельзя закрывать глаза на то, что гораздо большее количество женщин — в том числе молодых девушек — живет сейчас самостоятельной жизнью. В дальнейшей борьбе за заработную плату целые миллионы женщин выйдут из того положения, когда им приходится к недостаточной зарплате «прирабатывать» на улице. Целые миллионы вышли уже из этого положения.
На почве повышения экономической самостоятельности женщины замечается рост того явления, которое с симпатией отмечали многие наблюдатели половой жизни Европы, — рост свободных союзов между мужчинами и женщинами. Правда, в понятие свободного союза часто входит его бездетность. Если союз, приведший к рождению ребенка, ложится всей тяжестью своих последствий на женщину, то мы имеем перед собой отвратительное явление, очень вредное для общества. В том же случае, когда оба родителя должны заботиться о ребенке, нет уже настоящей свободы в смысле независимости друг от друга. Вот почему эти отношения между молодежью — отношения живые, веселые, свободные, приводящие к сближению и расхождению на товарищеских началах, — к сожалению, непременно предполагают всякие меры, препятствующие рождению детей. Оставляя в стороне то, насколько это является благом или злом, я сейчас только констатирую этот факт.
Преобладающим явлением для молодого рабочего, приказчика, чиновника, купца, инженера и т. д., то есть любого молодого германского мужчины до самого верха социальной лестницы, в прошлом была покупка проститутки со всем угрозами венерических болезней и всякими другими, относящимися сюда «прелестями». Преобладающей формой половой жизни в нынешней Германии является встреча молодого мужчины с, так сказать, совершенно безнадзорной и располагающей самой собой девушкой, которая живет на свой заработок так же, как и мужчина, которая так же, как и он, ищет себе развлечений, между прочим, и милого друга и отнюдь не плачет, если кратковременная связь распадается.
Танцлокали, которыми теперь полны германские города, отнюдь не всегда имеют характер «притонов разврата». Там есть и разврат, но вы встретите в них и большое количество посетительниц, которых было бы крайне несправедливо упрекнуть в «развратной жизни» — они просто пришли повеселиться; во многих же огромных локалях вас поразит необычайная почтительность молодежи друг к другу, присутствие значительного количества родителей, то есть целых семейств, можно сказать, от мала до велика. Как раз эти локали обслуживают в особенности мелкую служащую буржуазию и пролетариат. Здесь, разумеется, очень часто происходят и те знакомства, которые приводят к регулярным бракам.
Но ко всему этому надо еще добавить, что вообще половую жизнь современный европеец перестает считать той осью, вокруг которой вертится человеческая жизнь.
Не так давно, в свое время известный, теперь уже «потерявший зубы» Марсель Прево плакал в газетной статье о том, что французы забыли свою галантность, и приводил замечательный факт какой–то анкеты, где молодежь опрашивалась, — что она больше всего любит в жизни? О, ужас! На этот вопрос негалантный новый француз, тот самый, который не уступает места женщине в трамвае, ответил (и притом это отвечает француз без различия принадлежности к высшим и низшим слоям буржуазии!), что он любит деньги, автомобиль, хороший стол, путешествия, и лишь в чрезвычайно малом — до отчаяния Марселя Прево — количестве анкет — указал при этом на физическую любовь. Это, во всяком случае, характерно.
И действительно, если мы обратимся к миру атлетов, акробатов, вообще людей, у которых на первом месте стоит необходимость быть «в форме», то мы заметим, что эти люди, так сказать, вынуждены до крайности ограничить свою половую жизнь. Половая жизнь представляется как бы врагом физкультуры, всякие излишества в этой области тотчас же сказываются понижением общего физического тонуса. И поскольку такое атлетическое отношение к себе начинает развертываться во всю ширь и захватывать все без исключения слои населения, включая даже и пролетарскую молодежь, естественно, что вообще эта здоровая физкультурная жизнь обоих полов приводит к значительному оздоровлению половой жизни, во–первых, сокращая всякие излишества, а во–вторых, тем самым делая самые ощущения более интенсивными, более глубокими.
Я говорил в предыдущих строках главным образом о Германии, но такие же наблюдения можно сделать в любой стране Западной Европы.
Все или почти все черты, которые я только что перечислил, представляют собой, несомненно, бытовой плюс. Мы, конечно, должны не только внимательно изучать эти стороны европейской жизни, но, в некотором отношении, переносить их к себе.
Однако, в физкультурной жизни Запада имеется и чрезвычайно много отрицательных сторон. Я уже отчасти коснулся их, говоря об излишествах физкультуры в среде американского студенчества. Но как раз эти излишества теперь, когда американизация жизни пошла вообще полным ходом, сказываются и в Европе.
Во–первых, нужно отметить, что буржуазия видит в спорте также и подготовку к бойне. От европейского спорта сильно пахнет кровью.
Во–вторых, буржуазия сделала из спорта, путем очень ловкого приема, одно из центральных оправданий существования капитализма, даже как бы материальную опору целого нового миросозерцания.
Что касается первого момента, то с той позиции, на которой мы находимся к нему приходится отнестись двойственно. Мы, конечно, вообще убежденные антимилитаристы. С этой точки зрения «запах крови», который, как я сказал только что, присущ европейскому спорту, нам отвратителен. Но этот запах крови, густым туманом висящий над Западной Европой и Америкой, является вместе с тем грозовой тучей, возвещающей возможность войны против нас; кроме того, мы знаем, что последний кровавый счет с буржуазией неизбежен. Потому мы отнюдь не пацифисты, отнюдь не прощенные и прямолинейные антимилитаристы. Мы сами вынуждены в ожидании последней победы социализма, которая раз навсегда избавит человечество от военного кошмара, серьезно заботиться о нашей военной подготовке.
Мне случилось однажды чрезвычайно близко и непосредственно наблюдать американский матч регби, — правда, не в действительности, а на великолепно сделанной американской кино–фильме. Плюсом при этом являлось, конечно, то, что соответствующий талантливый режиссер и талантливые исполнители постарались сделать все от них зависящее, чтобы придать этому матчу еще более эффектный вид, чем регби в натуре. Но в то же время актер, исполняющий за определенную мзду свою роль, да притом исполняющий ее кусочками, для оператора, вряд ли может войти в то спортивное озверение, которое должно быть присуще регбистам, разыгрывающим свою партию всерьез.
Во всяком случае, эта партия регби произвела на меня сильнейшее впечатление. Два мотива доминировали тут, и наблюдение их сделало для меня этот вопрос гораздо более ясным, чем все мои предыдущие наблюдения западного спорта.
Маленькое примечание: наблюдать азартный спорт в качестве зрителя из совершенной близи невозможно. Деталей азартного спорта вы при этом! ни в каком случае не видите. Наблюдать азартный спорт в качестве участника тоже нельзя, потому что здесь невозможно быть одновременно наблюдателем и деятелем.
Может быть, только арбитр имеет возможность наблюдать со стороны и вместе с тем из крайней близи все детали азартного спорта. Такую возможность, дает и прекрасное художественно правдивое кино–изображение.
Так вот, повторяю, два мотива при этом бросились мне в особенности в глаза.
Первый — это крайнее увлечение, бесконечная отданность человеческой натуры игре. Игра не только воспринимается как долг. Такое суждение — пустяки; долг, даже исполняемый самым добросовестным образом, всегда имеет в себе нечто принудительное и в известной мере тягостное. Но игра не есть и простое развлечение или простое стремление человека выполнять какие–нибудь функции, подсказываемые потребностью организма: регби, хотя это и есть разновидность футбола, в которой более или менее все позволено, — все же имеет свои правила и свою высокую коллективную дисциплину. Таким образом, здесь мы имеем игру, которой человек отдается по доброй воле, но в которой он не только выполняет добровольно, с величайшей готовностью все правила, но и отдает максимум своей энергии для достижения цели, являющейся одновременно личной и коллективной.
Все участники матча вымазались в грязи, как свиньи. У всех у них, были синяки на лицах и кровоподтеки на руках, ногах и груди. Они катались кубарем, вцеплялись друг в друга и всячески отвоевывали друг у друга мяч. Они опрометью бежали, давали друг другу подножки, падали со всего размаху на землю так, что, казалось, не соберут костей. Они проявляли изумительно рыцарское отношение к партнёрам и испытывали жестокую вражду по отношению к противнику. Эта первая черта, которую дополняет явно бросающаяся зрителю в глаза необходимость необычайной силы и точности, поразительной быстроты и согласованности движений, т. е. при этой безмерной отданности игре — необходимость постоянного контроля над собой.
Вторая доминирующая черта игры — ее коллективность. Каждая из двух играющих групп должна проявлять максимум внутренней солидарности, и притом солидарности необычайно тонкой. Действия отдельной индивидуальной должны быть согласованы с действиями целого. Индивидуальным сознанием здесь разрешаются настоящие стратегические задачи, притом с величайшей быстротой и при условии понимания друг друга с полуслова, по какому–то закону издалека, можно сказать — чутьем.
Какое громадное воспитательное значение этот или подобный ему спорт должен иметь, по крайней мере во весь тот период времени, когда военное ремесло не является излишним! Если бы западноевропейская буржуазия свою собственную молодежь и ту часть своих подданных, которые безропотно пойдут на войну по ее приказу, сумела натренировать таким образом, и если бы при этом остался неизменным наш равнинно–азиатский темп жизни и действия, то не было бы никаких сомнений в том преимуществе, которое в силу своей находчивости и привычки к согласованности действий — имел бы их солдат над нашим бойцом на полях битвы.
Мы прекрасно понимаем, что наша Красная! армия защищает свое социалистическое отечество, а европейские солдаты идут в значительной степени против своих собственных интересов. Это не может не влиять разлагающе на так называемый «дух войск» противной. стороны. Но европейская буржуазия постарается отсеять и определенным образом дисциплинировать те отборные отряды, которые она решится послать против нас. И эти–то отряды, очевидно, будут тренированы самым совершенным образом.
Вот почему, относясь с величайшим отвращением к пахнущей кровью стороне европейского спорта, мы все же говорим, что проходить мимо нее мы не имеем права, и что в огромной важности рубрику военной подготовки должны входить не только формы спорта, нужные самой Красной армии, но и упражнения допризывников и, может быть, предшествующих допризывных возрастов.
Перехожу ко второй отрицательной стороне европейского спорта. Сюда относится крайность увлечения им. Развитие европейской цивилизации в последнюю эпоху капитализма — бесцельно. Если вы спросите даже убежденных сторонников капитализма или какого–либо крупного капиталиста (мне приходилось вести подобные беседы), какую цель ставит себе европейская культура, то он или начнет произносить какие–то лишенные смысла, невразумительные речи, или прямо скажет, что формально эта цель сводится к удержанию власти «элит», то есть избранными, которые якобы отбирались из всего человечества путем «естественного» социального отбора, и что по существу это есть задача количественного порядка, т. е. задача изготовления все большего количества благ. Они скажут вам также, что вместе с тем, само собой разумеется, все больше внимания уделяется справедливому распределению благ. Однако, с распределением дело обстоит до крайности плохо. Даже те теоретики, которые стараются реформировать капитализм путем внесения в него известного корректива справедливости (по крайней мере на словах), прекрасно понимают, что сам по себе, в самом принципе своем, капиталистический строй противоположен какому бы то ни было принципу организованного распределения и что распределение стихийное приводит к постоянному накоплению все большего количества благ в руках верхов и образованию такого различия в отношении благосостояния их и трудящегося большинства народа, которое не может быть этически оправдано.
Правда, Ницше, этот пророк империалистической морали, говорил о том, что будто бы прогресс никоим образом не может измеряться продвижением к счастью большинства человечества и что достаточно, если, за счет каких угодно мук этого большинства, особых высот и особо ярких достижений в смысле счастья добивается хотя бы небольшая кучка людей. Но наше время достаточно демократично, чтобы капиталисты посмели всерьез, а не в полусалонной болтовне хотя бы и гениального мыслителя, выдвинуть такого рода тезу.
В общем, капиталисты достаточно разумны, чтобы рассуждать, и достаточно искренни, чтобы не лгать слишком лицемерно. Им нужно доказать, что цивилизация увлекает самым своим размахом и прогрессом характеризующих его цифр.
Крайне характерны с этой точки зрения мысли некоторых германских социалистов о реформе образования.
Они говорят, что, заботясь о профобразовании рабочих, ни в коем случае нельзя попросту вооружать их соответствующими знаниями и умениями, которых требует необходимая для современной промышленности квалификация рабочих. Немецкие теоретики профобразования заботятся о том, чтобы поднять производственную мораль рабочего.
Но как же это сделать? У нас эта производственная! Мораль может быть поднята включением в образовательную и воспитательную систему социальных элементов, установлением связи между приобретаемыми рабочим знаниями и его дальнейшим трудом, с одной стороны, и гигантскими, всечеловеческими перспективами социалистического строительства, с другой.
А чем может заполнить эту пустоту буржуазия? Чем может она придать высший смысл труду и сделать его чем–то, кроме простой борьбы за кусок хлеба путем служения интересам хозяина?
Теоретики профобразования в Германии постарались подыскать такой высокий идеал, который мог бы бросить яркий свет энтузиазма на рабочую учебу пролетарской молодежи. Этот идеал, однако, чисто количественный, и это в высшей степени характерно. Они говорят: необходимо дать рабочей молодежи, обучающейся трудовым приемам, представление о всей колоссальности нынешней индустрии, о чудесах науки, которые в нее заключены, о размахе техники, о возможном будущем, в смысле новых блестящих открытий и новых форм рационализации. Такое рассуждение крайне характерно.
Если вы спросите: а какое, собственно говоря, дело рабочему до всего этого блестящего развития науки и техники, если его собственное положение от этого нисколько не улучшается, — на это могут ответить, что общее развитие техники, несомненно, отразится благотворно и на положении рабочего. Но уже никак нельзя отрицать относительного обеднения рабочего класса, т. е. того, что при дальнейшем существовании капитализма новые успехи хозяйства должны будут сосредоточивать еще более грандиозные средства на верхах, и разница между все увеличивающейся мощью капиталистов и хозяйственным ничтожеством каждой отдельной рабочей единицы должна, разумеется, расти и расти. Но об этом эти теоретики профобразования умалчивают. Они стараются только говорить о своеобразной поэзии, об увлекательной «музыке цифр», о сладости, участия в таком грандиозном и необычайном процессе и т. п.
Повторяю, это крайне характерно.
Действительно, вся современная капиталистическая культура проникнута количественными достижениями. Вопросы цели жизни, какой–то реформы ее, какого–то повышения ее в смысле углубления сознания человечества, в смысле приближения к некоторой высшей правде — совершенно отсутствуют. Самая постановка их более вдумчивыми защитниками капитализма встречается ядовитой насмешкой.
Вот тут–то спорт является одним из существеннейших помощников правящего класса к достижению удовлетворенности широчайших слоев населения.
Капиталисту хочется, чтобы его рабочий–раб был более или менее доволен своим существованием. Недовольство дурно отражается на работе и ведет к распространению коммунистических идей. Поэтому чиновник, мелкий служащий, мелкий клерк, рабочий — должны получить по возможности свою долю развлечений; развлечением наиболее волнующим, наиболее захватывающим и наиболее замкнутым в себе является именно спорт.
Если человек захвачен спортом, ему всегда кажется, что он преследует какую–то цель. Он постоянно бьет какой–нибудь, хотя бы маленький рекорд, он постоянно следит за тем, чтобы в следующий день оказаться сильнее в том или ином спорте, чем он был накануне. У него постоянно идут состязания — командами или в одиночку, и, может быть, каждый день его украшается новыми и новыми успехами. Эта всеобщая погоня за рекордами отражается в целых полосах газет, посвященных описанию сколько–нибудь крупных состязаний и установлению новых рекордов по сотням различных линий, при чем наиболее крупные рекорды пользуются такой громадной известностью и чемпионы окружаются такой непомерной славой, которая почти заслоняет собой славу писателей, ученых, художников, политических деятелей и т. д. Разве только кино–актеры и кино–звезды могут соперничать с какими–нибудь королевами тенниса и людьми, умеющими одним ударом боксерской перчатки оглушить самого сильного противника до полусмерти.
Но, помимо этого постоянного устремления к спортивному самосовершенствованию, так сказать, широко, на людях, вы всегда найдете у спортсмена и своеобразный ответ, когда спросите его, какова конечная цель этих его усилий. Он скажет вам: «Цель понятна, я совершенствую свой организм». — «А для чего вы совершенствуете свой организм?» — спросите вы. — «Для того, чтобы лучше уметь наслаждаться жизнью». Он прибавит к этому: «Я работаю и стараюсь хотя бы и маленький мой заработок использовать таким образом, чтобы он доставил мне наибольшее удовольствие, а этого я могу добиться путем упорядочения жизни и, прежде всего, путем создания в себе самом здоровья, чувства жизни и физиологической гармонии».
Дальше этого он не заглядывает. Ему кажется, что если по службе или по работе он будет стремиться к повышению своего заработка, а по линии физкультуры будет совершенствовать себя, то это и есть, по существу говоря, путь известного умножения того, что может быть названо счастьем.
Разумеется, там, где уже достаточно остро проснулась критическая мысль, или там, где нужда слишком велика и улучшения положения не видно, все это летит к чорту и заменяется острым взрывом недовольства или даже сознанием необходимости покончить с капитализмом. Но в меру своих возможностей капиталисты и социал–демократия стараются ослабить эти явления, — не только и не столько, конечно, реальными благами (так как для этого нужно было бы поступиться собственными интересами), а главным образом, широковещательными обещаниями.
Все это приводит к чрезвычайно бессмысленной жизни. Даже некоторые немецкие мыслители самого высокого , образца, как, например, Дильтей или Онкен, указывали на это из года в год прогрессирующее опустошение человеческого сознания. Всякий практический идеал — тот, о котором Энгельс говорил, что идеализма этого порядка у нас, материалистов, больше, чем у кого бы то ни было — совершенно исчезает. Практически разумная, трезвая постановка жизни заключается для очень большого количества современных людей, особенно молодежи — от крупно–буржуазного студенчества до молодежи социал–демократической, — вот в этой постановке вопроса о необходимости, путем учебной подготовки и тщательного выполнения своих служебных обязанностей, увеличить свой заработок и, рядом с этим, заботиться о спорте и тренировке.
«Жизнь для жизни нам дана», — говорит современная буржуазия. Ответ был бы не глуп, — если бы действительно дело шло о той растущей и совершенствующейся жизни, которую имел в виду Маркс, когда говорил, что о высоте каждого общественного строя можно судить по той степени развития заложенных в человеке возможностей, которые он допускает. Но. лозунг «жизнь для жизни нам дана» на современном Западе означает просто отказ от каких бы то ни было целей, стоящих вне того круга быта, хозяйственного и политического, который определен капиталом. Это есть отказ от революции, отказ от пересмотра жизненных условий, — отказ от постановки коренных вопросов о равенстве, о подлинной свободе, о солидарности между людьми и т. д. и подмена всего этого простым количественным увеличением круга: работа, тренировка и т. д.
Резюмирую: новая физкультура, основа западно–европейского быта, является плюсом по сравнению с прежними формами жизни европейского континента. Но буржуазия не может поставить спорт и физкультуру на надлежащее место в смысле того, чтобы придать ей более широкое социальное значение (она суживает ее роль, как это будет видно из дальнейшего нашего изложения), и вместе с тем ведет к фетишизации спорта и к чисто военному уклону в нем. Мы многое можем позаимствовать физкультуры у Запада и, в частности, западной буржуазии — наша жизнь еще далеко не достаточно проникнута физкультурой. Но мы должны избежать буржуазной узости, дать физкультуре законное место не какого–то бессмысленного венца существования, а наоборот — необходимого основания, одного из исходных пунктов для гораздо более важных достижений в развитии человека.
II. У нас
В руках рабочего класса физкультура, в части гимнастики и спорта, в нашей стране, достигла значительных успехов и уже превзошла западно–европейскую пролетарскую физкультуру. Несмотря на это, во многих отношениях мы еще отнюдь не можем быть удовлетворены достигнутым. Наоборот, если бы даже мы пользовались для самооценки в этом отношении европейским критерием, то и тогда мы должны были бы сказать, что нам остается еще проделать очень большую работу, чтобы суметь обнять гимнастикой и спортом (не говоря уже о правильных формах труда, о которых я здесь говорить не буду, отмечая, однако, чрезвычайную важность этой стороны тренировки, являющуюся, быть может, самой существенной в физкультуре) нашу молодежь, взрослое население, подростков и детей.
Между тем, как я уже сказал в конце первой главы, наше понятие физкультуры должно быть гораздо шире европейского. В самом деле, европейцы не вводят в понятие физкультуры гигиены, как таковой. Мы же никоим образом не можем стать на эту точку зрения. Для нас физкультура не может ограничиться гимнастикой и спортом. Она должна быть поставлена как совокупность вопросов о достижении максимального здоровья масс.
Будучи материалистами, мы прекрасно понимаем, что человек есть тело, сложнейшее физическое тело, и что в сущности от состояния функций этого тела в конечном. счете зависят и социальные функции человека. Разумеется, мы не становимся на ту узко–биологическую точку зрения, которая рассматривает человека, как изолированное животное, и готова была бы притти к таким лозунгам, что из положения «в здоровом теле здоровый дух» следует, что «если бы все люди были здоровы, то и общество было бы здорово». Это, конечно, чистейший вздор, и первоначальнейшей основой правильной социальной гигиены является социальная революция, власть в руках трудящихся большинства и умение пользоваться этой властью, т. е. достаточная степень солидарности и высокий строительный энтузиазм. А это достигается не развитием отдельной индивидуальности, физическим или, так называемым, «духовным», а именно развитием общественным.
Но раз это дано — а у нас это действительно дано, — выдвигается задача — как побороть все гнездящиеся в человеческом; организме болезни и болезненные деформации, благоприобретенные или наследственные, как пресечь самую возможность дальнейшего развития таких деформаций, их появления или простого сохранения?
Но если, однако, мы поставим вопрос таким образом, то станет просто смешным говорить о физкультуре, не говоря, скажем, о жилищном вопросе, с которого начинал и Энгельс.
Первой физкультурной проблемой является проблема устройства здоровых зданий для работы и жилья. Это глубочайшая физкультурная задача в обеих своих частях как в обрисовке нормы, т. е. наилучшего возможного жилища (конечно, без каких бы то ни было излишеств), так и в экономической плоскости, т. е. в вопросе о том, может ли быть уже сейчас осуществлена намеченная норма в столицах, в особо, может быть, выбранных для такого нормального развития пунктах (в последнее время в Московской области для этого намечается, например, различными ведомствами Орехово–Зуево), в среднего типа рабочих поселениях, в квартирах, заселенных трудовой интеллигенцией, в деревнях, вплоть до самых отдаленных закоулков. Реформа жилья должна распространиться постепенно из культурных центров на самые отдаленные окраины нашего социалистического Союза.
Вслед за этим идет вопрос об организации самой работы. Мы не будем долго на этом останавливаться. Гигиена труда вообще (вопрос, например, об отдыхе и т. п., как и специальная гигиена труда по отдельным профессиям) * не может занимать наше внимание в данной книжке, но мы не можем не отметить того, что эти вопросы имеют прямое отношение к физкультуре и что, опять–таки, смешно говорить о гимнастике, если не знать, по отношению к какому труду эта гимнастика должна играть коррегирующую роль.
Спорт не имеет смысла, если не ставить вопрос о том, с каким организмом мы имеем дело, какую степень утомления и каких именно органов вызывает та или иная профессия, ибо и спорт в известной степени должен быть коррегирующим, и, во всяком случае, надо избегать тех его видов, которые аккумулировали бы утомление, которое и без того дает труд.
Вопросы питания суть вопросы физкультурные. Прежде всего, я беру их в самом узком разрезе — установление количества питательных веществ и витаминов и, допустим, способ приготовления вкусной пищи, достаточно «аппетитной», необходимой для того, чтобы обеспечить совершенно нормальный приток сил, нужных для поддержания роста организма.
Если во многих случаях Мы имеем недопитание, вызываемое крайней степенью бедности, недоедание, даже голодовку, то это, конечно, громадное бедствие, с которым мы будем бороться другими, экономическими мерами, уже для всех теперь ясными. Но часто имеется недопитание вследствие неумения пользоваться пищевыми продуктами, а часто мы видим и нелепое «перепитание».
При правильной постановке вопросов питания можно ограничить сравнительно малой суммой тот расход, который человек на это ассигнует. При этом надо помнить, что мы ни в коем случае не игнорируем вкусовые качества пищи, ибо совершенно ясно памятуем, что самое насыщение должно быть не только необходимостью, но и заметной радостью в жизни человека, и что наиболее эффективное усвоение пищи происходит в тех случаях, когда человек ест с аппетитом.
Но вопрос питания совсем не заключается в такие узкие рамки. Его приходится брать гораздо шире — в связи с нашим тезисом о необходимости покончить с домашним хозяйством раз навсегда. Постановкой этой проблемы мы вводим в крупные реформы быта (рядом с устройством человеческого жилья и устройство ряда коммунальных услуг, долженствующих обнять собой также коллективизацию воспитания детей) обобществление питания и всякой домашней работы.
Нечего говорить о том, что все это имеет самое прямое отношение к физкультуре, в особенности питание подростков и ребят. Здесь этот вопрос становится доминирующим: неправильно питающийся ребенок неправильно учится, неправильно развивается.
Отмечая чрезвычайную важность для физкультуры в широком смысле урегулирования всех этих сторон быта путем его коллективизации, мы не можем, конечно, заниматься здесь более подробной разработкой этого вопроса. Для нас важно только указать на необходимость разрабатывать все проблемы физического быта вместе, ибо они находятся в неразрывной связи и зависимости.
Все же мы хотим остановиться на одном частном больном вопросе. Это — положение нашего студенчества.
Мы выдвигаем в наше студенчество лучших людей из рабочих и крестьян, нашу поистине золотую молодежь. На студенчество у нас возлагается троякая задача: во–первых, интенсивнейшая, упорная академическая работа; выполнение своих общественных обязанностей, заботы о том, чтобы не оторваться от своего класса, — во–вторых; и в–третьих — заботы о своей физике. Недостаточное внимание к любой из этих задач делает, по существу, всякую подготовительную работу студенчества и всякие заботы о нем общественно–ненужными. Недоучка, хотя бы он был и социально–сознательный человек и телесно здоровый, нам не нужен. Знающий и здоровый человек, лишенный коммунистического сознания, может быть нам положительно вреден. Превосходный коммунист и знающий человек, но со скверным здоровьем — инвалид, мало пригодный для жизни.
Если вы поставите перед любым современным студентом эту тройную проблему, он может рассмеяться громким смехом и сказать: «Как же вы считаете возможным разрешить эти три задачи при существующих жилищных условиях, питании и нагрузке?»
Здесь стоит перед нами вопрос упорядочения жизни, питания, умения пользоваться водой, воздухом и солнцем, регулировать отдых и труд — т. е. сплошь вопросы физкультуры, в которую входят, конечно, как неот’емлемая часть, и гимнастика и спорт. Таким образом, и здесь физкультура есть колоссальной важности социальная задача, я бы сказал — одна из основных проблем в отношении подготовки кадров для грядущих годов социалистического строительства.
Нужно отметить, что физкультура имеет прямое отношение так же и к борьбе с алкоголизмом. Не только отрицательное разрешение задачи, т. е. самое изгнание спиртных напитков, есть, разумеется, важный вопрос физкультуры нашего населения; средством к тому, чтобы вышибить водку из нашей страны, в значительной мере является как раз разрешение вопросов жилья, питания, времяпрепровождения и широкого распространения спорта.
Неоднократно указывалось на то, что чем меньше ребенок, тем больше все его воспитание сводится к физическому воспитанию. Наши хозяйственники понимают громадное значение физического воспитания молодого животного для всего животноводческого хозяйства. Но никто не ставит перед собой проблему физического воспитания детей во всем об’еме. Между тем, воспитание детей — прямое детоводство — для нас важнее, чем какое–нибудь свиноводство или овцеводство.
Проблема о физическом воспитании детей должна охватывать весь круг вопросов, связанных с жизнью ребенка, начиная с самого зарождения этих детей и с вопроса о тех формах брака, которые могут, в наилучшей для наших условий мере, обеспечить детей от беспризорности или безнадзорности, от всякого рода недопитания, хилости, кривых, нелепых форм воспитания и т. д.
Но если вопрос брака, вопрос половой культуры имеет громадное значение в связи с тем, что я дозволил себе назвать «детоводством», то он имеет громадное значение также и для взрослого населения, особенно для юношей и девушек, которые находятся в периоде полового созревания. Вопрос культуры половой жизни играет гигантскую фоль в существовании отдельных индивидуальностей или целых народов. Я не могу сказать, чтобы буржуазия ровно ничего не делала для упорядочения этой стороны жизни. В буржуазной среде существуют передовые мыслители, которые достаточно много сделали в этом направлении, — например, Макс Гиршфельд и ему подобные. Но не только разрешение вопроса о культуре половых отношений недостижимо, а даже подлинная постановка его невозможна вне социалистического строя. О социалистическом разрешении этого вопроса необычайно глубоко и блестяще писал в свое время Чернышевский («Что делать?»).
В этой моей книжке лишь бегло намечена широта вопросов физкультуры. Я утверждаю, что физкультура и социальная гигиена есть одно и то же. Необходимо в ближайшем будущем создать своего рода энциклопедию, которая в доступной форме рисовала бы перед нами нормальную физическую жизнь в городе и деревне, т. е. то, к чему мы, социалисты, должны стремиться, как к норме физического быта, диктуемой потребностями человеческого организма, человеческого общежития и известными уже нам научными данными. Разрозненные камни такой гигиены мы имеем, но нет компендиума. Нужен своего рода «ваде мекум», т. е. написанное достаточно ясно и увлекательно детальное руководство. Разумеется, жизнь отдельных лиц настолько различна по своим условиям в смысле местностей, климата, профессий, средств, состояния здоровья, пола, возраста и т. д., что трудно обнять все подробными указаниями. Однако, чрезвычайно важно, чтобы мы постарались возможно шире окружить научно продуманными советами человека, желающего дать верное направление своему собственному физическому развитию и развитию своих детей.
Самое важное, конечно, не в том, чтобы были написаны такие компендиумы; они останутся просто книжками, если все строительство нашей жизни не пойдет в направлении, делающем все более и более доступной действительную реализацию советов, содержимых в этих трактатах и указателях.
* * *
Вот краткий очерк отличии нашей постановки физкультуры от западно–европейской. Совершенно очевидно, что при такой постановке гимнастика персональная, нормальная или коррегирующая, и гимнастика общественная, а равно разнообразнейшие виды спорта войдут как чрезвычайно важная часть в эту физкультуру. Общее понятие физкультуры обнимет все стороны физической жизни человека, специфически же гимнастическая, спортивная часть займет здесь свое законное служебное место.
Это приводит нас к проблеме места физкультуры в общем развитии человека.
С точки зрения последовательного материализма, как мы уже сказали, человек есть чисто физическое существо, и особенности его развития являются физическими же. Но мы очень хорошо знаем, что как ни важны наши кости, мускулы, всякого рода органы, нашего тела, все–таки особую, специфическую важность имеет нервная система и, в частности, мозг — ее центральный аппарат, от которого непосредственно зависит сознание. Особенная важность этого аппарата признается решительно всеми, в том числе и буржуазными индивидуалистами, но они, признавая и уча, что именно развитой мозг делает человека животным наиболее даровитым, наиболее способным побеждать других, хотя бы и значительно более сильных мускульно, быстрых и ловких, обыкновенно оставляют в тени основную черту нервно–мозговой системы у человека, — то, что она является социальным аппаратом.
Гигантской важности функцией нашего сознания является речь. Мы можем считать даже, что человеческая мысль без речи абсолютно невозможна. Речь же есть фактор социальный, который ни один человек не выдумывает, а берет целиком у общества. Через речь он знакомится с научным, техническим, моральным, художественным багажом человечества, его наследием. Разумеется, он при этом приобретает и очень много наследия гнуснейшего и ненужного, в роде религии, предрассудков, всякого рода буржуазной лжи и т. д. Приобретаемое должно быть очищено, — но от этого не менее важными являются те социальные факторы, которые таким образом участвуют в формировании человеческой личности.
Развитие мозга, конечно, представляет собой такое же точно физическое развитие, как рост какого–нибудь бицепса. Но разница, и чрезвычайно существенная, заключается в том, что развитие мозга может означать только усиление мыслительного аппарата, обогащение новыми и новыми материалами памяти человека, лучшую и лучшую организацию этой памяти, выработку все более и более тонких и сложных рефлексов или, другими словами, методов действия, — а все это развитие всегда и неизбежно имеет чисто социальный характер и вне общества человеком приобретено быть не может. Вне общества человек был бы жалким идиотом, существом во многих отношениях низшим, чем высокоорганизованное животное.
В буржуазном обществе, разделенном на множество классов, это развитие мозга большей частью бывает чужеядным, т. е. представляет собой усовершенствование аппарата, направленное во зло другим людям. Социализм заключается как раз в том, что создаются социальные условия, при которых радикальным образом уничтожается вражда классов за исчезновением самих классов, а вместе с тем и вражда рас, полов и т. д.
Только гармонический социальный строй может привести к тому, что нервно–мозговая система каждого человека в отдельности не будет приводить его к действиям, противоречащим интересам всего общества в целом.
Что же представляет собой большую важность; развитие физическое, в обычном смысле слова, или развитие высшей нервной системы?
Мы можем представить себе случай, когда человек является в высшей степени физически развитым, когда его легкие, печень и вся система кожи, мускулов представляет собой совершенство, — но если при этом данный человек лишен всякого социального содержания, глуп, нерешителен или зол, то мы будем воспринимать его как личность в высшей степени отрицательную и отталкивающую. Наоборот, если мы будем иметь перед собой человека больного, с неправильными функциями организма, хилого, но с великолепными качествами сознания и характера, т. е. с сильной мыслью, с большим количеством знаний, преисполненного симпатии в отношениях к людям своего класса, мы будем иметь в высшей степени симпатичный, положительный тип, чрезвычайно полезный в обществе.
Человек с сильными мускулами и легкими не может принести столько пользы, сколько может принести человек с сильным мозгом, ибо только сильный мозг является организатором межиндивидуальных, общественных и поэтому особо мощных и значительных явлений.
Но разбираясь в вопросе о ценности такого физически хилого, хотя «духовно» (это слово Маркс и Энгельс употребляли очень часто, и даже без кавычек) развитого человека, мы, конечно, наталкиваемся на мысль о том, что его хилость, болезненность должны уменьшить его работоспособность, часто, может быть, даже влиять на его настроения и его мысли, искажать ход их больными ощущениями. Самая жизнь такого человека может оказаться кратковременной, всякие долгие болезни могут выбить его из рядов работников; наконец, самое ощущение жизни будет у него подточено, он может оказаться глубоко несчастным. Этот человек, которому мы не можем отказать в своей симпатии, не будет награжден ощущением сладости, сочности жизни, которые могут действительно стать уделом человека лишь при условии высокого здоровья всего организма.
Отсюда мы делаем вывод, что физическое .здоровье является необходимым условием правильной функции того в человеке, что является самым высоким и самым тонким, т. е. его мозгового аппарата, правильных действий высшего порядка его организма, порядка наиболее широко социального.
Все эти положения показывают нам всю фальшь нынешней буржуазной культуры. Здоровое тело, окруженное сколько–нибудь комфортом и удобствами, отнюдь не есть все, что нужно для подлинного развития культуры. В том–то и дело, что тот количественный рост, о котором так много твердит буржуазия, и сам–то, в сущности говоря, базируется на мозговой деятельности. Мы, социалисты!, считаем, что если бы науке и технике, искусству и формированию методов мысли могла бы отдаться не отдельная кучка интеллигентов, а все население, то прогресс власти человека над природой и рост человеческого счастья шел бы темпом совершенно несравненным с нынешним. Для этого, однако, необходима коренная перемена всего современного строя на Западе. И рядом с этим, если бы действительно у громадного большинства трудового населения уже сейчас имелось бы широкое, глубокое сознание действительности, ее тенденций, потребностей человека и человечества, то в таком случае никто не остановился бы перед переходом к самой яростной борьбе за переход к самому усиленному социалистическому строительству, дабы исцелить безобразия современного жизненного уклада.
Мы, материалисты, — люди светлой жизнерадостности, мы — люди здоровья, и поэтому мы признаем гигантское значение физкультуры. Мы со смехом и негодованием отвергаем идеалистические сказки о каком бы то ни было духе, о противопоставлении телу — духа. Но мы «хорошо знаем разницу между телом в тесном смысле, т. е. между индивидуальным развитием человека, и развитием той специальной части человеческого тела, а именно его мозговой системы, которая связывает его со всеми людьми, с обществом и поднимает его на громадную высоту над чисто индивидуальной жизнью. И эту сторону культуры, которую мы называем не «духовной», а «общественной», — мы должны ставить выше физкультуры, видя в этой последней лишь крепкий фундамент, на котором должно быть построено здание социалистической культуры в смысле самых высоких форм жизни.
Это вторая гигантской важности поправка, которую мы вносим в тот нездоровый культ спорта, как чисто «телесной» культуры, который мы наблюдаем сейчас на Западе.
Изложенные здесь мысли могут, по моему мнению, служить некоторым общим введением для разработки специальных вопросов, входящих в громадную тему о социальной физкультуре в переходную и социалистическую эпоху.
III. Нам нужен бокс
Вы просите меня высказать свое отношение к боксу, как форме спорта, после того как вы продемонстрировали мне превосходный образец тренажа к боксу. Должен сказать, что вообще к боксу отношение у меня отрицательное. Оно появилось у меня потому, что в буржуазных странах бокс принимает чрезвычайно кровожадный характер. С одной стороны, сеансы бокса представляют собою жестокое зрелище того же порядка, что и бои быков, вызывают соответственную сенсацию. Колоссальное имя, которое получают боксеры–чемпионы, громадные премии, которые им выдают, большой денежный ажиотаж вокруг этого дела — все это заставляет относиться к боксу так же отрицательно, как и к французской борьбе. Поэтому, когда у нас началось движение против бокса, я остался к нему, по меньшей мере, равнодушным. Должен, однако, сказать, что в последнее время, вдумываясь во все формы буржуазного спорта, я начал приходить к выводу, что мы должны заимствовать оттуда гораздо больше, чем я предполагал первоначально. Буржуазный спорт, раздувшийся до нелепости, являющийся отвлечением широких масс от социальных интересов, в то же время имеет в себе две очень важные здоровые струи. Во–первых, как всякая физическая культура, это есть прекрасная физическая тренировка, глубоко полезная для здоровья, отвлекающая молодежь от мучительного для нее в эту пору полового вопроса, противостоящая разным заболеваниям, вообще приводящая к большому оздоровлению молодежи. Нашей рабочей и нашей вузовской молодежи в этом смысле спорт в высшей степени нужен, как и вся физкультура в целом. Но, помимо этого, в буржуазном спорте, рядом с отвратительными чертами соревнования и карьеризма, которые должны быть у нас совершенно выброшены, имеются несомненно черты выработки некоторых умственных качеств, высоко важных и для нас и приобретающих на общем фоне нашей Культуры совсем другое значение. Сюда относится решительность, твердость воли, бесстрашие, рассчитанность каждого движения, меткость его, быстрота, умение ориентироваться, при коллективном спорте, со всеми действиями противников и партнеров, умение в этом смысле комбинировать свои действия с действиями других, помогать и пользоваться помощью — все это вырабатывает черты настойчивости, находчивости, мужества, при этом в атмосфере борьбы и в порядке сотрудничества со «своими». Я, конечно, не говорю этим ничего нового для физкультурников, но я не могу не отметить, что все эти черты абсолютно необходимы нам. В регби, например, я вижу не только несколько звериное увлечение борьбою, но и поразительные результаты соответственной тренировки, и не могу не сказать себе, что из многих этих молодых людей должны выработаться замечательные борцы как на поле битвы в собственном смысле, так и на поле битвы житейской. То, что мне показали на спортивных площадках Нарпита и коммунальников, шло по линии этих же впечатлений, еще больше раскрыло мне глаза на некоторые особенности бокса и доказало, что правильно поставленный бокс может быть нам чрезвычайно полезен. Прежде всего, весь показанный мне тренаж действительно достоин удивления. Никакой другой тренаж не имеет подобного характера. Тренаж для бокса охватывает весь организм человека — нервную систему, сердце, кровеносную систему, дыхательную систему, в одинаковой мере мускулатуру верхней части тела и ног, в одинаковой мере мускульную силу в тесном смысле этого слова, вырабатывает находчивость и меткость в ее использовании. Вместе с тем дальнейшие формы бокса, как спорта, дают выносливость, выдержку, бесстрашие больше, опять–таки, чем какой–нибудь другой спорт.
Обыкновенно, против этого выдвигают (и я сам выдвигал) то озлобление, которое получается у человека, когда он подвергается болезненному удару, то озверение, которое постепенно охватывает его от желания отомстить противнику и от стремления во что бы то ни стало добиться победы. Однако, вдумываясь в наиболее облагороженные формы правильного бокса, приходится притти к выводу, что этим отрицательным чертам, появление и развитие которых нельзя допускать, в самом боксе противостоят другие. Прежде всего, борьба ведется в строжайших правилах. Это подвергает все действия боксера постоянному контролю его собственной нервной системы. Он приучается к чрезвычайной корректности в своей борьбе. По этому поводу иногда говорят, что бокс приучает к «рыцарству» и «джентльменству». Но «рыцарство» и «джентльменство» нам нисколько не импонируют. Это весьма сомнительные комплексы понятий. Рыцари были разбойниками и насильниками, а слово «джентльмен» наш дорогой Владимир Ильич употреблял обыкновенно в смысле мошенника, подлеца, когда, прищурив глаза, говорил: «Ну, с таким джентльменом я разговаривать не стану». У нас есть зато другое слово — «товарищ». Бокс в перипетиях, даже самой напряженной и подчас довольно чувствительной борьбы приучает относиться к противнику, как к товарищу, с которым делается общее дело. Такое отношение вполне возможно в боксе, тем более, что при нем присутствует арбитр. И малейшее восклицание арбитра заставляет сейчас же остыть всю горячность и возбужденность обоих противников. Основательно поколотив друг друга, боксеры часто с широкой дружеской улыбкой пожимают друг другу руки. Можно, конечно, возразить: зачем же все–таки друг друга колотить? Но не нужно нам быть слишком сентиментальными, — в жизни нам придется еще драться. Бокс есть наилучше организованный способ подлинной драки, однако, подчиненной известным правилам. То, что нам нужно вынести из маневров борьбы, — вот эту самую стойкость, бесстрашие, которые нельзя получить из ничем не угрожающего спорта, здесь мы получаем, хотя, может быть, и ценою фонаря под глазом. Эти размышления заставляют меня думать, что, всячески борясь с увлечением боксом, как массовым зрелищем, со свойственным буржуазному «любителю» бокса, преклонением перед специалистами–боксерами, нам следует для той части нашей молодежи, которая захочет подвергнуть себя этому не во всем, «мягкому» спорту, предоставить полную возможность тренироваться. Не надо, чтобы кто–нибудь из наших товарищей сделался знаменитым чемпионом бокса, но очень хорошо, если через тренаж к боксу и через легкий бокс — без всякого членовредительства и чрезмерных зуботычин первоклассного мирового масштаба — многие из наших товарищей, из рабочей и студенческой молодежи, получат соответственную школу.
