В первые же дни появления чисто буржуазной литературы в Европе, писатели отдали должную дань грациозным и обворожительным мошенникам, происхождение которых, в то время так прекрасно открытое в обстоятельных и даже как будто бы полумарксистских трудах Зомбарта, Вебера и других, имело несколько корней. Тут и квакерского порядка добродетельный протестант с чрезвычайно крепкой семьей, еврейско–библейского типа религиозностью, молитвой, бережливостью и сухой моралью, тип, объединивший в одно неразрывное целое рост своей кубышки, своего предприятия, и служение господу богу. Тут и смелый авантюрист большого калибра, мореплаватель–пират, тут и скрытный, проницательный, безжалостный ростовщик, тут и авантюрист более мелкого калибра, проныра, полулакей–полусекретарь, фактотум–мастер на все руки, сводник, бретер, жулик, хвастун, одна из главных сил которого — обаятельная веселость, полная беспринципность и находчивость.
В последней пьесе известного молодого драматурга Газенклевера «Ein oesserer Heir» (что можно перевести «Господин, что надо») мошенниками являются абсолютно все действующие лица, и все они — мошенники прожженные и законченные, усовершенствованные, так сказать электрифицированные — мошенничают они с невероятной быстротой. Это уже даже не грация, а своего рода рекордная, чемпионная быстрота в деле околпачивания ближних. Они принадлежат к самым различным кругам общества, и трудно сказать, кто из них является наибольшим мошенником. Все они знают про себя, что они мошенники, все считают весь окружающий мир мошенниками и думают, что в этом мире тот, кто мошенничает быстрее и ловчее, не только имеет успех, но является к тому же, так сказать, усовершенствователем человеческого рода.
Газенклевер — еще молодой писатель, очаровательный но широте своих взглядов, блеску своей фантазии, внутренней своей жизненности — является также и недюжинным поэтом, и мне самому довелось, давая образчики новейшей немецкой поэзии, перевести на русский язык одно его большое и очень хорошее революционное стихотворение.
Нельзя, однако, думать, что, создавая комедию «Господин, что надо», Газенклевер просто поддался желанию пошутить, порезвиться. Конечно, такое желание у него было, и он выполнил его с большим мастерством. Комедия сама по себе превосходная. По здесь сказалось другое, — здесь сказалось невольное восхищение Газенклевера «легкостью» нынешней европейской жизни, — а для известной части европейцев жизнь становится все более и более легкой, перестали даже серьезно думать о накоплении — к чорту ли накоплять, если завтра придет война или революция и превратит все сбережения в черепки. Кто потяжеловесней и менее способен, тот днем работает для того, чтобы вечером пойти на пожар электрических огней собирательного кабака мировой столицы и прожечь там несколько часов за шампанским с веселыми тренированными женщинами под джаз–банд, фокстротируя и рассыпая циничные замечания и сальные шутки. И притом это вовсе не прожигание жизни, вовсе не то разложение, которым прежде смердели притоны буржуазных столиц. Нет, нынешний легкий человек не позволяет себе развратничать в собственном смысле слова, он знает меру, и когда пьет «сект», и когда зовет с собой женщину. Он не хочет нарушить достигнутых им спортивных успехов, — все–таки ведь он еще и спортсмен! — и обязательно восстановит свои силы гигиеническим питанием, гимнастикой, свежим воздухом и т. д. и т. п!
Но работает для всего этого только «менее способный» европеец; настоящий, вполне свободный европеец не работает, а мошенничает. И вот тут, когда человек добывает себе легкую жизнь, не ударяя пальцем о палец, а только при помощи уверток своего мозга, будь то государственный человек или крупный биржевик, или коммерсант, изобретатель или просто изощренный прохвост, — вот тут–то мы имеем дело с наиболее блестящими представителями современности. И Газенклевер не может без широкой, радостной улыбки наблюдать, как функционируют эти чемпионы мошенничества.
Папаша, господин Компас (называется так, очевидно, потому, что но нему нужно держать путь) — прожженнейший мошенник, мошенник огромного калибра, мошенничает он с такой быстротой и намошенничал такую кучу денег, что его имя Луис Компас приводит в остолбенение городовых и способно остановить с совершенной легкостью неумолимый ход стрелки часов государственного закона.
Так как Луис Компас — устроившийся, преуспевший мошенник, то поэтому к мелким мошенникам он относится с известным пренебрежением; но если в мелком мошеннике–проходимце он находит огромные мошеннические способности, т. — е. невероятную степень цинизма и апломба, он сразу признает в нем своего брата и — многообещающего молодого человека.
Сын Компаса — Гарри Компас — молодой мошенник, пока еще бездельник, но уже обещающий быть прожорливой акулой. Он возвел практику отца в теорию и проповедует изощренную философию безграничного мошенничества во имя легкой жизни.
Его сестра — Лия Компас, прожженная, совершенно ни с чем не считающаяся и отдающая свое сердце тому молодому человеку, который оказался самым большим мошенником из всех встречающихся ей молодых людей.
Дальше следует сам жених, найденный по об’явлению, — господин Мебиус. На самом деле он хозяин конторы, которая рассылает письма с предложением о женитьбе разным накопившим состояние экономкам, содержательницам маленьких лавочек и т. д. Вся эта публика клюет на изящные фотографии и милые письма господина Мебиуса. Всем им он обещает жениться, так что является одновременно женихом нескольких десятков невест, берет у них деньги взаймы, занимается вымогательством, некоторых пускает по миру, все время кормит их обещаниями и затем, в надлежащий момент, вдруг исчезает с их горизонта. Контора у него большая, обставленная деловым образом, и в ней сидит ведущий счеты его победам, очень смешно написанный конторщик Распер, тоже мошенник, только неудавшийся, хотя и очень тонкий. Ему приходится служить мрачным спутником и ловким молчаливым выполнителем мошеннических узоров, которые выделывает его более блестящий и прыткий патрон.
Когда Лия Компас по настоянию своего отца решила выйти замуж, она сделала об атом объявление в газетах. Сию же секунду Мебиус решил попытать счастье. По об’явлению состоялось знакомство. Мебиус решил поразить Лию рассказом о том, что он занзибарский путешественник. Отсюда, конечно, целый ряд комических положений, очень хорошо сделанных Газенклевером. Занзибарский Мебиус, красивый и милый, развязный, ловкий, очень понравился Лии, но вскоре все выплыло наружу. Подлое ремесло Мебиуса, грязное со всех сторон, выплыло наружу благодаря предательству Распера. Но что же думаете вы? Что Лия вследствие этого отвернулась от Мебиуса? Нисколько! Ей показалось все это до такой степени смешным и до такой степени ловко придуманным, что она, вообще неспособная любить кого бы то ни было, электрическая девушка, почувствовала даже настоящую нежность к Мебиусу, принимает Мебиуса под свой многомиллионный кров. И папаша Компас, после разговора с этим молодым человеком, вывел заключение, что дело идет о мошеннике, хотя и мелком пока по количеству намошенниченных денег, но весьма крупном по открывающимся перед ним возможностям. Мало того, Мебиус собирает 30–40 женщин, им обманутых, и произносит перед ними речь, где указывает им на то, что они вялые и серые женщины, которые никогда не испытали бы никакого удовольствия в жизни; в сущности, за сравнительно небольшие свои сбережения, потерянные на нем, каждая из них получила от него замечательный роман по собственному вкусу. Для каждой он сыграл роль самого желанного жениха. Женщины плачут, обнимают Мебиуса, благодарят его и провозглашают его своим благодетелем. Все кончается свадьбой.
Меня спрашивали, стоит ли поставить эту пьесу в русском театре. За постановку говорит виртуозный блеск этой комедии, за нее говорит также и то, что она показывает всю бездн) беспринципности, в которую теперь с размаху влетела буржуазная Европа.
Против нее говорит то, что автор слишком восторгается этой беспринципностью.
Поэтому, если бы пьеса пошла на нашей сцене, она нуждалась бы в очень серьезном комментарии; может быть, лучше было бы несколько переделать ее, введя (конечно, искусственно, талантливо) какой–нибудь персонаж, который установил бы эту перспективу.
Но, во всяком случае, если бы мы даже отнеслись к этой пьесе «Господин, что надо», как к талантливому зеркальному отображению европейской действительности, то никогда не надо забывать, что Газенклевер превратился здесь в зеркало угодливое, зеркало, любующееся тем, что оно отражает, и что незлобивость этой симпатии к изображаемым мошенникам есть само но себе знамение времени.
