И в Берлине и в Париже заметен новый уклон мысли (вернее, даже два, дополняющих друг друга), задевающий оценку политической и культурной работы СССР. Дело идет об ориентации интеллигенции между Востоком и Западом. Война обнажила такую ужасную физиономию мнимой капиталистической цивилизации, скрытую прежде под бархатной маской мнимого гуманизма и христианского лицемерия, что это уже одно заставило многих с ужасом отшатнуться от пути западной псевдо–культуры.
Но она же, т. е. война, ударила кроме того по хозяйственным основам Европы, пошатнула все устои ее сознания, ее морали, ее надежд, и люди копошатся сейчас там, как муравьи в раскопанном муравейнике. Отсюда огромный успех пропаганды гибели европейской культуры. Эта идея конца Европы, конца Запада переливается всеми красками. Я видел религиозных людей, мистиков, которые приветствуют этот конец, как крах рационализма; я видел молодых коммунистов, которые с мрачным удовольствием, напоминающим святого Августина в его время, говорят о полном крушении окружающего их мира и о том, что скоро придут варвары, под ногами которых захрустят европейские косточки. Эти коммунисты меньше надеются на собственный пролетариат, чем на нечто не совсем определенное, которое даже у них (марксистов) носит название Азии.
Курьезную ноту в культурном фоне современной Европы дает негрофильство. Это вовсе не настоящая горячая симпатия к неграм, угнетаемым в Соединенных Штатах, это странная мода на все негритянское. В сущности говоря, между подлинным африканским искусством негров, знакомым нам почти исключительно в виде деревянной скульптуры, действительно своеобразной и высоко интересной, и кекуокизмом, джазбандизмом нет ничего общего. И я совершенно убежден, что все эти негритянские оперетты, оркестры, весь этот разлив негритянских тем в музыке самых передовых и острых композиторов — сплошное недоразумение. Это совсем не тот здоровый примитивизм, во имя которого воспевал хвалебные песни африканскому фольклору Фробениус, это просто своеобразное отражение американского машинного темпа жизни. Может быть, подвижная натура негров, несомненно более выносливая и веселая, чем у белых янки, дала им возможность подхватить это подражание, но думаю, что африканских черточек и черточек действительного примитивизма во всем этом негритянском модерне до чрезвычайности мало. Но, как бы то ни было, увлечение неграми есть несомненный факт, тоже характеризующий этот поток, пестрый, шумный, но, в конце концов, идущий под одним знаменем «Восток идет на смену Запада».
Конечно, далеко не все эти востоколюбы вместе с тем являются поклонниками СССР. Россию, как часть «Востока», как нечто вроде передового отряда «Азии», все элементы этого течения прославляют; кульминационный пункт всего истинного русского видят в Достоевском. Но, как я уже сказал, есть в этом потоке и люди, восторженно приветствующие «советский феномен». Одни при этом говорят, что большевизм явится евангелием Востока, будет своеобразно ассимилирован сотнями миллионов азиатов и, в преломленном виде, ляжет в качестве фундамента новой паназиатской, а, может быть, евро–азиатской культуры. При этом тщательно отгораживают Западную Европу в собственном смысле и думают, что она найдет другие пути. Другие со страхом замечают, что эта большевизированная Азия может проглотить Европу и что, при всей привлекательности скифской мощи, перспектива эта внушает тревогу; третьи самоубийственно, — на манер некоторых стихотворений Брюсова, приветствовавшего грядущую грозу, — заявляют: «Азия нас растопчет, впереди нее пойдет советская Россия — и это хорошо, туда нам и дорога».
Весь этот шумный и даже крикливый рой востокопоклонников вызывает, конечно, свирепую реакцию. Реакция в свою очередь распадается на разные лучи. Недавно Ромен–Роллан заявил о необходимости собирать европейские силы для отпора наступающим азиатским сумеркам. Ромен–Роллан тоже склонен включать нас в число азиатов, и эта защита от азиатов принимает в некоторой степени также характер защиты от большевизма. Есть защитники Европы во имя высших мистических путей, якобы ее ожидающих (граф Кайзерлинг); есть защитники ее во имя духа точных наук, во имя заложенных в ней начал разумности; есть такие, которые сводят Европу к «латинскому гению» и говорят о необходимости охранить его мерцающее пламя от темного самума, который несется с Востока.
Конечно, проблема об отношениях Западной Европы, в частности западно–европейской интеллигенции, к СССР далеко не трактуется только под этим странным уклоном зрения: Европа или Азия; но я не без удивления и, пожалуй, не без некоторой иронии наблюдал, насколько часто вопрос о ценностях великой русской революции смыкается с этими мыслями и чувствами, клонящегося к своему западу, — Запада. Мне стоило некоторого труда даже чрезвычайно близким к нам людям, в том числе и молодым коммунистам, растолковать весь клубок недоразумений, который здесь сплетается. Я настаивал на том, что мы, советские люди, действительно находимся на границе Востока и Запада, но что нас никак нельзя зачислить ни в один, ни в другой лагерь, с такой простотой, как это делается и врагами, и друзьями, запутавшимися в евро–азиатской проблеме. Я многократно в разных местах твердил, что мы отнюдь не противники европейской цивилизации, что мы вовсе не предаем ее анафеме, что мы вовсе не видим никакого ее конца, я объяснял, что мнимый конец европейской культуры есть не что иное, как конец культуры буржуазной, вместе с тем, и искажения этой культуры. Я указывал на то, что в основании европейской капиталистической культуры лежат великие принципы науки и организации, но что эти принципы искажены капитализмом, вследствие чего он погибнет и что именно эти принципы, так торжественно развернувшиеся в девятнадцатом столетии, будут восприняты пролетариатом. Пролетариат есть Европа, и он останется верен многим и многим принципам блистательной ее цивилизации. Кокетничание с азиатчиной, как таковой, совершенно непристойно для друзей пролетариата и друзей русской революции.
Мы решительно отметаем подобный образ мысли. Конечно, мы любим «Азию», т. е. весь мир колониальных и полукониальных народов, — еще точнее, бедняцких масс; конечно, мы хотим стать во главе их для сокрушения капитализма, но наша цель отнюдь не будет заключаться в том, чтобы «обазиатить» Европу, а в том, чтобы европеизировать Азию. Правда, что процесс этот будет обоюдным. Европа, признав в азиатских народах своих действительных братьев (я говорю про пролетариат Европы), сможет позаимствовать у них не мало ценностей. Но главный поток будет не из Азии в Европу, а обратно.
Мы у себя в Советском Союзе, — говорил я моим собеседникам, — чувствуем себя прежде всего европейцами и, может быть, вместе с небольшими группами передовых ученых и пролетариата, единственными подлинными европейцами. И не ждите от нас, говорил я, чтобы роль передатчика азиатской стихии, которую мы выполняем в некоторых сравнительно мелких актах (например, ознакомление Европы с искусством оживающих внутри нашего Союза восточных народностей), чтобы мы эту роль считали доминирующей и сами себя ценили бы, как носителей какого–то иррационализма, какой–то мистической силы. Нет, наше влияние на Европу будет заключаться в том, чтобы разогнать в ней самой сгущающуюся азиатчину, если под этим термином разуметь всякую мистическую мысль. Мы хотели бы омыть Европу, восстановить ее пытливый материалистический лик, чтобы тем самым освободить дальнейшее течение ее жизни от разных отмелей и сора. Но мы встанем во главе Азии, мы даже вооружим ее европейской мыслью и, конечно, не для того, чтобы «хрустнул ваш скелет» в наших тяжелых скифских объятиях, а для того, чтобы обеспечить дальнейший путь под горячими развалинами капиталистического мира, чтобы освободиться от великой путаницы, целыми кучами пыли подымающейся над этими колоннами защитников Европы, жаждущих прихода Азии.
Надо твердо провести здесь нашу линию, разрушить миф о том, будто мы несем с собою знамя какой–то новой религии.
Мы — европейцы, потому что марксизм есть вершина того древа, которое называется европейской цивилизацией; мы — азиаты, потому что мы хотим привлечь внеевропейские народы к общечеловеческой цивилизации, но прежде всего мы — пролетарии, революционеры и человеки.
