№ 153
Секретно.
Утром 17 числа я выехал по направлению к Барнаулу для того, чтобы выступить с докладами перед крестьянским населением этого района и принять участие на происходящей сейчас здесь конференции бедноты.
Первой выполненной мною после Новосибирска задачей был объезд Алтая. Объезд этот начат был 16 декабря. Семнадцатого мы прибыли в Барнаул, где я выступил с докладом на собрании. Присутствовали железнодорожники, некоторые советские работники Барнаульского округа и в значительном большинстве местные крестьяне, середняки и бедняки, а также изрядное количество батраков. Так как почти все собрания на Алтае имели один и тот же характер, то поэтому я и буду характеризовать их все вместе и только потом отмечу некоторые особенности отдельных отчетов. Из Барнаула мы выехали в 12 часов ночи после шестичасового заседания. Утром прибыли в Рубцовку, где имело место также шестичасовое заседание на собрании с преимущественно крестьянским и батраческим составом. Тут же я осмотрел самый город Рубцовку, что представило довольно значительный интерес, о чем я пишу ниже, а вечером мы поспели к шести часам в Шипуново, где я сделал отчет на большом собрании почти исключительно крестьянско-батрацкого состава, длившемся 6 часов, так что в этот день 18 числа я был в общем занят в течение 12 часов, из которых часов семь говорил, читал доклад, последнее слово и ответ на записки. На обратном пути мы заехали в Алейское, где собрание наше имело место вечером 19 числа. Затем вернулись в Новосибирск.
Поездка моя на Алтай была крайне поучительной для меня и, как я надеюсь, довольно плодотворной для населения, по крайней мере, таково мнение секретаря крайисполкома т. Резчикова, который меня все время сопровождал, а также мнение товарищей председателей окружных и районных исполкомов Камбалина, Ткачева, Кергетова.
Общий уровень собраний превзошел все мои ожидания. То крестьянство, которое было представлено на собраниях, являло собой зрелище поистине замечательное как по зрелости своих суждений, так и по чрезвычайно заметному в их высказываниях и в той практике, которая за этими высказываниями уже имеется, тяготению к колхозному строительству. Я никогда не думал, что социализм пустил в крестьянстве и тем более здесь, на пшеничном Алтае, такие глубокие корни и что мы так основательно переиначили, так сказать, молекулярное строение деревни.
Правда, я должен сейчас оговориться, что на отчетных собраниях, связанных с выборами, совершенно не представлено кулачество. Кулачество на Алтае, конечно, в высшей степени сильно. Оно всячески порывалось присутствовать на собраниях. Так, например, нам стало известно, что алейские кулаки предлагали беднякам по 10 р. за билет для входа на отчетное собрание. Но хотя кулаки здесь и очень сильны, тем не менее собственно кулацкое население составляет никоим образом не более 7%. Лишенцев здесь будет, вероятно, меньше — процентов до 5. Характерно, что после исправления налоговых ошибок, связанных с индивидуальным обложением, здесь перегнули палку в другую сторону, так что индивидуально обложенных оказалось где-то 2% с небольшим. Я думаю, что ввиду очень большой зажиточности верхней прослойки середняков, которых в сущности от кулаков трудно отличить, надо считать кулаков до 10%. Эта богатая верхушка не могла высказаться на наших собраниях. Если бы они присутствовали и если бы захотели сказать то, что они думают, то, разумеется, было бы гораздо более враждебных выступлений.
Особенно сильное впечатление из выступавших на этих собраниях крестьян произвел на меня зажиточный середняк Юрин, выступавший в селе Алейском. Юрин окружен большим уважением крестьянства. Он имеет хорошее хозяйство, которое, однако, не подходит под индивидуальное обложение. Когда он говорил, крестьяне слушали его, буквально разинув рот. Очевидно, это местный оракул. Впрочем, он этого и заслуживает. Большой мужчина, с широким лбом, бритый, очень своеобразно, с чувством и большим смыслом говорящий.
Прежде всего, он необыкновенно точно изложил сущность моего доклада, указывая на те облегчения для середняков, которые вытекают из нового курса правительства. Затем, остановившись на налоговой политике правительства, он удачно подчеркнул, что новые налоги, слишком мало считаясь с едоцким составом семьи и тяжело облагая крупно-семейные крестьянские хозяйства, повлекли собою дробление этих хозяйств на два-три бедняцких хозяйства, что привело к очень значительному снижению их урожайности и товарности. На это, между прочим, указывали некоторые другие крестьяне. По-видимому, это действительно широкое явление. Тов. Эйхе после моей беседы с ним согласился, что такое явление имеет место. И так как дробление крестьянских хозяйств есть величайшее зло, то нужно обратить особое внимание на этот факт. Далее Юрин необыкновенно хорошо говорил против тех бедняков, которые не хотят поднимать свое хозяйство, заявляя, что им удобнее быть бедняками: «Так, де, проще и усиливаться не нужно — налогов не платишь, и начальство на тебя хорошо смотрит». Юрин с большим красноречием и юмором бичевал такую косность и отсталость и заявил, что при подобных расслабленных настроениях мы никогда Европы не нагоним. Интересно также его заявление, что крестьянство очень охотно пошло бы на то, чтобы передать правительству полностью свою землю и свой инвентарь с тем, чтобы на этой земле были установлены образцовые совхозы. «Устройте хорошие совхозы, дайте достаточное количество машин, удобрения, хороших агрономов, умного начальника, платите нам приличное жалованье, и мы все свое имущество отдадим и будем работать, как рабочие. Разве это не самая лучшая форма социализма». Надо сказать, что Юрин далеко не единственный среди крестьян, которые выдвигают такой план, не знаю, насколько искренно. Я ответил на это Юрину, что здесь сказывается то самое расслабленное настроение, которым он попрекал бедняков. Я говорил, что нельзя думать, что все сельское хозяйство может у нас быть устроено государственным и поэтому в некоторой степени бюрократическим путем, что население должно уметь само кооперироваться и выдвигать из своей среды настоящих руководителей.
Во всяком случае, речь Юрина была очень яркая и очень содержательная, и я это отметил в своем последнем слове.
Любопытны были выступления батраков. Выступало их довольно много. Выступления их были довольно желчны. С одной стороны, они весьма раздражены против кулаков — те батраки, которые выступали на собраниях, являли собой, конечно, крайне левую позицию, — а с другой стороны, они очень резко нападали на Советскую власть, разоблачали разные неувязки и даже злоупотребления, выражали скептическое отношение вообще ко всякому начальству. «Всякое, де, начальство слишком самолюбиво». В общем, можно было сказать, что среди них господствует нечто вроде скептического анархизма. Однако они охотно идут в колхозы. Но, конечно, чисто бедняцкие и батрацкие колхозы оказываются настолько слабыми, что часто распадаются. Отсюда новое озлобление. Жалуются батраки и на то, что активные батраки становятся на замечание у кулаков, и они перестают давать им работу. «Таких безработных батраков-активистов становится все больше, и никто за них не заступится».
Весьма любопытны выступления женщин. Выступало их довольно много. Судя по выступлениям, алтайская крестьянка — далеко не забитое существо. Говорили они резко, нападали на мужчин, что те не дают им воли, не выбирают в советы, не заботятся об их развитии, угнетают домашней работой, подчас поколачивают.
Жалоб как в записках, так и в устных заявлениях сравнительно немного. Некоторые жалобы удалось разобрать сейчас же, т.е. в то время, как я слушал и говорил, т. Резчиков и мой личный секретарь вызывали всякого рода власти и свидетелей и тут же разбирали жалобы. Большинство из них оказались совершенно неосновательными. Некоторые не удалось разобрать тут же, и если они имели конкретный характер, то я передавал их т. Резчикову для доследования. В общем, повторяю, жалоб было немного, по две-три в каждом месте. Были, конечно, и общего характера жалобы. Они разделялись на три категории, поскольку направлялись против местных советских властей: 1) упрекали в том, что Советская власть часто сажает на то или иное место людей, которые в этом деле мало смыслят; 2) упрекали Советскую власть в том, что она слишком заадминистрировалась, что она самовольна; 3) упрекали в том, в чем упрекать никак нельзя, а именно в малости бюджета, в разного рода экономических неувязках, которые происходят просто от бедности. Упреки первого порядка тоже должны быть отнесены на счет крайней бедности людьми и вообще-то всего нашего Союза, а тем более Сибири. Кстати, указывали вообще на отсутствие специалистов в Сибири и на нежелание их туда ехать. Очень жалуются и требуют решительных мер. Что касается жалоб второго порядка, то прямых конкретных указаний на такого рода самовластие никто в сущности не привел. Жаловались также на партийцев. Эти жалобы очень характерны. Указывали, например, что партийцы не вливают своего индивидуального хозяйства в колхозное строительство, что партийцы сами эксплуатируют своих жен, что партийцы пьют, играют в карты, и при этом неизменно делалось заключение, что «если партийцы так поступают, то и нам всем дурной пример». Выходило, как общее правило, что представление о партийце высокое, что крестьянство считает партийцев исключительными людьми и сердится, когда человек назвался груздем, а выводов отсюда не делает. Общих враждебных записок, в сущности говоря, почти не было. Правда, в одной записке в третьем лице писалось: «Знаете ли, т. Луначарский, что наши крестьяне говорят, что "когда придет война, так мы будем душить коммунистов за налоги”». Очевидно, крестьяне, о которых тут говорится, кулаки. Кроме того, такие высказывания попадаются ведь и в Москве на чисто рабочих собраниях. Так, например, на заводе «Красная Роза» одна работница заявила в прошлом году на моем докладе об антисемитизме: «Стыдно, товарищи, что у нас многие рабочие и работницы говорят: "Когда будет война, перебьем жидов и коммунистов"». Выступавшие после этого рабочие возмущались этим фактом, но отнюдь не отрицали, что такие речи действительно на фабрике раздавались. Поэтому эту записку я вовсе не считаю характерным показателем контрреволюционного настроения крестьянства...
Надо отметить, что в смысле хлебных заготовок алтайские власти, равно как и само крестьянство, проявили известную подвижность. Значительного отставания у них нет. Но хлеб железная дорога подобрать вовремя не может. Два элеватора, которые я здесь видел, забиты наглухо, и целые сотни тысяч пудов хлеба лежат в так называемых табарах...
30 декабря мы приехали в Красноярск. Вечером того же дня я выступил с большим отчетом правительства на огромном собрании рабочих железнодорожных мастерских. В основном в цехе собралось по счету местных работников не менее 4500 человек рабочих. То, что заметно было у других железнодорожников, здесь, в Красноярске, выступило гораздо ярче. Красноярск — старый политический центр, в котором оседали разного рода ссыльные с соответственными их влияниями. В Красноярске из дебатов, особенно из записок, очень ярко чувствовалось, что имеются следы влияния и эсеров, и меньшевиков, и троцкистской оппозиции.
Приятно было также констатировать, что рабочие выезжали в деревню, познакомились с положением в деревне и принимают близко к сердцу это деревенское положение. К колхозному строительству у рабочих отношение сочувственное. Лозунг стимулировать развитие бедняцкого и середняцкого хозяйства и строго отличать культурное середняцкое хозяйство от эксплуататорского кулацкого встречает чрезвычайно теплый прием. Кулацких настроений немного, но все же только в Красноярске были записки, в которых прямо ставился вопрос: «Не останемся ли мы без хлеба, если не пойдем на уступки кулаку». Часто подавались вопросы о том, что «Троцкий ратовал за борьбу с кулаком, а вот теперь партия пошла сама на это» и т.д. На все это, конечно, давались соответственные достаточно резкие разъяснения.
