Статья эта была написана осенью прошлого года для научно–публицистического органа германской социал–демократии «Новое Время» и появилась в нём весной текущего года под заглавием, отличным от русского. Я позволил себе изменить заглавие, главным образом, вследствие трудности перевести его. Антонов перевел немецкое название статьи словами: «Историческое оправдание русской социал–демократии», между тем как я хотел словами: «Historische Berechtigung» выразить, что статья имеет целью доказать жизнеспособность и право на существование нашего движения. «Право», конечно, в смысле обусловленности этого движения историческим положением и взаимными отношениями классов в современной России. Как бы то ни было, русское заглавие отличается от немецкого тем что, вместо субъективного момента, цели, подчеркивает содержание статьи, объективные данные, определяющие роль и значение русской социал–демократии в переживаемую нами эпоху.
С удовольствием отмечаю совпадение моего взгляда на исторические задачи русского пролетариата со взглядами неизвестного мне талантливого автора только что появившейся в печати брошюры: «Современная Россия».
Есть основание думать, что брошюра эта является не только выражением индивидуальных взглядов автора, но и предвестником вступления нашего движения в новый фазис. К такому заключению приводят № 2 «Рабочей Газеты» и «Манифест Российской Социал–демократической Рабочей Партии». Газета и Манифест обнаруживают весьма крупный и крайне знаменательный поворот в политическом сознании и самосознания активных элементов нашей так недавно начавшей формироваться партии.
Автор.
I.
Ближайшею целью русской социал–демократии, многократно формулированной и обоснованной в её прессе, является: возможно скорее придать зарождающемуся рабочему движению характер вполне сознательной организованной борьбы против абсолютизма. Эта задача составляет фокус практических стремлений русской социал–демократии, — но крайней мере, поскольку ото стремления нашли себе выражение в теоретических и публицистических произведениях её литературных представителей.
«Но — возражают нам либералы и народники — вы хотите вызвать рабочее движение для борьбы с абсолютизмом и завоевания такого государственного порядка, который сам является необходимейшим и элементарнейшим условием такого движения. Но не, странно ли и не утопично ли стремление добиваться нового государственного строя средствами, широкое применение которых предполагает уже существование этого строя?»
Некоторая доля скептицизма по отношению к практическим тенденциям русской социал–демократии распространена, как кажется, и в рядах западно–европейских рабочих партий. Скептицизм этот покоится отчасти на соображениях, подобных вышеприведенным, отцами которых являются самые что ни на есть вульгарные русские либералы. Но в основе его лежит и реальный факт русской действительности, — только факт этот неправильно истолковывается. Царское правительство всячески ласкает и приголубливает капиталистическую буржуазию. Вследствие этого ей незачем выступать против абсолютизма, — и она политически совершенно индифферентна. И вот этот–то слой имущих классов отождествляется с буржуазией во всём её целом, а затем выводится заключение, что в России вообще нет еще никакого антагонизма между имущими классами и абсолютизмом, а потому у нас и почвы для массового движения в пользу конституционной свободы быть не может. С этой точки зрения, стремления и цели русской социал–демократии должна представляться утопичными, а её надежды — пустыми фантазиями.
В действительности, однако, дело обстоит иначе, чем оно представляется сквозь очки шаблонного исторического воззрения на русскую жизнь.
Покровительственная политика царского правительства и бесправие народа являются золотым дном, с которого капиталисты черпают свои богатства. Пока, по крайней мере, именно остатки докапиталистической эпохи гарантируют широкое поле деятельности для их склонностей и аппетитов. Но рядом и под этим слоем буржуазия имеются другие, многочисленные и не лишенные влияния слои её, интересы которых всё менее и менее совместимы, как с таможенной и финансовой политикой правительства, так и с бесправием и некультурностью народных масс.
В центре и во главе этих общественных элементов стоят представители либеральных профессий: адвокаты, врачи, ученые, учителя, писатели, судьи, разного рода техники, наконец, учащаяся молодежь и т. д. Мало того: даже часть образованной бюрократии принадлежит, своими симпатиями и своими стремлениями, к этим прогрессивным кругам высших сословий, составляющим в совокупности значительную часть буржуазии и носящим общее название «интеллигенции». Недаром газетные лакеи реакции беспрестанно доносят на нее, как на «гидру революции».
И в самом деле, жизненные потребности интеллигенции вызывают необходимость иных условий существования, чем те, на которые обрекает ее наш режим. Абсолютизм стесняет и опекает ее в её профессиональной деятельности; он даже производит относительное перенаселение в свободных профессиях, избыток «умственных работников». Затрудняя всячески развитие прессы, мешая распространению школ и основанию всяких других гуманитарных учреждений, правительство тем самым суживает поле деятельности интеллигенции в сильной степени, ограничивает спрос на её рабочие силы и лишает ее необходимейших источников её материального существования. Но, быть может, еще в большей степени вредит правительство интеллигенции косвенно, угнетая непосильным бременем податей крестьян и удерживая их в крепостной зависимости по отношению к государству. Неимоверные государственные налоги, в связи с прикреплением к земле и к миру, всецело отдают крестьян в руки жадных и корыстолюбивых мелких деревенских властей, ростовщиков и кулаков. А так как не только сельские, но и промышленные рабочие рекрутируются всё еще из этих разоренных и бесправных слоев населения, то безотрадное положение первых действует угнетающим и обессиливающим образом на последних — оно обеспечивает русским капиталистам колоссальный, подавляющий перевес силы над рабочими. Если припомнить при этом таможенную политику русского правительства, то не трудно будет понять, каким образом «социальная политика» правительства гарантирует капиталу огромные прибыли и отнимает у капиталистов личный интерес к техническому и культурному прогрессу. Слишком много у них грубых, первобытных способов эксплуатации и самообогащения, чтобы ощущать потребность в таком прогрессе. Между тем, в нём именно и заключается одно из необходимейших условий существования «умственных работников».
Надо указать еще на одно обстоятельство, ярко характеризующее противоречие между абсолютизмом и экономическими и культурными потребностями нации. Отягощая крестьянство чрезмерными налогами, правительство тем самим отнимает у земства экономическую возможность разрешать свои настоятельнейшие задачи и выполнять свои существеннейшие функции. Существует «избыток» врачей, и в тоже время ах недостаточно в деревнях. Почему? Да потому, что у земств нет средств помочь горю. У нас нет средств ни для устройства училищ, ни для распространения элементарных агрономических сведений, ни для введения сколько–нибудь рациональных методов в сельское хозяйство. Потребность во всём этом крайне настоятельна и общепризнанна в руководящих кругах землевладельцев, но правительство не оставляет ничего для земства в карманах крестьян.
Нечего и говорить, что на почве этого антагонизма между экономическими интересами интеллигенции и абсолютизмом вырос и развивается антагонизм идейного и нравственного характера. Добросовестное выполнение профессиональных функций есть на Западе нечто сало собою разумеющееся и рассматривается, как простая обязанность каждого, — у нас же для этого требуется известная доля идеализма, а иногда и гражданского мужества: порядочный профессор, гуманный врач, усердный учитель — в глазах полиции и реакционеров — люди подозрительные. Основание общественных учреждений и предприятий, являющееся на Западе обыденным проявлением индивидуальной и общественной самодеятельности, в России считается культурным подвигом, потому что, на самом деле, надо много терпения и самоотверженности, чтобы преодолеть все препятствия со стороны правительственных органов всяким подобным учреждениям. Зато каждое дело подобного рода становятся зародышем революционного брожения.
И всё же всевластное правительство терпит интеллигенцию и оставляет ей относительно широкое поле общественной деятельности. Почему? Ответ на это читатель может найти в брошюре Каутского: «Антагонизм классов в 1789 г.» Но только всё сказанное там об общественной роли и значении интеллигенция во Франция конца прошлого века еще гораздо более применимо к современной России, — соответственно ся значительно более высокому промышленному развитию и еще гораздо более высокой ступени интернационального капитализма, в атмосфере которого живет капитализм русский.
Интеллигенция стала необходимым фактором общественной жизни; она заполняет все поры высшего общества, она вторгается всюду и — о, ирония! — государственная власть, сама бюрократия не могут обойтись без неё. Очень важно при этом то, что официальные общественные органы и само правительство довольно часто вынуждены прибегать к услугам именно лучших, наиболее идеально настроенных элементов интеллигенции. Особенно ярко выступает наружу безусловная необходимость и значение этих элементов для общества и государства во время голода или эпидемий. Абсолютизм так же мало волен отделаться от них, как и от капитализма.
Но интеллигенция никоим образом не единственный привилегированный общественный слой, интересам которого наносит ущерб абсолютизм. Рядом с нею стоит большой, экономически господствующий класс, тоже чувствующий себя далеко не вольготно в узких рамках абсолютной монархии. Это — класс крупных землевладельцев, в общем совпадающий с земельным дворянством. В то время как за нашей крупной промышленностью обеспечен огромный национальный рынок, защищенный против иностранной конкуренции высокими пошлинами, нашему отсталому сельскому хозяйству приходится вести тяжелую борьбу с мощными соперниками на международном рынке. Эти соперники гораздо лучше вооружены и опираются на гораздо более высокую национальную культуру, чем русские землевладельцы. Этим последним приходится, поэтому, изо дня в день на собственной шкуре испытывать противоречие, возникшее между новыми экономическими условиями существования России — результатом капиталистического развития — и её отсталой культурой и устарелыми правовыми отношениями. Крупный землевладелец лично заинтересован в гораздо более быстром промышленном развитии России, чем оно совершается на самом деле; потому что только такое развитие освободит его от необходимости рыскать со своими товарами по всему белу свету. Еще более, или по меньшей мере, еще непосредственнее заинтересован он в развитии земледельческой техники и путей сообщения, которые дают такой решительный перевес его иностранным конкурентам на арене мирового хозяйства. Рио абсолютизм и полученная нами от докапиталистической эпохи в наследство некультурность, хозяйственная и финансовая политика правительства, произвол бюрократии и бесправие народных масс — всё это, как китайская стена, стоит поперек дороги делу ускорения хода нашего промышленного развития и подъему сельского хозяйства. Прямо или косвенно, все эти моменты задерживают капиталистический прогресс России. Косвенно тем, что, благодаря им, нация и земля являются совершенно беззащитными объектами необузданной эксплуатации, разграбления и ростовщического вымогательства со стороны капитала. Этим именно богатые и предприимчивые представители торгово–промышленной буржуазии освобождаются от настоятельной необходимости деятельно способствовать подъему сельского хозяйства и даже прогрессу промышленности. Они скорее лично заинтересованы в дальнейшем существовании грубых, отсталых форм капитализма, в сохранении варварских, но прибыльных методов эксплуатация.
Разница в экономическом положения и интересах наших помещиков, с одной стороны, и капиталистических элементов буржуазии, — с другой, ясно отражается и в деятельности наших органов самоуправления. Но сравнению с плутократическими думами, земства в своих совещаниях, мероприятиях и прениях являются прогрессивными и даже демократическими. Поэтому–то реакционеры и кричат что земства суть легальные организации для «подкапывания основ». Действительно, земства в своих адресах и петициях неоднократно проявляли конституционные вожделения.
Таким образом, взаимное положение классов оказывается как раз обратным тому, каким оно было во Франции и в Германии в соответствующие эпохи. Там оппозиция против монархии разгорелась на почве общего антагонизма народных масс, интеллигенции и торгово–промышленных классов против привилегированных сословий. В России же, в которой нет таких сильных сословии, почвой, на которой зарождается столкновение между капиталистическим развитием и абсолютизмом, является общая ненависть земельного дворянства, интеллигенция и пролетаризованных народных масс к экономически господствующему классу капиталистов.
Впрочем, эти замечания должны быть ограничены в том смысле, что сословный антагонизм между крестьянами и помещиками продолжает существовать и что часть последних ищет своего спасения в милостях царских. Но руководящая роль в этом сословии всё же принадлежит, главным образом, наиболее дальновидным и прогрессивным его элементам, проникнутым духом современного капитализма. Они обыкновенно руководят земствами и направляют земскую политику по отношению к правительству и народу.
Итак, при ближайшем рассмотрении, утверждение об отсутствии у нас принципиального антагонизма между высшими классами и правительством оказывается ложным. В основе его лежит, правда, тот факт, что наши промышленники и коммерсанты живут еще в мире с правительством и вообще политически индифферентны. Между тем, именно о «промышленных и торговых классах» Маркс писал, что «настоящее революционное движение в Германии началось с их переходом в оппозицию».1 Но, во–первых, противно самым элементарным представлениям о движении общества, предполагать, будто теперешнее отношение господствующих слоев буржуазии к правительству навсегда останется таким а не подвержено влиянию новых условий. Именно, дальнейшие, всё более и более усиливающиеся проявления потребностей и стремлений оппозиционных, враждебных капиталистической буржуазии классов и сословий должны вызвать в недалеком будущем столкновения между нею и правительством. Можно сказать даже, что смешение в одну безразличную консервативную кучу всех капиталистических элементов и теперь уже далеко не соответствует действительности.
Но затем, сам собою навязывается вопрос: отчего бы совместному выступлению интеллигенции и влиятельных землевладельческих элементов в качестве оппозиции не иметь никакого значения, в то время как оппозиция эксплуататорских слоев буржуазии имела в Германии значение решающее. В Германии торгово–промышленный класс боролся, в интересах национального развития капитала, — против дворянства, в России передовые элементы дворянства и интеллигенции борются тоже за национальные интересы и потребности капиталистического прогресса, но именно против названного класса, т. е. против заправского социального представителя капитализма. Конечно, это довольно своеобразное явление. Но оно во всяком случае не ослабляет значения того факта, что и у нас, как на Западе, движущей силой оппозиции против абсолютизма является капиталистическое развитие, а целью его — удаление всех преград с пути этого развития. Если торгово–промышленный класс экономически сильнее и играет в экономической жизни страны большую роль, то это до известной степени уравновешивается руководящей и организаторской ролью в обществе, выпадающей на долю наших либерально–оппозиционных элементов — именно благодаря капиталистическому развитию. В качестве представителей образования, выполняя при этом важнейшие общественные, а частью и государственные функции, они являются головой нации, которая, при нынешнем уровне экономического развития России, также не может обходиться без нее, как отдельный индивидуум без мозга. Такое положение нашей интеллигенции и крупных землевладельцев делает возможным для них находить средства, чтобы систематически подкапывать наш государственный строй так сказать, изнутри.
Поднятие и усиление общественной инициативы и самоуправления на счет бюрократии, укрепление и обеспечение «законности» в ущерб административному произволу, наконец, введение всеобщего элементарного образования — вот кардинальные пункты, вокруг которых вращается деятельность нашей легальной оппозиции, на которых концентрируются её стремления и требования и в которых они резче всего проявляются. Поводы и формы, в которых эти стремления выражаются, весьма разнообразны. А каждый успех на этом поприще равносилен, если можно так выразиться, врощению в русское национальное тело учреждений, привычек, отношений и запросов, стоящих в принципиальном противоречии к абсолютизму и практически отрицающих его право на существование.
Само собою разумеется, что либеральные стремления наших высших сословий могут проявляться лишь с чрезвычайным трудом, путем больших усилий, и и что правительственные органы стараются ставить им препятствия и заграждают им путь на каждом шагу. Но если одни «государственные мужи» относятся к либерализму враждебно и недоброжелательно, то другие из них придерживаются противоположной политики. Непосредственный переход России от патурально–хозяйственной изолированности к промышленному капитализму, совершившийся под давлением несравненно более развитого Запада, поставил царскую Россию в положение, к которому она нисколько не была подготовлена. Возникло колоссальное несоответствие между отсталыми технически ми, культурными и социально–политическими средствами, унаследованными от старой России, и новыми, непрерывно растущими национальными потребностями, интересами и задачами. Это–то и заставляет правительство делать уступки бессильному либерализму, — не смотря на свою подавляющую силу.
Как ни силен страх правительства перед общественною самодеятельностью и народным образованием, — оно всё же капитулирует и тут перед либеральными элементами, конечно, с величайшей неохотой. Новые хозяйственные условия существования и порождаемая ими сложная борьба интересов, отношений и потребностей служат всё более и более растущим источником ослабления царско–бюрократического всемогущества и усиления политически бессильного общества по отношению к абсолютизму.
Словом, под давлением отечественного и интернационального капитализма в русский национальный организм проникают и внедряются там некоторые социально–политические бациллы, клетки–элементы западного государственного строя. Меряя западно–европейской меркой, весь вышеуказанный прогресс кажется совершенно лишенным политического значения и далеко недостаточным, чтобы вызвать падение абсолютизма в ближайшем будущем. Действительно, при обычных условиях он не в состоянии был бы привести к такому перевороту, если бы действие его не распространялось за тесные границы высших сословий. Имея в виду лишь эти сословия, можно было бы даже скорее сказать, что уступки правительства скорее ослабляют оппозицию, усыпляя недовольство одних и затрудняя или замедляя пробуждение его в среде других имущих классов. Но постепенное проникновение культурных и общественных элементов в русскую жизнь создает почву и орудия для политического пробуждения пролетариата уже в тисках абсолютизма. В этом–то и лежит революционное значение и центр тяжести, с формальной, внешней стороны, политически совершенно невинных усилий нашего либерализма преобразовать русскую действительность в духе своих стремлений.
II.
По сравнению со средствами, которыми располагает западно–европейский пролетариат, элементы русской жизни, способствующие его развитию, так незначительны, что с первого взгляда они могут показаться лишенными всякого значения. В действительности, однако, дело, обстоит иначе. Только не надо упускать из виду принципиального различия между Россией и Западом, как в отношениях буржуазных классов к существующему социально–политическому строю, так и в обоюдных политических отношениях их с пролетариатом.
В то время как на Западе современное буржуазное общество хозяйничает на почве им самим созданного социально–политического строя, живет в собственном государственном здании, в России оно всё еще носит оковы, несколько подновленной, но всё же докапиталистической государственной организации и даже не смеет открыто стремиться к устройству вполне соответствующей его интересам и вкусам обстановки. Поэтому, западно–европейская буржуазия, даже свободомыслящая или радикальная — антиреволюционна во всех отношениях. В лучшем случае она согласна там и сям исправить, заплатать то или другое. Но прежде всего она преисполнена заботы о предупреждения великого переворота. Этим духом вражды ко всему революционному проникнуты все общественные учреждения и все проявления социальной самодеятельности высших классов на Западе, начиная с органов самоуправления и учреждений благотворительного характера и кончая прессой и университетами, с литературой и наукой во главе. В России же, где всякий шаг вперед в сфере общественной самодеятельности стоит в принципиальном противоречии с государственным порядком, имеет место обратное явление: даже самые умеренные и осторожные из представителей нашего либерализма не свободны от «превратных тенденций». А русский пролетариат, с своей стороны, не может, на настоящей ступени развития России, идти в своих непосредственных практических стремлениях дальше радикально–демократического либерализма. О завоевании политической власти пролетариатом для себя или о реформе буржуазного общества под знаменем социализма у нас пока не может и речи быть.
Итак, для принципиального политического антагонизма между нашим пролетариатом и либеральной буржуазией историческая почва еще не подготовлена; напротив, их обоюдное историческое положение навязывает им общую цель и принуждает их к энергичной, постоянной взаимопомощи. Таким образом, в отличие от своих старших братьев на Западе, русский пролетариат находит в кругу самих представителей буржуазного общества точку опоры и поддержку для своего революционного развития. Ведь оно само еще только нарождается на свет и по существу проникнуто революционным духом почти во всех своих жизненных проявлениях. Как ни политически невинна на первый взгляд общественная деятельность наших либералов, она всё же по своим тенденциям враждебна существующему строю и подкапывает современный государственный порядок. Вот почему такая, политически невинная, область деятельности русских либералов, как народное образование и просвещение, служит источником разных импульсов к революционному брожению. Своей деятельностью в этой и аналогичных областях либералы наши изо дня в день иллюстрируют фактами непримиримое противоречие, существующее между абсолютизмом и народными нуждами. Знакомя народ с вопиющими фактами нашей жизни, они открывают ему глаза на несовместимость царского абсолютизма с его интересами и показывают его ему во всей его отвратительной наготе.
Таким–то образом, не политическое, вполне легальное, просветительное культурничество становится неиссякаемым источником политического брожения — сперва в интеллигентных кругах, а потом и в народных массах. Уже встречаются факты непосредственных конфликтов народа с властями вследствие закрытия школ и библиотек или затруднений к их основанию.
Но прогресс элементарного образования есть ведь одно из условий и один из мостов для установления интеллектуальной связи между низшими классами и интеллигентной, идеологической буржуазией. Благодаря этому прогрессу, с каждым днем расширяется и демократизируется круг читателей свободомыслящей прессы, которая начинает проникать во всё больших и больших размерах на фабрики и даже в захолустные деревни.
В прессе читатель из народа находит целый резервуар накопившегося в буржуазных оппозиционных кругах недовольства и распространенных в их среде «превратных» стремлений и желаний. Газеты приносят отчеты и сведения о жизни наций, ушедших вперед, описание их государственных и общественных учреждений, — и всё это сопровождается критическими примечаниями об отечественных порядках. Словом, газеты дают грамотным читателям толчки, если не к насильственному ниспровержению режима, то, по крайней мере, к пытливому исканию средств для такого низвержения.
Но интеллигенция не может остановиться в самом начале пути своей революционной народно–просветительной деятельности. Обстоятельства не позволяют ей ограничиться лишь подготовительной работой в области революционизированья народных масс; они заставляют демократическую часть интеллигенции идти гораздо дальше простого обучения и просвещения народа. И прежде всего толкает ее в атом направлении политическая слабость русского либерализма.
Факт совершенной невозможности для русского либерализма добиться господства без поддержки низших классов отнюдь не представляет особого нового явления в истории. О Франции старого режима Каутский говорит: «Всё яснее и яснее становилось, что конец господству двора и привилегированных классов могут положить только крестьяне и бедные горожане, т. е. народ». Но этот «рычаг» пришел в движение лишь после того, как высшие классы уже принудили абсолютизм к капитуляции, да и выступил–то народ на историческую арену, не как сознательная, руководимая ясною целью сила, а как сила элементарная, толкаемая вперед извне необычайными событиями. Русский же либерализм, наоборот, лишен пока возможности найти себе достаточную поддержку в имущих массах, чтобы заставить правительство вступить на путь серьезных политических уступок.
Но тем более шансов на успех имеет планомерное сознательное революционное движение среди народа. Такое движение в чрезвычайной степени увеличило бы силы либерализма, и притом не только прямо, но и косвенно, так как неизбежно вызвало бы к жизни дремлющий антагонизм между правительством и капиталистами, породило бы между ними разные конфликты и толкнуло бы, таким образом, «промышленные и торговые классы» в лагерь либеральной оппозиции.
Политическое бессилие русского либерализма коренится в двух, тесно между собою связанных, обстоятельствах: во–первых, в отсутствии «исторических сословий» с наследственными средствами самообороны против короны и непривилегированных классов, во–вторых, в относительной солидарности царизма с торгово–промышленной буржуазией. Как известно, во Франция здание абсолютизма выведено было из устойчивого равновесия именно упорным противодействием привилегированных сословий, и они же своей борьбой с правительством пробудили революционные страсти не только в пролетариате, но и в самой буржуазия. В России же нет такого исторического двигателя. Докапиталистическая эпоха не завещала нам никакого привилегированного сословия с исторически упроченным положением и достаточными средствами самозащиты против короны и буржуазии. А новейшая эволюция, с своей стороны, не мало способствовала еще большему ослаблению силы сопротивления дворянства, разделив его на два антагонистические лагеря: на передовой и более пли менее реакционный. Но реакционное крыло дворянства состоит из элементов, стоящих ниже в культурном отношении и идущих на встречу разорению; они стараются протянуть свое существование крохами и подачками с царского стола. Элементы эти не в состоянии проводить последовательно реакционную политику, в общем они колеблятся между противоположными полюсами сословных вожделений и либеральных влияний. Руководство классом крупных землевладельцев, в общем, принадлежит всё–таки лицам, склоняющимся на сторону экономического, культурного и политического прогресса.
Нашей капиталистической буржуазии нечего, следовательно, бояться каких–нибудь «исторических» соперников. Отсутствие у нас исторических тормозов, подобных тем, какие на Западе капитализм встречал в начале своего жизненного пути, облегчило нашей государственной власти задачу обращения государства и его политики в орудие усиленного капиталистического развития. Русские самодержцы оказались в очень завидном, с точки зрения монархической, положении: они имели возможность проводить сравнительно широкие реформы в пользу находившегося еще в колыбели класса капиталистов, не рискуя при этом натолкнуться на упрямую оппозицию со стороны реакционных элементов и не опасаясь вызывать к жизни сложные, трудно улаживаемые конфликты между привилегированным «третьим сословием». И в результате этого получается то, что даже промышленная буржуазия чувствует себя недурно под опекой абсолютизма: извлекая огромные барыши из сохранившегося в русской жизни социально–политического варварства, она в тоже время не испытывает чувствительным образом на собственной спине мерзостей этого варварства. И так как правительство в своей политике угождения капиталистической буржуазии не утратило еще своей эластичности, то капиталисты могут до поры до времени спокойно пребывать в своей верноподданнической преданности и по прежнему чуждаться всякого либерализма.
Итак, историческое положение высших сословий и классов препятствует выступлению у нас на сцену энергичной, легальной оппозиции, — как реакционной, так и прогрессивной. Это обстоятельство служит одной из наиболее сильных двигательных пружин, толкающих свободомыслящую часть нашей буржуазии и интеллигентных помещиков на путь распространения народного образования и демократизирования органов самоуправления.
Вместо того, чтобы хвататься за устаревшие прерогативы и сословные учреждения, недействительные, даже прямо негодные, как опора и орудие борьбы с престолом, более дальновидные представители дворянства предпочитают принимать участие в развитии сил народа, работая вместе с буржуазной интеллигенцией над дальнейшим развитием органов самоуправления в демократическом смысле и над распространением образования в массах.
Не надо полагать, однако, что вся масса либералов ясно сознает политический смысл своей деятельности.
Но в какой бы субъективной окраске ни представлялись тому или другому из них «народолюбивые» стремления его товарищей, это не меняет объективной важности того факта, что отсутствие надёжной политической опоры в имущих массах заставляет их наиболее образованных, в разнообразных сферах общественной жизни наиболее деятельных представителей искать такой точки опоры в народных массах.
Но путь, по которому либеральные элементы движутся к этой цели, слишком долог и, поэтому, не приходится по вкусу более молодой и радикальной части интеллигенции. Средства, употребляемые либералами, и достигнутые ими непосредственные осязательные результаты содержат в себе, правда, революционную силу, но лишь в скрытом состоянии, из которого ее еще нужно превратить в живую энергию. Для этой исторической роли как бы предназначены полупролетарии и пролетарии интеллигенции, учащаяся молодежь и вообще наиболее темпераментные и наиболее демократические элементы интеллигенции.
Этим элементам высших сословий абсолютизм невыносим вдвойне: с одной стороны, он своим варварством развивает в них идеализм и доводит его до высокой степени напряжения, — он, с другой стороны, в то же время загораживает этому идеализму все пути для проявления в легальных формах. Для этих сравнительно широких кругов буржуазии путь так называемого мирного, органического прогресса прямо невозможен.
И либеральные элементы далеко не очарованы своей тихой, кротоподобной работой подкапывания и подтачивания устоев. И они чувствуют себя отвратительно под давлением тяжелой руки бюрократии и хотели бы освободиться от неё чем скорее, тем лучше. Но либеральные помещики и хорошо оплачиваемые редакторы «уважаемых» газет склонны резонировать, что нельзя–де пробить лбом стену. На что радикально–демократическая интеллигенция им заявляет: «Мы никогда не удовлетворимся и не желаем удовлетвориться вашим черепашьим прогрессом. Ваше смирение безнравственно. Источник его — трусость и эгоистический страх за ваши личные интересы. Наш же лозунг гласит: бесстрашная, беспощадная война с власть имущими, война не на живот, а на смерть. А так как наших сил не хватает, то мы призовем угнетенные рабочие массы на революционную арену и научим их бороться с угнетающим их общественным строем и вооружим их к этой борьбе!»
Голая действительность, бросающаяся в глаза, с своей стороны, указывает революционной интеллигенции на промышленный пролетариат, как на класс народа, обещающий наибольших успехов делу организации народно–революционного движения.
Этот класс живет большими массами именно в центрах интеллигентной и общественной жизни, где находятся и важнейшие правительственные органы, и где приходится предпринять решительную атаку против абсолютизма. В то время как крестьянство, в своем варварском невежестве и традиционной верности и преданности престолу, покорно переносят все мерзости и низости своих угнетателей, городской пролетариат смело поднимает голову против своих эксплуататоров, борется с ними и проявляет неутолимую жажду образования и знания. Словом, революционная интеллигенция встречает в больших городах класс народа, наиболее восприимчивый к её интеллектуальному воздействию, легко проникающийся революционными идеями и способный на революционную борьбу.
III.
Русский пролетариат еще очень молод и процесс его обособления от деревенского населения еще далеко не завершен. Наш пролетариат есть непосредственный продукт насильственного обезземеления крестьян, начатого в широких размерах их «освобождением» и продолжаемого всею социально–экономической политикой правительства.
Большая часть пролетариата принадлежит еще к крестьянскому сословию, т. е. несет бремя податей, тяготеющее над крестьянской землей, хотя и не извлекает из неё для себя никакой пользы. Стоя в хозяйственном отношения на городской почве, эта часть нашего рабочего класса, юридически, тем не менее связана с крестьянством, далеко не свободным даже в чисто гражданском смысле, так как находится в крепостной зависимости от государства,
Кроме этих слоев, принадлежащих к крестьянскому сословию, главным образом, в силу государственной принудительности, города наши переполнены настоящими крестьянскими массами, ведущими промежуточное существование: на половину они земледельцы и вместе с тем занимаются городскими промыслами. Массы эти набираются из крестьян, разоряемых и экспроприируемых самым мучительным образом соединенными усилиями бюрократии, жадных помещиков и хищных кулаков. Из них рекрутируется наша рабочая резервная армия, более многочисленная, чем в странах, стоящих во главе капиталистического прогресса. Давление её на положение активной рабочей армии также несравненно сильнее, чем в этих странах. В Западной Европе масса безработных состоит преимущественно из лиц, временно или навсегда выброшенных из действующей промышленной армии. Они представляют собою непосредственный продукт поступательного движения крупной промышленности, её технического прогресса и колебаний в сбыте. Колоссальный же избыток «рабочих рук» в России является не столько результатом действия самостоятельных, внутренних сил, присущих промышленному капитализму, сколько следствием фискального гнета, условий освобождения крестьян и их бесправного положения. Само собою очевидно, что бродячие массы голодного народа, без прав, без потребностей, в гораздо большей степени должна действовать умиряющим и обессиливающим образом на занятых в производстве рабочих, чем безработные, которые, по своему прошлому, по своему духовному и культурному развитию, принадлежат к промышленному пролетариату. Значительная часть нашего пролетариата стоит еще одной ногой в болоте, в которой задыхаются огромные крестьянские массы, да и весь наш рабочий класс испытывает на себе действие примитивных условий жизни крестьянского населения. Некультурность, хозяйственная и политическая дикость деревни, во многом превосходящая городскую, разорение и обнищание крестьян, — всё это пригнетает и промышленное рабочее население и обеспечивает предпринимателям перевес сил, далеко превосходящий их собственные силы. Это вредное влияние отсталых условий существования крестьян на положение рабочего класса еще усиливается тем обстоятельством, что русская промышленность обладает почти единственно только внутренним рынком, который составляют, главным образом, крестьяне, которые быстро нищают; а на замену им не является другой класс сельских хозяев, более приспособленный к новым экономическим условиям. Процесс образования такого класса сильно замедляется абсолютистским режимом и его политикой. Правительство гонит целые миллионы крестьян на заработки во все углы империи, и в тоже время не дает промышленности развиться достаточно, чтобы поглотить все эти массы.
Итак, промышленный пролетариат в России жизненно заинтересован в радикальном устранении гнета и несправедливостей, тяготеющих лад сельским населением. Но его непосредственным врагом и эксплуататором является всё же предприниматель, интересы его я потребности концентрируются, главным образом, на его отношениях к промышленному капиталисту. Эти отношения так же антагонистичны, как и на Западе; они проявляются с такою же резкостью и ясностью, как и в старых капиталистических странах. По своей технической основе и размерам, русские крупно промышленные предприятия стоят на высоте современной капиталистической индустрия. А в мелких предприятиях противоположность интересов рабочего и предпринимателя обостряется под влиянием конкуренции с крупными промышленными заведениями. Антагонизм этих классов не заслоняется ни общею ненавистью к привилегированным сословиям, ни унаследованными от средних веков цеховыми и другими подобными учреждениями. Если в России и существуют такие элементы докапиталистической эпохи, то они настолько жалки, что даже для городского пролетариата нечувствительны. Истинно привилегированный класс России есть именно промышленная буржуазия, ведущая не призрачное, а весьма реальное существование, наслаждаясь жизнью и получая отличные барыши.
Эти два класса стоят друг против друга, как два враждующих лагеря, разделенных социальной пропастью, через которую не перекинуть моста никакой буржуазной идеология, даже самой красноречивой и самой радикальной. Отсюда само собою ясно, что массовое, революционное движение пролетариата может развиться и окрепнуть лишь непосредственно на почве этого антагонизма и стихийно порождаемых им конфликтов. Для того чтобы революционная интеллигенция всецело выполнила свою историческую миссию в сфере революционизирования пролетариата, она должна, следовательно, построить свою программу действия на основе антагонизма рабочего класса к предпринимателям. Другого выбора нет: надо или принципиально, со всей революционной страстью и полной серьезностью стать на точку зрения классовых интересов пролетариата, или же остаться, по прежнему, в изолированном положении, а след., и политически бессильными.
Часть интеллигенции, правда, небольшая, уже приняла решение: но это лишь начало. Едва ли можно сомневаться, что число лиц из демократической интеллигенции, которые вступит на указанный путь, будет постоянно расти. Не говоря уже о необходимости для нашей демократической интеллигенции заручиться поддержкой широких масс населения, ведь большая часть нашей свободомыслящей буржуазии сама настроена «антикапиталистический» и на всевозможные лады громит капитализм. Тут происходит много комического. Я сомневаюсь, чтобы в России было много либералов, которые не обиделись бы, если бы их назвали таковыми, а не социалистами. Во всяком случае несомненно одно: не только радикальные элементы интеллигенции, но и наше либеральное общество, т. е. большинство свободомыслящих людей враждебно настроено по отношению к капиталистической буржуазия.
По своим техническим средствам, крупная индустрия России вполне современна, но фундаментом её служит отсталый социально–экономический строй. Социальная почва, из которой она берет питательный материал, атмосфера, которою она дышит, — варварская и ближе всего подходит к атмосфере, известной на Западе под названием эпохи первоначального накопления. Капиталистические слои чувствуют себя пока очень недурно в этой атмосфере. Но пролетариат крайне заинтересован в том, чтобы как можно скорее положить конец этому сочетанию варварства и новейшей цивилизации. Со своей стороны, прогрессивная часть дворянства и люди свободных профессий относятся к «купечеству», как к воплощению привилегированной бессовестной наживы и национальному носителю восточного варварства. Поэтому, выступление революционного пролетариата против класса предпринимателей само по себе никоим образом не может вызвать враждебного отношения свободомыслящей буржуазии. На её отношение к движению пролетариата решающем образом может повлиять только общее его направление и характер, его практические цели и тактика.
Невыгодно отразиться на отношениях образованного общества к рабочему движению могли бы только две крайности. Во–первых, если бы это движение не вышло из колеи частных столкновений рабочих с отдельными предпринимателями. Это лишило бы его всякого политического интереса и вызвало бы равнодушие к нему в посторонних общественных кругах. Но, быть может, еще хуже была бы другая крайность. Я имею в виду тот случай, если бы наше рабочее движение, увлеченное бакунинскими и бланкистскими течениями, поставило бы своею непосредственной практической целью анархическую или коммунисткую революцию. На практике оно выразилось бы тогда в беспорядочных, легкомысленно вызываемых стачках, сопровождаемых насилиями и покушениями на жизнь капиталистов и правительственных чиновников, и силы пролетариата были бы, таким образом, растрачены понапрасну, бесполезно, как для освободительной борьбы с абсолютизмом, так и для интересов самого класса пролетариев в тесном смысле.
Что касается первой крайности, то от неё мы застрахованы нашим царским режимом. А предохранить наше рабочее движение от влияния бакунистов и бланкистов, есть прямая обязанность господствующих в нём социал–демократических элементов.
Исторические воззрения социал–демократии на общественные условия эмансипации пролетариата дают руководящую нить для выработки программы действия, которая принципиально целиком стояла бы на почве классовых интересов пролетариата и в тоже время не выходила бы за пределы реальных условий достигнутой Россией ступени буржуазно–капиталистического развития. Наш пролетариат начинает свою историческую карьеру в незрелом, только еще образующемся буржуазном обществе, противоречия и страдания которого являются не результатом разложения, регресса, даже не результатом полного развития, а скорее муками родов и болезнями детства. И больше всего, конечно, страдают от них рабочие и крестьяне. Поэтому, ближайшею целью революционного авангарда нашего пролетариата является не уничтожение этого общества, а наоборот, завоевание для него возможно более благоприятных условий существования и развития. Чем энергичнее и сознательнее революционеры из рабочего класса будут добиваться этой цели, тем большую службу сослужат они и специальным интересам своего класса.
Основное зло русск. капитализма заключается в том, что, стоя одной ногой на высотах современного капиталистического производства, другой он увязает еще в болоте недавно умершей эпохи варварства и некультурности. Социально–политическая почва, на которой он растет, культурная атмосфера, которая его окружает, переполнены грубыми, исторически чуждыми ему элементами. Отсюда большая часть общественных бедствий, наиболее жгучие страдания русского народа, жизнь которого характеризуется прежде всего колоссальным несоответствием порождаемых в ней капитализмом потребностей, интересов и задач, с одной стороны, и средств для их удовлетворения и их решения, — с другой. Главная проблема классов, наиболее от этого страдающих, состоит именно в устранении этого внутреннего противоречия нашей национальной жизни. А первый, абсолютно необходимый шаг к разрешению её есть низвержение абсолютизма, который не дает простора для общественной самостоятельной инициативы и самопомощи.
Этим в общих чертах намечается ближайший этап и направление тактики нашего движения. На долю его выпадает историческая миссия сознательно служить рычагом, толкающим всех врагов абсолютизма на организованную атаку против него. Оно должно стремиться к тому, чтобы разрозненные мелкие стычки их с ним превратились в общереволюционный поход против царского самовластия. Авангард пролетариата должен при этом систематически выступить, как передовой отряд демократии вообще. Эта роль, впрочем, выпадает социал–демократии и на Западе, особенно там, где буржуазный либерализм увял преждевременно и остановился на половине пути. Но включение в программу западной социал–демократии так называемых буржуазно–демократических задач имеет совсем другое принципиальное значение и другие практические цели, чем в России с её абсолютизмом и незрелым капитализмом. В Западной Европе требования эти потеряли свой буржуазный характер и стали фактически чисто пролетарскими, направленными против вполне сложившегося буржуазного общества. В России же они имеют целью не разрушение нарождающегося буржуазного общества, а скорее ниспровержение его врага и угнетателя. Непосредственно они стремятся не к завоеванию политической власти для пролетариата, а лишь к достижению элементарных гражданских прав. Под красной оболочкой радикально–социалистических постулатов скрывается скромное желание нации оградить личность от административного произвола и ограничить царскую власть. Словом, наша война под знаменем демократии ведет непосредственно не к господству пролетариата, а к такому строю, в котором станет только возможной борьба его за это господство.
Отсюда сама собою вытекает принципиальная разница в тактике социал–демократии по отношению к либерализму у нас и на Западе. Даже в свободных государствах отношение к буржуазии, как к сплошной, одинаково реакционной массе, шло бы в разрез с действительностью. Но известный тактический лозунг германской социал–демократии имеет в основании своем всё–таки реальную историческую подкладку, потому что, хотя и в несколько односторонней и преувеличенной форме, он всё же выражает фактическую вражду всех элементов буржуазии против революционного пролетариата и приводит в сознание вытекающую отсюда тактику последнего по отношению ко всем этим элементам. В России же, где историческая почка для такого враждебного отношения всей буржуазии к пролетариату еще не созрела, такая тактика стояла бы в резком противоречии с реальным положением этих классов и вытекающим из него их взаимным отношениям. Она искусственно способствовала бы изолированию нашего рабочего движения в то время, когда оно еще нуждается в союзниках и во внешней помощи. На Западе революционный авангард пролетариата может, конечно, подвигаться вперед и один, — даже наперекор соединенным силам всех буржуазных классов — впрочем, только в известных пределах. Это для него возможно потому, что он имеет дело с пролетариатом, уже поднятым до уровня высокой культурности предшествовавшим буржуазным прогрессом, который в то же время поставил его в правовые условия, дающие ему средства собственными силами идти к намеченной цели. Но в России, где пролетариат находится еще только в процессе выделения из веками жившей в рабстве и невежестве народной массы, он сам стоит еще, в массе своей, на слишком низкой ступени культурного развития, чтобы быть в состоянии — уже в железных тисках абсолютизма — возвыситься до роли сознательной революционной силы, без прямой или косвенной помощи со стороны буржуазии. Тактика, имеющая историческое оправдание на Западе, у нас была бы утопичной и реакционной. Утопичной потому, что она оставляла бы без внимания один из важнейших факторов неуклонного роста этого движения; реакционной потому, что она ослабляла бы непосредственное практическое значение этого движения и препятствовала бы установлению умственного взаимодействия образованных классов и народных масс.
Между тем, такое воздействие уже само по себе имеет в современной России огромное прогрессивное значение, так как самый бледный либерализм любого интеллигента всё же гораздо выше некультурного мировоззрения этих масс.
Положить в основание нашей тактики принципиально–враждебное отношение ко всем слоям буржуазия безразлично, значило бы совершить роковую ошибку в оценке современного положения пролетариата и его внутренних сил к самостоятельному политическому развитию в настоящий момент. Я очень далек от мысли ослабить классовый характер нашего движения и разбавлять его водой. Что народное движение в России может принять значительные размеры лишь на почве классовых интересов пролетариата, — это лежит вне сомнения. Но в том–то и дело, что эти интересы обнимают собою и интересы угнетенных масс крестьянства и просвещенной буржуазии и даже вообще национальные интересы капиталистического прогресса России. Раз убедившись в этом, революционные пионеры нашего рабочего класса будут в своей агитации и пропаганде подчеркивать общенациональную историческую миссию его в современной Россия и проводить ее в сознание, как самого этого класса, так и всех тех буржуазных слоев, которые всячески страдают от варварства народных масс и господства абсолютизма. Даже чисто экономические столкновения рабочих с предпринимателями дают довольно много поводов и зацепок для такой агитации. А еще больше поводов в ней дадут непосредственные столкновения с правительством из–за стачек и на почве стремлений рабочих к образованию и организации. Раз наше рабочее движение сознательно пойдет по этому пути, оно сделается революционным носителем культурных и политических стремлений русской нации, приобретет горячие симпатии демократической интеллигенция, приобретет огромную притягательную силу по отношению к ней, — словом, пролетариат станет, вместо крестьянства, средоточием ся идеальных интересов, стремлений и надежд. А это даст ему возможность приобрести влияние и на легальные органы общественной самодеятельности, на земства, думы, печать, ученые общества и на разные общества культурно–просветительного характера. Каковы бы ни были непосредственно практические, осязательные результаты этого, важно было бы уже то, что в России эксплуатируемый, приниженный класс смог приобрести влияние и толкать вперед официальные л легальные общественные учреждения, благодаря собственной планомерной деятельности. До сих пор «крестьянский вопрос» не переставал быть предметом обсуждения этих учреждений, крестьянство имело как бы привилегию быть специальным объектом их заботливости и народолюбия. Но оно играет при этом роль пассивного, беспомощного существа, вызывающего лишь чувство сострадания. С приобретением же пролетариатом влияния в этих сферах, народолюбие оппозиционной буржуазии получит новую почву и существенно иной характер. Импульсы будут исходить из среды революционного, борющегося народного класса и станут удобной почвой для постоянного воздействия и своего рода союза между организованным авангардом этого класса и передовыми, свободомыслящими кругами буржуазии.
Подведем итог вышесказанному.
Мы имеем в России три общественных слоя, наиболее важные, как элементы движения:
1) Свободомыслящие слои землевладельческого сословия. Эти круги лишены политического значения оттого, что принадлежат к классу эксплуататоров, являющемуся в то же время еще и привилегированным сословием, которое, однако, никогда не имело независимого положения по отношению к короне и тем менее может иметь его теперь, когда находится в полном упадке; внушая сельским массам частью ненависть, частью страх, земельное дворянство не имеет значения серьезного противника в глазах капиталистической буржуазии,
2) Представители либеральных профессий и учащаяся молодежь, интеллигентная буржуазия, «интеллигенция» вообще. Она политически слаба, во–первых, потому, что не имеет серьезной точки опоры в экономически господствующих массах буржуазии, а во–вторых, потому, что сама распадается на разные слои, высшие из которых соприкасаются и даже сливаются с капиталистами и дворянством, низшие опускаются до уровня пролетариата и частью чуть не находятся в его рядах. Они не в силах самостоятельно бороться с абсолютизмом не только вследствие своей относительной малочисленности и оторванности от экономической жизни нации, но и потому, что не представляют из себя однородной массы и ее могут выступать, как одно целое.
3) Третьим элементом движения является класс промышленных рабочих. По своей многочисленности и концентрации в городах, по роли своей в национальном производстве и элементарной силе, класс этот, конечно, способен к революционной борьбе с царским режимом. Но пока, ему недостает еще политических знаний и опытности и какой–либо легальной почвы для коллективной деятельности. То и другое он может приобрести с помощью вышеназванных слоев населения, которые, в свою очередь, только в рабочем движении могут найти мощный рычаг для ведения войны с абсолютизмом в широких, национальных размерах. В то время, как более молодая и демократическая часть интеллигенции непосредственно отдаст свои знания и силы на служение рабочему классу, «солидные», высшие круги образованного общества — могут действовать в том же направлении косвенно, особенно в области распространения народного образования и образовательных средств. Слабые в политическом отношении, эти элементы задают, однако, тон и пользуются влиянием в сферах так–назыв. «общественной самодеятельности». Правда, они довольно тесны, но они всё быстрее расширяются, да и в теперешних их рамках можно на пользу социально–политического развития пролетариата тем больше делать, чем сильнее будет сознательное давление снизу, чем энергичнее и планомернее будут проявляться запросы пролетариата на образование и на общественное влияние. Представители возникающего социал–демократического движения должны позаботиться, чтобы это давление было как можно сильнее и чтобы оно проявлялось наиболее разумным путями.
Лица, оспаривающие жизнеспособность этого движения, обыкновенно ссылаются на пример Западной Европы, где социал–демократия возникла лишь на почве конституционного государства. Они судят о явлениях и запросах русской жизни с точки зрения давно прошедшей эпохи. Они полагают, что если во время господства абсолютизма во Франции, Бельгии и т. д., более ста лет тому назад не было почвы для движения пролетариата, то его ее может не быть и в России в конце 19‑го и начале 20‑го в. Представители таких взглядов забывают, что в те времена для возникновения рабочего движения не доставало не одной лишь конституции, но и других, столь же существенных условий. Прежде всего, не существовало новейшего промышленного рабочего, с самостоятельными интересами. Нельзя упускать из виду и того, что, хотя антагонизм между эксплуатируемыми массами и буржуазией проявлялся, он был всё–таки оттеснен на второй план общим ей и им сословным антагонизмом, враждой к духовенству и дворянству и гнетом цеховой организации. И эксплуататоры, и эксплуатируемые принадлежали к «угнетенному сословию», чего нет в современной России. Но еще важнее следующий момент.
«Буржуазные мыслители Франции (уже не философы, а экономисты и политики) высказывались всё народолюбивие, и не только по отношению к попам и дворянству, но и к богатым вообще они становились всё враждебнее и враждебнее. Даже антикапиталистические доктрины начали находить сочувствие». Так говорит Каутский («Борьба классов в 1789 г.»). Но какими средствами могли располагать представителя таких доктрин в прошлом и даже в начале нашего столетия, чтобы распространять свои воззрения в народных массах? В спокойные, мирные времена, почти никакими. В современных средствах сообщения, образования и пропаганды был полный недостаток. Народные школы, библиотеки и читальни, публичные лекции, широко распространенные газеты и, чтобы не забыть самого главного, железные дороги, пароходы, телеграф и современные почтовые сообщения, — все эти рычаги умственного и политического развития масс суть явления новые и для Западной Европы. Они не существовали еще ко времени французской революции и в обыденное время народные массы оставались чужды влиянию интеллигенции и не получали никаких импульсов от идейного и политического брожения в высших классах.
Еще 50 лет тому назад — читаем мы в «Революция и контрреволюция» К. Маркса — «политическое звание в Австрии доступно было лишь лицам, имевшим средства оплатить провоз контрабандной литературы в страну. Они принадлежали, главным образом, к торговым и промышленным классам». В России же эти господа питают самый ничтожный интерес к «политическому знанию», зато тем более жаждет его рабочий класс. Около трех четвертей нелегальной литературы, ввозимой в Россию и печатаемой в её пределах, предназначается для пролетариата и им читается.
То, что в «Коммунистическом Манифесте» говорится о Германии 40‑х гг., еще гораздо более верно для современной России. Капиталистическая организация с тех пор сделала невероятные успехи, как в смысле географического распространения, так и в степени своего развития. Даже в России капитализм стоит на несравненно высшей ступени, чем в Германии накануне последней революции. Всё то, что было достигнуто капитализмом на Западе путем постепенного, векового развития, упало, как зрелый плод, в руки русского капитализма и служит с самого начала рычагом в его поступательном движении. А в результате этого выходит то, что и борьба с абсолютизмом может и должна вестись у нас средствами и силами, свойственными современным западным обществам.
Этим сам собою устраняется упрек, делаемый русской социал–демократии в том, что стремление её вызвать в самодержавной России самостоятельное политическое движение пролетариата заключает в себе внутреннее, неразрешимое противоречие. Противоречие это лишь кажущееся, так как капитализм, приближая общественные, экономические, культурные и технические условия существования русской нации к западно–европейским, тем самым создает уже на почве абсолютизма необходимейшие предпосылки и факторы для политического движения рабочего класса. Игнорировать этот момент, значит совершать двойную ошибку. Во–первых, таким образом сводится к нулю всё значение для политического развития пролетариата всех других исторических сил движения, вызванных к жизни капитализмом. Во–вторых, упускается совершенно из виду колоссальная разница между современными задачами пролетариата у нас и на Западе. Борьба со всем буржуазным обществом требует, конечно, несравненно больше силы, политической зрелости и организованности, чем борьба за его интересы, хотя бы она велась и со специальной точки зрения пролетариата.
Как показывает заглавие статьи, цель её — доказать право на существование социал–демократии в современной России. Но мне кажется, что она вместе с тем доказывает и историческую необходимость её существования. Дело идет теперь не о том, следует ли вызвать движение пролетариата в России или нет. На этот вопрос ответила утвердительно сама действительность. Движение возникло и будет развиваться.
Так под давлением элементарной силы антагонизма, между рабочим и предпринимателями, так и под влиянием революционной интеллигенции, которая, с своей стороны, толкается элементарными силами к возбуждению революционного движения в пролетариате. Но само собой разумеется, что историческое значение этого движения, его непосредственное и отдаленное влияние будет тем сильнее, чем яснее представители его будут сознавать тесную связь классовых интересов нашего пролетариата с интересами буржуазнокапиталистического развития России и чем лучше они сумеют дать этой связи надлежащее выражение. Эта задача по силам только социал–демократии. Поэтому, мы можем без преувеличении сказать, что её существование в самодержавной России не только возможно, но и необходимо, как с точки зрения интересов рабочего класса, так и с более ограниченной точки зрения буржуазного прогресса.
П. Аксельрод.
- Революция и контрреволюция, стр. 16–17. ↩
