Тов. Гастева многие принимают за экономиста, за специалиста по трудовой технике, за индустриального организатора.
Да позволено мню будет сказать, что тов. Гастев прежде всего и больше всего — поэт.
В этом еще нет ничего плохого, но плохо, во–первых, то, что поэтические мечты тов. Гастева необычайно вредоносны, а во–вторых, что эти поэтические мечты, к нашему глубокому сожалению, становятся организующей силой в тех «ультра–хозяйственных», а на самом деле глубоко нерасчетливых уклонах, с которыми нам приходится считаться.
Я очень хорошо помню тот вечер, когда тов. Гастев, в полном согласии с прежними своими произведениями, представил нам фантазию, доказывающую, как дважды два четыре, что машина постепенно подчинит всем своим ритмам абсолютно все ритмы человеческой жизни. У человека не останется ровно никакой своей воли. Его движения, все его функции будут происходить по точнейшему расписанию вызванному требованием машины. Это относится как к его общежизненным органическим отправлениям, так и к трудовым процессам.
Я тогда уже пошутил над тов. Гастевым и сказал ему:
«Знаете ли, раз вы сводите трудовые действия людей к совершенно автоматизированным, то почему бы не заменить этих людей попросту автоматами? Тогда люди окажутся совершенно ненужными в труде, и если бы были изобретены саморемонтирующиеся машины, да еще и размножающиеся, то, пожалуй, человеку просто надо было бы выйти в отставку и исчезнуть, с лица земли, уступив место стальным организмам, по вашему мнению, гораздо более высокой формации. Меньше всего вы плакали бы при этом о том, что пропало сознание. К чему оно вам, в самом деле? С вашей точки, оно просто один из крупнейших недостатков такого несовершенного существа, как человек».
Откуда выскочила эта фантазия?
Маркс учил нас, что классы, экономически и политически господствующие, приобретают обыкновенно и господство над психологией людей. Вместе с тем мы читали у наших великих учителей, что одной из отвратительнейших сторон капитализма, правда исторически совершенно неизбежной, является то, что человек попал в рабство к собственным орудиям производства — машинам. Капиталист и машина являются господами положения. Социализм выбрасывает вон капиталиста, а машину ставит на его место, на место раба человека (сравни то, что говорит Маркс в «Капитале» об Аристотеле и его учении о рабстве). Сейчас же и капиталист и машина, сливаясь в одну стихию, действительно не только экономически попирают человека, но еще и вторгаются в его психологию, производя там соответствующие опустошения. На этой почве возникает машиномоляйство. Человек не только в поте лица своего поспешает за бешеным ритмом созданного им аппарата, но и начинает еще признавать превосходство его над собою. Он еще радуется тому, что машина вытравляет из него человека. Марксистского в этом, конечно, уже нет ни зги. Цель социализма, по Марксу, заключается не в превращении человека в автомат, а, как известно, «в развитии всех заложенных в нем возможностей».
Фантастическое машиномоляйство тов. Гастева может быть в некоторой степени полезно нам потому, что мы живем в полуазиатской, на большую часть деревенской, кустарной, сермяжной стране.
Нам нужно научиться ценить машину, даже любить машину. Она является в нашей стране в гораздо большей степени уже и теперь орудием нашего строительства, чем господствующей над нами силой.
Тысячу раз правы все те, — и мы к ним полностью присоединяемся, — кто говорит, что нам надо поднять самую культуру нашего труда, что в области, так сказать, ритмизации, упорядочения, рационализации наших трудовых действий нам нужно очень многому научиться. Но ведь от этого еще очень далеко до фантазии тов. Гастева.
Хозяйственники должны, конечно, заботиться об удешевлении производства. Но скверно, когда некоторые из них соскальзывают на путь капиталистической рационализации, когда забывают заветы Маркса, Энгельса и Ленина об образовании нового поколения и когда «машиномоляйские» нотки начинают звучать не только в их речах, но находят отражение и в их действиях.
